Как пожарным в блокадном Ленинграде удавалось не только выживать, но и спасать город от выгорания.
««Вот вы рассказали о том, что у вас нет смертности и хорошая боеготовность. Скажите, а чем вы кормите своих бойцов?» Я отвечаю: «Хреном».»
Задумывались ли вы как так случилось что множество городов Европы выгорело в результате бомбежек и артобстрелов в в период второй мировой практически полностью, а Ленинград который 872 дня был в осаде выстоял и ни разу там не выгорал не то что район, но и квартал. Горели отдельные дома, иногда неделями. Но пожарные Ленинграда не допустили выгорания города. А ведь до января 1942 года пожарные получали ту же норму выдачи хлеба что и остальные работающие ленинградцы 250 грамм…Да и хлебом трудно было назвать то что выдавали в блокадном городе.
Вот что пишет о том времени политрук 14 военизированной пожарной команды Ленинграда Григорий Давыдович Коновалов:
"День 8 сентября 1941 года запомнился мне на всю жизнь. Это первый массированный налет на город. После объявления воздушной тревоги мы, все командиры, собирались в телефонной комнате. Ждали, куда нас пошлют на тушение пожара. В этот период уже действовало указание УПО: на пожар высылать по одному отделению. Я получил «путевку» от начальника штаба РУПО товарища Бессонова следовать с отделением автонасоса на Заставскую улицу и организовать тушение зажигательных бомб силами личного состава отделения и населения. Мы выехали около 19 часов. Прибыв на Заставскую улицу, мы встретили такую обстановку: несколько десятков самолетов летят над Московским районом и сбрасывают зажигательные бомбы. В силу того, что пожаров еще не было, мы остановились у дома № 26 по Заставской улице. В это время в пяти метрах от машины упала нераскрывшаяся кассета с зажигательными бомбами, кассета ударилась о землю и раскрылась. Из нее вывалились бомбы и раскатились по дороге. Ни одна из 36 бомб не загорелась. Я и говорю: «Вот, смотрите, ничего страшного нет». В силу того, что пожаров еще не было, я принял решение направить по одному бойцу на здание для организации населения на тушение зажигалок. Первый массированный налет, население все попряталось в подъезды, на улице ни одного человека. Еще не было опыта по тушению зажигалок.
Помню такой случай… Подбегаю к воротам завода лакокрасок на Заставской улице. Ворота закрыты, и никого нет вблизи. Я перелез через забор и вижу: один рабочий пытается тушить горящую зажигательную бомбу, а второй сзади его держит и кричит: «Не подходи! Разорвется, убьет». Я им объяснил, что бояться нечего. Показал, как тушить зажигалку. После этого все рабочие разбежались по заводу и начали тушить упавшие на здания зажигательные бомбы. Бойцы отделения хорошо организовали работы по тушению зажигалок, и на Заставской улице больше пожаров не было. Однако на других объектах было много пожаров. Пока собирались бойцы отделения, я залез на крышу здания. Кругом все было в дыму, и видны пожары. Это страшная картина. Собрав все отделение, я позвонил Бессонову и получил задание следовать по Волковской, Цветочной улицам и тушить, где горит.
Отделением было потушено три загорания, на которые пришлось подавать водяные стволы, и в 22 часа мы прибыли на Бадаевские склады.
К нашему приезду основные очаги были потушены, и мы подали 2 ствола литер «Б» на проливку горевших складов. В период тушения складов два раза налетала фашистская авиация. Обстреливали место пожара из пулеметов и сбрасывали бомбы. Характерен такой случай… Когда кончили проливку, я дал команду перегнать машину к зданию и, спустя десять минут в пяти метрах от места, где стояла машина ранее, упала 100-килограммовая бомба. Бойцы еще в шутку говорили: «Наш политрук чувствовал, что надо угнать машину в другое место». Несмотря на усталость личного состава, все чувствовали себя бодро и продолжали работать по разборке обгоревших конструкций.
Уже в сентябре ощущалась остро недостача в питании личного состава. Перед начальствующим составом встала задача обеспечения личного состава питанием. Для того, чтобы обеспечить боевую работу мало было качественного проведения воспитательной работы, необходимо было изыскивать дополнительное питание, а надо было где-то его взять. Учитывая это, мы много времени уделяли этому вопросу.
После пожара Бадаевских складов мы привезли оттуда четыре бочки топленого сахара. Одну из них начальник РУПО Ювонен отдал личному составу 26-й ВПК, а три бочки осталось для бойцов 14-й ВПК.
В конце октября 1941 года я отправился на линию фронта (правее мясокомбината) искать чего-либо съестного. Эта разведка чуть было не окончилась плачевно. Я вышел ранним утром из команды. С собой захватил 200 грамм подушечек (конфет), которые я получил в спецмагазине для начсостава. Пройти туда и обратно нужно было около 20 км. Кругом тихо. Зайдя за мясокомбинат, я попал на линию фронта. Тихо, ни единого выстрела, кругом по равнине видны дымки из землянок. Я продолжаю идти. Никто меня не останавливает. Я был в форме: зеленая фуражка, три кубаря на петлицах и звезда на левом рукаве. Естественно, что меня хорошо можно было видеть. Остановили меня только в одном месте. Стояла машина закрытая брезентом (сейчас я понимаю, что это стояла «Катюша»). Часовой остановил за 50 метров и не разрешил подойти ближе. Я двинулся дальше. Вдруг я обратил внимание, что установлен станковый пулемет не нашей системы. У нас в Ленинграде была острая недостача оружия, ну, думаю, это наши используют трофей. Однако вижу, что он установлен стволом в нашу сторону и тут я понял, что я уже перешел линию фронта. Меня сразу пробрала дрожь. Кто тебе поверит, что ты нечаянно сюда забрел? Товарищи подумают, что пошел сдаваться в плен. Я хорошо знал и то, что немцы жестоко расправлялись с пленными и, особенно, с политсоставом. Мгновенно у меня в голове промелькнули эти мысли, и я сразу побежал назад, и вот по мне начали стрелять из миномета. Я упал и по-пластунски полз метров семьсот, а потом поле прекращения обстрела пошел дальше по своей территории. Из винтовок по мне не стреляли. Положение на фронте было тяжелое у нас и у немцев. Все были голодные, и не хватало боезапаса.
Воротился я в 16 часов вечера и рассказал товарищам о своем приключении.
Разведка моя не пропала даром.
Недалеко от линии фронта я нашел деревянный склад, в котором хранились корни хрена и около трех тонн соли. Это была большая находка. На второй день мы привезли в команду 3 тонны соли и 18 тонн хрена. Хрен возили и другие команды нашего РУПО. Попробовали есть сырой хрен, но из этого ничего не вышло, он горький. Тогда мы начали его варить и пропускать через мясорубку.
Начиная с октября и до января 1942 года, мы давали личному составу дополнительно к пайку по тарелке хрену и по тарелке сладкого чаю из топленого сахара. Это, естественно, сказалось на повышении боеготовности и усилении патриотизма. Личный состав 14-й ВПК не умирал с голоду.
Помню такой случай. На совещании политсостава УПО я отчитывался о состоянии боеготовности команды. В президиуме сидели Шикторов, Лагуткин и Сериков. Лагуткин мне задает вопрос: «Вот вы рассказали о том, что у вас нет смертности и хорошая боеготовность. Скажите, а чем вы кормите своих бойцов». Я отвечаю: «Хреном». Лагуткин рассердился и спрашивает: «Я вас серьезно спрашиваю, чем вы кормите личный состав?» Вот тогда Шикторов ему объяснил, что мы действительно кормим хреном, и мне пришлось рассказать о том, как мы достали и как приспособили для питания хрен в кореньях. Для усиления питания приходилось изыскивать любые возможности.
Однажды утром в ноябре 1941 года приходит ко мне мастер обувной фабрики «Победа № 2» и говорит, что на кожаном заводе имеются отходы от кож, которые можно использовать для питания. Нужна машина. Я взял с собой четыре бойца, и мы поехали на кожаный завод. На заводе мы действительно увидели большую кучу обрезков из необделанных кож шеи, кожа от ног, которые сваливались в кучу и засыпались нафталином в течение года. Вот этих отходов мы и привезли две тонны. Отрезки мы в кочегарке опаливали на огне, промывали и варили для личного состава. Они нам казались очень вкусными. Еще один, на мой взгляд, характерный эпизод в деле усиления питания личного состава, усиления боеготовности и укрепления дисциплины.
Как-то на совещании хозяйственного актива района в райкоме партии ко мне обратился директор 12-го хлебозавода и попросил пожарную машину с личным составом на завод. Дело в том, говорил директор, что на хлебозавод часто нападают компаниями по 10-15 человек, и охрана с ними ничего не может сделать. В охране одни женщины. Они больших безобразий не делают, захватят по 2-3 буханки хлеба и скрываются. Мы посоветовались с начальником ВПК т. Антоновым и решили поставить на 12-й хлебозавод пожарную машину. Все равно нам нужно было рассредоточивать технику. Выделили пятнадцать человек из резерва и меняли их через пятнадцать суток. На хлебозаводе они ели хлеба досыта, и их пайку мы сохраняли до прибытия в команду. Горячую пищу мы им носили туда. На пожары они выезжали только в случае крайней необходимости. В результате они отдыхали полмесяца и питались за счет сэкономленного пайка еще на полмесяца. Получился своеобразный дом отдыха.
Несколько позднее кроме личного состава 14-й ВПК стали посылать туда и с других команд бойцов для отдыха. Вся эта работа по усилению питания в скором дала свои результаты. 14 ВПК в дни блокады считалась одной из лучших в гарнизоне. Личный состав был дисциплинирован и хорошо работал на пожарах. В трудные дни блокады нас всегда обеспечивали горячим. За период блокады ни один человек не умер от голода. Это укрепляло дисциплину, усиливало боеготовность, способствовало этому и то, что в команде всегда было тепло. Работала уборная и соблюдалась чистота. Помню, как-то в команду заехали несколько начальников РУПО во главе с Сериковым. Он им говорит: «Вот зайдите в туалет, поглядите, и у себя заведите».
При команде была своя кочегарка. Для ее отопления мы еще с осени заготовили дрова со сломанных деревянных домов. А мы их много ломали для больниц и советских учреждений. Для усиления боеготовности личного состава в команде систематически проводилась всесторонняя политико-воспитательная работа. Наряду с политзанятиями, политинформациями большое внимание уделялось самодеятельности. Многие из личного состава, в том числе и я сам, участвовали в хоре гарнизонного клуба УПО. В команде была организована своя самодеятельность. Струнным кружком хорошо руководил шофер Рыжков, драмкружком — шофер Карельский В. Активными участниками самодеятельности были Громова Ф., Яблокова С. и другие.
Несмотря на недоедание и усиление работы, в свободное от боевой работы время в красном уголке команды всегда были шутки и веселья. Слышались задорные песни. На районных собраниях всегда тон задавал личный состав 14 ВПК. Однако в трудные дни блокады воспитательная работа этим не кончалась. Необходимо было строго следить за правильностью распределения питания и нарядов на службу. Организовать отдых. Отдельные товарищи старались сэкономить и продать и без того малую пайку хлеба. 100 грамм хлеба стоили 100 рублей. Поэтому приходилось в столовой присутствовать при раздаче пищи. Следить, чтобы каждому наливали ровно и чтобы каждый положенное ему съел. Сейчас это кажется невероятным, а в то время это было очень важно. Были и такие, на которых не действовали меры воспитательного характера, и к ним мы принимали более решительные меры. Был у нас один боец (фамилии называть нет необходимости). Здоровый такой человек, лет двадцати семи. Все знали, что он ворует из тумбочек и без того малый паек бойцов, но поймать не могли. На пожарах же он работать не хотел. Заберется куда-либо, где не сильный дым и тепло, и спит или сидит. Вот однажды на большом пожаре на Сенной площади мне начальник караула Малышев Л. доложил, что он сидит и спит около пожара, где работал караул. Мы решили с бойцами караула его проучить. Взяли ствол литера «А» и направили его на спящего. Несмотря на его истошный крик, мы его изрядно промыли холодной водой из ствола. После этого я его пригласил к себе и сказал: «Раз ты не хочешь работать на пожаре, то я тебя отправляю в команду. Доложи начальнику ВПК о том, что я тебя снял с работы на пожаре». Идти домой надо пешком от Сенной (площади) до команды 3 км, а мороз 25 градусов да еще весь мокрый. Это явная смерть. Начальника караула я предупредил, чтобы его не отпускали. Вот так мы его основательно проучили, и впоследствии он понял, что ему не дадут увиливать и с него получился хороший боец.
Благодаря сочетанию всех методов воспитательной работы, личного примера командиров, в команде сложился дружный, боевой коллектив во главе с начальником ВПК Антоновым. За отличную работу на пожарах многие товарищи из личного состава награждались правительственными наградами и денежными премиями ГУПО и УПО.
В боевой работе на пожарах в дни блокады показывали образцы мужества, отваги, героизма наши прямые начальники: Кончаев, Мялло, Данилов, Дехтерев и др. Они своим примеров воодушевляли нас, молодых пожарных, на перенесение невзгод. Правильно организовывали службу в пожарной охране в осажденном городе. Мне хочется привести пример, где Б.И. Кончаев личным примером воодушевлял бойцов на бесстрашное тушение пожара, показывал образцы героизма и выдержки.
24 марта 1943 года был сильный артиллерийский обстрел. Мы выехали на двух машинах на пожар 1-й ГЭС. На цистерне впереди ехал начальник ВПК Антонов, и я — на автонасосе. Между нами был интервал 100 метров. Проезжая Смоленскую улицу, мы увидели, что впереди упал снаряд и первой машины не видно из-за пыли и дыма. Мы считали, что нашу цистерну разбило, однако объезжая воронку от снаряда, машины не оказалось. У всех нас вырвался вздох облегчения — пронесло. Так под обстрелом мы прибыли на территорию 1-й ГЭС. Машину вел шофер Н.П. Клопов, а жена его, связная Е.Е. Медведева, сидела у кабины (машина была открытая). Я сидел в кабине рядом с шофером. Проезжая по территории в 200 метрах от пожара осколком снаряда Медведевой ударило в голову, и она упала с машины. Мы остановились. Отнесли ее с дороги на обочину. Она была мертва. Шофер всего этого не видал, он был в кабине. Установив насос на гидрант, мы подали два ствола «А» и работали по тушению. В силу того что обстрел не прекращался, приходилось работать в трудных условиях. Как только услышим вой снаряда, подаем команду «Ложись!» — ствольщики ложатся и ждут, когда разорвется снаряд. После разрыва снова ствольщики встают и продолжают наступление на огонь. После одной из команд «Ложись!» не поднялась боец Капустина. Я подошел к ней и спрашиваю: «Что с тобой?». Она отвечает, что, кажется, ранена. Разорвав на ней штанину, я увидел впившийся в мякоть выше колена большой осколок от снаряда, который был еще горячий. Мы его вытащили, перевязали ногу, и Капустина продолжила работать.
Вот в этой грязной обстановке Б.И. Кончаев личным примером воодушевлял личный состав для тушения пожара. Кончаев зашел на эстакаду вышиной 15 метров, которая находилась рядом с пожаром, и оттуда давал указания, как лучше потушить пожар. На вой и разрывы снарядов Кончаев не реагировал, хотя эстакада была открытой. Мы же, командиры, которые были на этом пожаре, говорили бойцам: «Вон, смотрите, зам начальника УПО не боится снарядов и ходит свободно. Даже при разрывах снарядов не ложится». Бойцы, воодушевленные таким примером, еще активнее тушили пожар до полной его ликвидации. Шофер Клопов до конца пожара не отходил от машины. Неоднократно он спрашивал: «Где моя жена?». Он, конечно, догадывался, что с ней что-то случилось. После ликвидации пожара ему рассказали о случившемся.
Б.И. Кончаев обладал всеми качествами командира-воспитателя. Он всю свою жизнь честно служил пожарной охране. Его прямота, честность и справедливость была хорошо известна всем командирам и бойцам пожарной охраны. Кончаев хорошо знал каждый завод, каждую улицу города, а это так нужно каждому пожарному. Б.И. Кончаев знал всех командиров пожарной охраны города, включая начальников караулов. При встрече называл по имени и отчеству. Вот почему в гарнизоне пожарных в период блокады говорили: «Начальником пожарной охраны города Ленинграда был Сериков, а душой и сердцем гарнизона был Б.И. Кончаев».
Его за честность и заботу любил весь личный состав гарнизона. Кончаев много работал по обучению молодых командиров при тушении пожара. Он своим примером учил нас, как надо бесстрашно работать на пожаре и грамотно тушить пожар. Помню такой случай. На одном из пожаров, которым руководил Б.И. Кончаев, мне было поручено руководить боевым участком. В мое распоряжение были переданы два отделения во главе со старыми опытными «тушилами», которые подняли меня на смех, что я ими буду командовать. В это время подошел Б.И. Кончаев и разъяснил им, что надо воспитывать и молодых. «Он уже имеет опыт тушения», — сказал Кончаев, и тогда они сознались, что не правы. С этих пор и меня стали считать «тушилой».
Следует остановиться на боевой работе начальника оперативного отдела УПО Г.Г. Тарвида. Его неутомимая боевая работа на пожарах, забота о бойцах и командирах в период работы на пожарах известна всем пожарным того периода. Г.Г. Тарвид всегда на самом ответственном месте в тушении пожара. Ведя разведку пожара, он всегда сам проверит обстановку, уточнит все детали и всегда тактически правильно поставит задачу перед работниками подразделений. Связные Тарвида говорили: «За Тарвидом не угнаться, не успеть, он лезет в самые опасные места на пожаре». Наряду с жесткой требовательностью к работающим на пожарах, т. Тарвид всегда проявлял отеческую заботу о безопасности работающих на пожаре. Был такой случай. Работая на пожаре, мы настолько увлеклись тушением, что не обращали внимания на опасность, и тут последовал приказ Тарвида: «Срочно вывести стволы на улицу». Мы выполнили распоряжение, но не понимали, почему прекратили тушение. Но когда через 5 минут рухнула крыша, мы поняли, что о нас заботятся наши начальники.
В трудный период осени 1941 года бойцы пожарной охраны принимали активное участие и в обороне горм (районный военный комиссар). Меня назначили его заместителем. Для личного состава 14-й ВПК местом противодесантной обороны была Московская площадь (имеется в виду современная площадь у Московских ворот). Московских ворот тогда не было. Вокруг площади были вырыты нами траншеи. Мы неоднократно проводили тренировки по обезвреживанию десанта противника. Несколько позднее из личного состава 14-й ВПК была создана стрелковая рота. На случай прорыва противника в город, в силу того, что у нас было мало оружия, нас снабдили в достаточном количестве гранатами ручными и противотанковыми. Местом действия нашей роты был Московский проспект от виадука и до Московской площади. Под виадуком и на Заставской улице были баррикады. За каждым бойцом были закреплены водопроводные и канализационные люки. По тревоге они обязаны залезать в люк и оттуда поражать противника гранатами. Неоднократно мы проводили такие тренировки. Хорошо, что нам не пришлось это делать на практике.
Выполняя свои прямые обязанности по тушению пожаров, личный состав 14-й ВПК много помогал жителям Московского района. В трудную зиму 1941–1942 годов мы ломали деревянные дома для отопления больниц, хлебозаводов и общественных зданий. Нами сломано и доставлено на место около 50 деревянных домов. Неоднократно возили воду на 2-й хлебозавод. Воду возили в цистернах с Невы, но вот надо ее залить в бак, который установлен на высоте 20 метров. Одну цистерну выкачаем, и насос замерз, ибо мороз был до 30 градусов. Приходится факелами отогревать насос для того, чтобы забрать воду из другой цистерны. Бойцы и командиры понимали, что нужен хлеб и работали с энтузиазмом. Не было ни одной жалобы на трудность.
Вот сейчас, спустя тридцать лет, я, проходя по Московской площади мимо 14-й части, вспоминаю пожарный гидрант — спаситель (так я его называю). Дело было так. Зимой 1941–1942 годов надо готовить пищу для личного состава, а воды нет в водопроводе. Привести с Невы не можем, потому что нет бензина на эти цели. Бензин — только на тушение пожара. Вот я открыл люк пожарного гидранта, и вода пошла в колодец. Колодец наполнился водой на 70 см, к ведру привязали веревку и так с колодца доставали воду. Это нас избавило от того, чтобы ездить на Неву или таять (растапливать) снег. О нашей воде узнал 1-й секретарь райкома Бадаев. Вызвал меня и говорит: «Народ бедствует без воды. Растапливает снег, а снег грязный (снег в то время с улиц не убирался). Поставь человека и отпускай воду жильцам ближайших улиц». Всю зиму мы держали одного человека, который отпускал воду населению. К весне 1942 года вокруг колодца наросло льда около 1,5 метра. Мы пошли в райком и стали просить отбойные молотки для уборки льда. Райком нам выдал пять автомашин с отбойными молотками, и мы за два дня убрали всю площадь.
Весной 1942 года весь личный состав много поработал по уборке мусора и снега на ближайших улицах к команде. Работая на этих работах, полуголодные бойцы понимали, что это надо. Надо не допустить эпидемии. В марте 1942 года из личного состава 14-й ВПК была создана группа из десяти человек по уборке трупов людей, которые находились в сквериках и домах Московского района. Нам была выделена одна трехтонная машина и большой брезент. Для того чтобы подбодрить людей каждому давали по 100 грамм спирта и лепешек. Мы собирали трупы, грузили их на автомашину, закрывали их брезентом и сжигали их в печах кирпичного завода. Кирпичный завод был расположен на том месте, где после войны заложили Московский парк Победы. Помощь населению проводил личный состав, который был в резерве.
Весь личный состав в период войны был на казарменном положении и разделен на две смены. Сутки в боевом расчете — выезжает на пожары, а сутки в резерве. Работать на пожарах приходилось иногда сутками и зачастую без еды. Мне запомнился пожар, на котором мы работали 28 часов. Не помню точно адреса пожара и даты. Мы прибыли на пожар, и нам руководитель тушения пожара дал задание прорубить на Неве прорубь, загнать на лед машину и дать 2 ствола на тушение. В десяти метрах от берега мы прорубили прорубь, но воды не оказалось (вымерзла). Мы отступили еще 5 метров, но воды снова нет, и только на 15 метров от берега мы забрали воду и приступили к тушению пожара. В процессе тушения мы три раза останавливали насос, после израсходования бензина. Бойцы выбились из сил. Нужен был отдых, но уехать с пожара мы не могли, потому что не было бензина. Пешком мы дойти до команды не могли. Мокрые, замерзшие да расстояние пять км. Наконец, нам дали 10 литров бензина, и мы поехали домой.
Проезжая по Московскому проспекту мы увидели, что горит дом на 7-й Красноармейской. Из двух окон выбивает огонь. Пожар можно бы потушить, он еще не принял больших размеров. Я остановил машину и стал уговаривать бойцов потушить этот пожар, спасти семиэтажный дом. Несмотря на то, что они работали 28 часов и голодны, они согласились. Шофер говорит: «Ничего мы сделать не сможем. Осталось в машине 3-4 литра бензина». Мы вынуждены были проехать мимо горящего дома. Так этот дом и сгорел.
Мне хочется подробнее рассказать о тушении пожара на станции Купчино, описанного в книге «Пожарная охрана Ленинграда в годы Великой Отечественной войны». 13 февраля 1943 года унитарное отделение во главе с начальником 14-й ВПК Антоновым П.А. выехали на станцию Купчино. День был пасмурный. Тихо, только в стороне Купчино слышны взрывы снарядов. До Купчино оставался километр, когда нас остановил часовой с винтовкой и сказал: «По дороге проезд запрещен». Воинское подразделение выставило охрану, чтобы от осколков, рвавшихся в горящих вагонах снарядов, не было лишних жертв. Долго мы с Антоновым уговаривали часового. Мы ему доказывали, что нас ведь послали тушить эти горящие вагоны, что нужно спасать снаряды, так необходимые фронту. Наконец, часовой нас пропустил.
Подъехав к Купчино, мы увидели такую картину: противник со стороны Пулково ведет сильный артиллерийский обстрел станции, горят два вагона со снарядами, рвутся снаряды в горящих вагонах, осколки снарядов с резким воем разлетаются во все стороны. Действительно жуткая картина. На станции ни единой души. Все попрятались в укрытия. Приблизившись на 300 метров к пожару, мы остановили машину и ползком у насыпи стали подбираться к горящим вагонам. Поравнявшись с горящими вагонами, решаем: надо расцепить и отгонять горящие вагоны по одному в безопасное место. Все лежат за насыпью, а я полез расцеплять вагоны и позвал остальных, и мы откатили один вагон. Это окрылило бойцов. Возвращались за другим вагоном, возле насыпи к нам подбежали армейский командир и три солдата. Вместе с ними мы откатили остальные вагоны. Все шло хорошо, но тут нас постигло несчастье. Мы с армейским командиром отцепляли последний вагон к горевшему вагону, произошел взрыв: осколком в грудь убило армейского командира. Отцепив и отогнав на безопасное место не горевшие вагоны, приступили к тушению горящих.
Прибыло отделение 38-й ВПК. Тактика тушения была такова: подползаем из-за насыпи к горящему вагону, быстро бросаемся к нему, открываем дверь и снова все ложатся, ствольщик направляет струю вовнутрь вагона и гасит огонь. Сбив пламя в вагоне, бойцы залезают в него, разбирают снаряды и выносят их. В отдельных ящиках был порох для снарядов. Приехав в команду после тушения вагонов, мне один из бойцов сообщил, что наши ребята на пожаре набрали макарон. Откуда могли быть в вагоне со снарядами макароны… Я был в недоумении. Потом я догадался, что артиллерийский порох похож на макароны. Я в гараже выстроил бойцов в боевой одежде и приказал выложить «макароны». Надо было видеть, с каким грустным видом смотрели на меня бойцы. Им не хотелось отдавать с таким трудом приобретенные «макароны». Я объяснил им, что это не макароны, а артиллерийский порох, и что они могут отравиться. Однако мне все-таки не верили. И только тогда поверили, когда я одну из «макаронин» зажег. Пришлось всех обыскать потому, что оставлять порох у бойцов было нельзя. Могли отравиться, и мог быть взрыв или пожар.
Трудна была работа бойцов на пожарах, но и отдых был неспокойным. Бомбежки и артиллерийский обстрел не давали покоя. В команде был установлен порядок: при воздушной тревоге и при артиллерийском обстреле личный состав, находящийся в команде, обязан спуститься в кочегарку, которая располагалась в подвале команды. Как правило, так и делалось, но личный состав настолько привык к обстрелам, что не торопился спускаться в кочегарку. Не помню даты, но дело было так.
Сижу я в кабинете, объявили по радио артиллерийский обстрел Московского района. Вдруг на Московскую площадь упал снаряд недалеко от команды. Все окна в команде вылетели. Я вышел из кабинета проверить, все ли бойцы вышли из помещения в кочегарку. Войдя в караульное помещение, я вижу, что никто и не думал уходить. Наоборот все смеются: «Нас снаряды не тронут». Меня это взбесило и я резко, даже с матом, приказал: «Немедленно все марш в подвал». Бойцы быстро начали спускаться в кочегарку. Я спустился в гараж проверить постового. Вдруг слышу, кто-то стонет. Выхожу на улицу и вижу, лежит на земле часовой, придавленный бетонной плитой (над постовой дудкой был бетонный козырек). От попадания снаряда в угол здания, козырек отвалился и придавил часового. Я поднял плиту, освободил часового (не помню сейчас его фамилии). Он был только придавлен и оглушен. После — он несколько недослышал, взрывом снаряда над головой ему повредило ушные перепонки. Жизнь ему спасла та бетонная плита, которая его придавила. Доставив часового в кочегарку, я поднялся в караульное помещение — взорвался снаряд в общежитии личного состава.
Открыв дверь, я увидел, что все общежитие и караульное помещение в дыму и в пыли. Ко мне бежит и падает на руки дневальный Рейник Нина, вся в крови. Я ее отнес в кочегарку и сделал ей перевязку. Рейник снарядом перебило руку, и один осколок попал в голову. Снаряд пробил стену и разорвался в общежитии. Все подушки и матрацы были порваны. Кругом летает пух от подушек. Оседает пыль от разбитых кирпичей. В этот раз в здание команды попало три снаряда. Хорошим ориентиром для немцев была сушильная башня. Она выделялась над всеми смежными зданиями. После этого мы деревянную верхнюю часть башни сняли. Башня стала менее заметна.
Особое беспокойство пожарным приносили бомбежки и снаряды. Ведь ехать и тушить пожары приходилось под бомбежками и обстрелами. Не было случая, чтобы из-за бомбежки или обстрела задержался выезд. Был такой случай. На Московскую площадь упало несколько 100-килграммовых бомб. Одна из них разорвалась недалеко от ворот гаража, где стояли боевые машины. В это же время раздалась тревога. Из четырех машин две не завелись — на них перебило осколками трубки и радиаторы. Две исправные машины выехали на тушение пожара. Поврежденные машины через тридцать минут были отремонтированы и включены в боевой расчет.
Небезынтересен и такой случай. Мы на автонасосе возвращались с пожара. День был тихий, но пасмурный. Обычная обстановка. Настроение у личного состава отделения отличное, хотя и поработали они изрядно. Руководитель тушения пожара написал в нашей тетради: «Работали отлично». Проезжая по Лиговке через железную дорогу, мы попали в сильный артиллерийский обстрел. Впереди и сзади машины рвутся снаряды. Спрятаться от обстрела негде. Мы решили быстрее проскочить зону обстрела. Подъезжая к заводу Карпова впереди машины, в метрах десяти, разорвался снаряд, и осколки полетели на нас. Один из осколков разбил ветровое стекло и между мной и шофером — коммунистом Смирновым А., ударил в машину. Ветровое стекло разлетелось в мелкие кусочки. Много осколков, мелких от стекла, попало шоферу Смирнову в лицо. Сразу все лицо Смирнова залилось кровью. Однако он не остановил машину. Надо было спасать остальных и быстрее выехать из зоны обстрела. Кровь залила глаза Смирнову, и он мне говорит: «Ты командуй, куда поворачивать руль». Так мы и доехали до команды. В команде Смирнову сделали перевязку. Из его лица мы извлекли десять осколков от ветрового стекла. Больше из личного состава никто не пострадал, но машину поцарапало изрядно».
30 октября 1975 года"
текст воспоминаний Коновалова Г.Д. из сборника воспоминаний и дневников пожарных и бойцов МПВО блокадного Ленинграда.
Забвению не подлежит: сборник /сост. А.П.Изам,Т.В. Пыженкова,Я.В. Прокопчик. - СПб.,:Нестор-история,2015. - 208 с.
Все публикации на этом канале являются авторскими и при использовании полностью или частично необходимо указывавать авторство и источник с кликабельной ссылкой.
Ваш огненный экскурсовод по Петербургу Яна Гусарова.