Отец умер в четверг, ранним утром. Мне позвонила его жена Алла — не мачеха, я никогда не называла её так при жизни отца, чтобы не расстраивать его.
— Марина, папы больше нет, — сказала она сухо. — Похороны послезавтра. Если хочешь попрощаться, приезжай.
Тридцать минут на сборы, четыре часа на дорогу. Я мчалась из Москвы в родной Воронеж, а в голове крутилась одна мысль — не успела. Не успела поговорить, помириться по-настоящему, сказать, что люблю несмотря ни на что.
Пятнадцать лет назад, когда мне было двадцать три, отец привел в дом Аллу. Мама умерла за год до этого от рака. Быстро сгорела — за три месяца. Отцу тогда было пятьдесят два, Алле — тридцать восемь. Медсестра из больницы, где лежала мама.
Я сразу поняла — она была рядом с мамой не из сострадания. Высматривала, ждала. Отец, убитый горем, одинокий, обеспеченный — идеальная мишень.
— Папа, может, не стоит торопиться? — пыталась я достучаться. — Мама только год как...
— Маринка, я не могу один. Дом пустой, тишина давит. Алла хорошая женщина, заботливая.
Они поженились через три месяца после знакомства. Я к тому времени уже жила отдельно, снимала квартиру в Москве, работала. Приезжала редко — не могла видеть чужую женщину на мамином месте.
Алла быстро прибрала к рукам все. Переделала дом на свой вкус — выбросила мамины вещи, перекрасила стены, сменила мебель. Отец молчал, соглашался на все.
— Тебе нравится? — спросила я его однажды, глядя на безвкусные золотые обои в гостиной.
— Алле виднее, она женщина, — ответил он уклончиво.
За пятнадцать лет я виделась с отцом от силы раз в два месяца. Алла всегда была рядом, контролировала каждый разговор. Стоило нам остаться вдвоем, как она тут же появлялась с чаем, пирогами, расспросами.
А потом год назад отец перенес инфаркт. Я примчалась в больницу, дежурила сутками. Алла приходила на час-два и уходила — дела, работа, устает.
— Папа, может, переедешь ко мне в Москву? У меня двушка, места хватит, — предложила я.
— Что ты, дочка. У меня дом, жена. Не могу я все бросить.
После выписки Алла не пускала меня к отцу. Говорила — ему нужен покой, волнения противопоказаны. Я звонила, но трубку брала она, передавать отцу отказывалась.
Последний раз мы нормально поговорили три месяца назад. Он позвонил сам, пока Аллы не было дома.
— Маринка, доченька, прости меня.
— За что, папа?
— За все. За то, что не защитил тебя, не сберег наши отношения. За Аллу прости.
— Папа, что случилось? Ты меня пугаешь.
— Просто... знай, что я люблю тебя. Всегда любил. Ты же знаешь, где мой кабинет? Помнишь тайник в столе, где мы с тобой секретики прятали?
— Помню, конечно. Папа, ты точно в порядке?
— Да-да, все хорошо. Алла пришла, мне пора.
Это был наш последний разговор.
На похоронах собралось много народу. Отец был уважаемым человеком — тридцать лет проработал главным инженером на заводе, потом преподавал в техническом университете. Коллеги, ученики, друзья.
Алла стояла у гроба в черном платье с глубоким декольте — неуместном для похорон. Принимала соболезнования, утирала сухие глаза платком.
— Бедная Алла Сергеевна, как же вы теперь одна, — причитала соседка.
— Ничего, справлюсь. Владимир Петрович оставил меня обеспеченной, — ответила Алла, и я заметила, как она едва сдержала улыбку.
После похорон все собрались на поминки в кафе. Я сидела в углу, не могла есть. Дядя Миша, папин друг детства, подсел ко мне:
— Марина, крепись. Отец твой был хорошим человеком, просто... слабым. Алла умела им манипулировать.
— Знаю, дядя Миша.
— Он о тебе часто говорил. Переживал, что отношения испортились. Хотел помириться, да Алла не давала.
Через неделю Алла позвонила:
— Марина, завтра оглашение завещания у нотариуса. Приезжай, если хочешь. Хотя вряд ли тебе что-то светит.
Я приехала. В кабинете нотариуса кроме нас с Аллой был еще дядя Миша — отец назначил его душеприказчиком.
Нотариус, пожилая женщина в очках, открыла папку:
— Завещание составлено два года назад. Владимир Петрович Соколов завещает все свое имущество — дом, дачу, автомобиль, банковские счета — супруге, Алле Сергеевне Соколовой.
Я не удивилась. Ожидала чего-то подобного.
— Марине Владимировне Соколовой, дочери, — продолжила нотариус, — завещаются личные вещи покойного из кабинета.
Личные вещи из кабинета. Фотографии, книги, какие-то бумаги. Алла не скрывала торжества.
— Что ж, все ясно, — сказала она, вставая. — Марина, можешь забрать вещи из кабинета сегодня. Завтра я начинаю ремонт.
Дядя Миша проводил меня до дома:
— Марин, не расстраивайся. Деньги — не главное.
— Дело не в деньгах, дядя Миша. Обидно, что отец совсем меня вычеркнул. Будто я ему чужая.
— Не говори так. Он любил тебя. Просто Алла... она умела добиваться своего.
В отцовском кабинете ничего не изменилось с моего детства. Тот же массивный дубовый стол, кожаное кресло, стеллажи с книгами. На стене — фотографии. Мама, я в разном возрасте, мы втроем на море.
Алла стояла в дверях, наблюдала:
— Бери быстрее. И не вздумай что-то ценное прихватить. Я проверю.
— Не волнуйся, мне от тебя ничего не нужно.
Я начала складывать фотографии в коробку. Потом книги — папины любимые. Вспомнила про тайник в столе. В детстве мы с папой прятали там конфеты от мамы, она следила за моими зубами.
Выдвижной ящик, двойное дно. Нажала в нужном месте — крышка откинулась. Внутри лежал конверт. На нем папиным почерком: "Марине. Открыть после моего ухода".
Сердце забилось. Быстро спрятала конверт под свитер. Алла ничего не заметила — болтала по телефону с подругой, обсуждала, как потратит наследство.
Дома, в гостинице, я открыла конверт. Внутри было письмо и еще один запечатанный конверт поменьше.
"Доченька моя любимая!
Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет, и ты нашла тайник. Знал, что найдешь — ты всегда была умницей.
Прости, что при жизни не смог защитить тебя от Аллы. Она контролировала все — деньги, телефон, даже лекарства. Угрожала, что уйдет и оставит меня умирать одного. После инфаркта я стал таким слабым, зависимым. Стыдно признаться.
Два года назад Алла заставила меня написать завещание в ее пользу. Привела нотариуса домой, стояла над душой. Я пытался включить тебя, но она пригрозила, что подаст на развод и через суд заберет половину всего. Сказала, что ты и так обеспеченная, справишься.
Но я не мог оставить тебя ни с чем. В маленьком конверте — ключ и документы на банковскую ячейку в Сбербанке. Алла о ней не знает. Там лежит мое настоящее завещание, написанное пять лет назад, еще при маме. И документы на счет в банке, о котором знали только мы с мамой.
Иди к нотариусу Громовой Елене Михайловне, адрес в документах. Она поможет.
Прости меня, доченька. Я любил тебя всегда.
Папа"
Руки дрожали. Я перечитала письмо трижды. Настоящее завещание!
На следующее утро я была в банке. Показала документы, ключ. Меня проводили в хранилище. В ячейке лежала папка с документами.
Завещание, датированное семью годами ранее. В нем отец оставлял мне и маме все поровну, а в случае смерти мамы — все мне. Дом, дача, счета — все.
И выписка из банка. Счет на мое имя, открытый отцом, когда мне было десять. Он откладывал туда деньги все эти годы. Сумма была внушительной — хватит на квартиру в Москве.
С документами я пошла к нотариусу Громовой. Елена Михайловна, женщина лет шестидесяти, внимательно изучила бумаги.
— Да, я помню это завещание. Владимир Петрович составлял его при мне. Вместе с супругой, Светланой Андреевной. Они хотели, чтобы вы были обеспечены.
— Но ведь есть более позднее завещание...
— Которое можно оспорить. У меня есть медицинские документы Владимира Петровича. На момент составления второго завещания он принимал сильные психотропные препараты после инфаркта. Его дееспособность под вопросом.
— Вы готовы выступить в суде?
— Конечно. Ваш отец был моим другом. Я знала о ситуации с Аллой, пыталась помочь, но он боялся скандала. Просил сохранить документы для вас.
Суд назначили через месяц. Алла пришла в бешенство, когда получила повестку.
— Дрянь неблагодарная! — кричала она по телефону. — Я пятнадцать лет жизни на твоего отца потратила! Ухаживала, лечила!
— Ты его обворовывала и изолировала от родных.
— Докажи!
Доказательства нашлись. Дядя Миша рассказал в суде, как Алла не пускала его к другу. Соседи подтвердили, что она кричала на отца, угрожала. Медсестра из поликлиники засвидетельствовала, что Алла забирала рецепты на психотропные препараты, хотя отец был против их приема.
Но главным доказательством стала запись с камеры видеонаблюдения у соседей. На ней было видно, как в день составления второго завещания Алла буквально тащит отца к машине. Он сопротивляется, она что-то кричит, хватает за руку.
— Это был день после выписки из больницы, — пояснила Елена Михайловна. — Владимир Петрович был слаб, дезориентирован. Составлять завещание в таком состоянии — нарушение закона.
Адвокат Аллы пытался доказать, что первое завещание устарело, что отец имел право передумать. Но факты были против нее.
Судья, мужчина лет пятидесяти, вынес вердикт:
— Суд признает завещание от двух лет назад недействительным, составленным под давлением и в состоянии, не позволяющем осознавать последствия. В силу вступает завещание семилетней давности.
Алла побелела:
— Это несправедливо! Я жена! Я имею право на половину!
— Вы имеете право на обязательную долю как нетрудоспособный супруг, если докажете нетрудоспособность, — ответил судья.
Алле сорок три, она работает медсестрой. Никакой нетрудоспособности.
После суда она подошла ко мне:
— Ты разрушила мою жизнь!
— Нет, Алла. Ты сама ее разрушила, когда решила обмануть умирающего человека.
Она уехала в тот же день. Слышала, вернулась в свой город, устроилась в больницу. Надеюсь, больше не будет охотиться на одиноких вдовцов.
Я вернулась в отцовский дом. Первым делом вернула мамины вещи из гаража, куда их сослала Алла. Перекрасила стены в те цвета, что были при маме. Повесила семейные фотографии.
В папином кабинете нашла его дневник. Последняя запись:
"Марина нашла письмо. Знаю, нашла — она моя умница. Прости, доченька, что не был сильным отцом. Но я всегда любил тебя. Береги дом, береги память о маме. И живи счастливо — это главное, чего я хочу".
Плакала весь вечер. Плакала от боли, от облегчения, от запоздалого понимания.
Сейчас я живу в Воронеже, в родительском доме. Перевелась на удаленку, благо профессия позволяет. По выходным ко мне приезжает мой молодой человек из Москвы. Думаем о свадьбе.
Дом наполнился жизнью. Я завела собаку — папа всегда мечтал, но Алла не разрешала. Разбила мамин цветник, который она так любила.
Вечерами сижу в папином кабинете, читаю его книги. Иногда мне кажется, он рядом. Улыбается, гладит по голове, как в детстве.
— Я справилась, папа, — говорю я его фотографии. — Справедливость восторжествовала. Дом снова наш.
Дядя Миша часто заходит в гости. Рассказывает истории про отца, про их молодость. Оказывается, папа всегда гордился мной, рассказывал друзьям о моих успехах. Просто при Алле боялся это показывать.
— Он очень любил тебя, Марина, — говорит дядя Миша. — И твою маму любил до конца. Алла была ошибкой, слабостью. Но любовь к семье осталась настоящей.
Я знаю. Теперь знаю.
История с двумя завещаниями научила меня важному — нельзя сдаваться, даже когда кажется, что все потеряно. Правда всегда найдет путь наружу. И еще — родительская любовь сильнее любых манипуляций. Отец нашел способ защитить меня даже после смерти.
Завтра годовщина его ухода. Схожу на кладбище, положу цветы маме и папе. Они лежат рядом — я перезахоронила отца к маме, подальше от участка, который купила Алла.
Расскажу им, что дом в порядке, что я счастлива, что справедливость восторжествовала.
И что я их люблю. Всегда любила. Несмотря ни на что.