Владимир Григорьевич — бывший слесарь. Четыре десятка лет на заводе, руки — будто гаечные ключи, на пальцах заусенцы вместо перстней. Он привык всё делать сам: чинить кран, таскать мешки картошки, возить внуков в школу. Пенсия его смехотворная, но он не жаловался. «Жить можно», — говорил он дочери, которая каждый раз морщилась, когда отец лез на стремянку или тащил тяжёлое.
В тот сентябрьский день он поехал на рынок. Купить мясо, овощей, приправ, да ещё обещал внуку мороженое. «Пять минут, и я обратно», — пробормотал он, когда ставил свою старенькую «семёрку» — ВАЗ-2107, ржавую, но упрямо живую — у рядов с тканями. Включил аварийку, хлопнул дверцей, поправил кепку и двинулся внутрь.
Центральный рынок Ставрополя — это не просто торговля, это целая цивилизация. Запахи — мясо, специи, гниющие персики. Гул голосов, крики продавцов, звон железных весов. Каждый метр занят: тряпки, шерсть, рыба, ковры. И главное — шерстяные ряды. Там царят приезжие, вечно нервные, с хмурыми лицами, будто каждый покупатель — их личный враг.
Рынок жил по своим законам. У каждой палатки — своя «территория». Каждая тележка — как флаг на карте. И любой чужак становился угрозой.
Через десять минут к машине подошли двое: Аслан — борода как тень, куртка засаленная, глаза горящие. Рядом — Магомед, сухой, жилистый, с железным прутом от тележки в руках.
— Эй, мужик! Убери тачку! — гаркнул Аслан, хлопнув ладонью по капоту.
Владимир обернулся и пошёл к машине.
— Я на пять минут, — сказал он спокойно. — Подождите немного.
— Тут не стоянка. Здесь наше место! — Аслан ударил кулаком по крыше.
— Ваше? С каких это пор? — удивился Владимир. — Это рынок, а не ваш двор.
Толпа остановилась. Люди замерли, уткнулись в пакеты и телефоны. У каждого свой помидор, своя капуста, своё молчание.
— Мужик, не умничай, — прошипел Магомед, сжимая прут. — Убирай тачку, быстро.
— Я не ребёнок, чтобы на крик бежать, — ответил Владимир. — Подождите, и я уеду.
Аслан склонился к нему:
— Ты кто такой вообще? Ты здесь чужой!
— Я здесь родился, понял? — впервые сорвался Владимир. — А вы — тут гости.
Эти слова стали искрой. Толпа зашепталась, как сухая трава на ветру.
Магомед замахнулся прутом и ударил по плечу. Владимир качнулся, но устоял.
— Совсем с ума сошли? — крикнул он и толкнул Аслана.
Аслан вцепился в него, ударил кулаком в живот. Владимир согнулся, хватая ртом воздух. Прут снова пошёл вниз — по ногам, по спине. Кровь выступила на виске, покатилась по щеке, капнула на серый асфальт, где валялись арбузные корки и шелуха от семечек.
— Я только за капустой приехал… — прохрипел Владимир и рухнул.
Из шерстяных рядов вышли ещё десять человек. Встали плечом к плечу, словно древняя стража.
— Это наш рынок, уезжай! — кричали они, глядя на старика, лежавшего в крови.
Старый ВАЗ стоял с включённой аварийкой, мигая, будто подавал сигнал бедствия. Никто не откликнулся. Один продавец фруктов подошёл, полил водой рану. Остальные — снимали на телефоны.
Женщина с авоськой тихо сказала:
— Господи, убьют же…
Но тут же отвернулась и пошла дальше, потому что у неё дома стояла кастрюля с супом и муж-диабетик.
Молодой парень с телефоном усмехнулся:
— Да ладно, сами разберутся.
И в этом «сами» было всё: равнодушие, страх, привычка.
Через пятнадцать минут приехали два экипажа. Сирены, блеск фар, пыль из-под колёс. Полицейские записывали фамилии, переспрашивали даты рождения.
— Это самооборона, он нас первый толкнул, — оправдывался Аслан, пряча глаза.
Но видео с телефона показало обратное: прут в руке Магомеда, кровь на асфальте, Владимир — на земле.
Завели дело по статье «Побои». Бумаги составили, печати поставили.
Владимир очнулся в третьей городской. Голова зашита, рука в гипсе. Смотрел в потолок и молчал. Его дочь, учительница литературы, держала его за руку.
— Папа, ну ты же просто за продуктами… — повторяла она, как заклинание.
Владимир не отвечал. Он уже понял: здесь дело не в арбузах и не в парковке. Здесь закон — это прут.
На следующий день рынок снова открылся. Люди ходили между прилавками, покупали мясо, торгались за картошку. Никто не вспоминал про кровь.
Старый ВАЗ стоял ещё три дня, мигая аварийкой, пока аккумулятор не сел. Он стал памятником — одиноким, ржавым, с вмятиной на двери. Люди проходили мимо и делали вид, что это просто сломанная машина.
И вся эта история, знаете, напоминает базарную пьесу без антракта. Только роли распределены заранее: одни машут прутами, другие лежат на асфальте, третьи молчат и делают вид, что ничего не видят. Полиция приезжает вовремя, чтобы собрать бумажки, и уезжает слишком быстро, чтобы хоть что-то изменить. У каждого — своя капуста, своя очередь, своё молчание.
Самое мерзкое в этом спектакле то, что кровь смешивается с арбузным соком, и никто уже не различает, что было краснее. Старый «Жигуль» мигал аварийкой, как фонарь совести, пока аккумулятор не сел. И никому не стало легче: ни дочери в больнице, ни самому Владимиру с гипсом, ни тем, кто снимал драку на телефон. Все получили своё: кто — синяк, кто — видео, кто — тишину.
А город живёт дальше. Завтра снова будут торговаться за картошку, ругаться за место, включать аварийку. Только мы все уже знаем цену этой аварийке — она мигает не про машины. Она мигает о том, что закон здесь умер давно, а его место заняли прут, толпа и равнодушие. И всё это зовётся — рынок.
- Телеграм с личными историями и совместным просмотром фильмов: https://t.me/zapahkniglive
Комментарии и обсуждения доступны в эксклюзивных статьях ниже ⬇️⬇️⬇️