Я не люблю сентябрь. Слишком много в нём сырости, простуд и дешёвых зонтов, сломанных ещё на первой неделе. Сентябрь всегда пахнет мокрой листвой, пивом у ларьков и усталостью. Вечером город выглядит особенно тоскливо — витрины светятся, но никто не верит в праздник.
Седьмого числа, в субботу, на улице Малышева всё выглядело как всегда: пробка, реклама, шаурма, бабушка с ведром яблок, которые никто не покупает. Я шёл домой, думал взять картошки на ужин. Но в тот вечер ужин не случился.
Сначала я заметил мальчишку лет тринадцати. Худой, с чёлкой, в руках рюкзак — торчат уголки альбомов и карандашей. Видно, из кружка по рисованию. Он шёл, насвистывал что-то из мультфильма. В его мире всё было просто: картинка, мелодия, дом. Но рядом уже маячила тень.
Из-за угла выскочил мужик в затёртой куртке. Лицо такое, что сразу хочется перейти на другую сторону: глаза узкие, руки нервные, походка сбивчивая. Имя у него было Карим, но я узнал это позже. В тот момент он выглядел как беда во плоти.
Он схватил мальчишку за локоть и рявкнул:
— Пошли со мной. Быстро.
— Отпусти! — закричал мальчишка. — Помогите!
Крик был странный, с надрывом. Люди сначала даже не обернулись: мало ли, может, строгий отец, может, дядя. У нас ведь у всех привычка — делать вид, что ничего не происходит. Но через секунду всё стало ясно: рядом у обочины стояла старая «Лада» с открытой дверью.
Рюкзак упал, карандаши рассыпались по асфальту. Они катились в разные стороны, как пули после перестрелки. Символично: хрупкое детство рассыпалось в пыль.
Женщина с авоськой замерла, глядя. Это была Ольга, учительница из соседней школы. В её глазах было столько ярости, что стало ясно: она не позволит.
— Эй! — закричала она. — Что вы делаете?!
Карим дёрнулся. Толпа зашевелилась. Подоспели ещё двое: Ваня, студент, высокий, с рюкзаком, и Михаил — пенсионер, который только что купил рыбу на рынке. Рыба, кстати, воняла так, что трудно было дышать.
— Ты кто такой? — спросил Ваня и схватил мужика за плечо.
— Отстань! Это мой племянник! — прохрипел Карим.
— Врёшь, гад! — Михаил двинул его так, что мальчишка вырвался.
Толпа моментально выросла. Человек десять. Кто-то снимал на телефон, кто-то матерился про себя, кто-то просто ждал, чем всё кончится.
— Вызывайте полицию! — кричала Ольга, заслоняя мальчишку собой.
— Он хотел меня увезти! — мальчишка дрожал, словно заяц в клетке.
Карим занервничал, начал размахивать руками.
— Да я ничего! — кричал он. — Отстаньте!
Ваня держал его за куртку:
— Куда полез? Это ребёнок!
Михаил добавил:
— Ты бы ещё младенца украл, подлец!
И вдруг — побег. Карим вырвался и рванул через дорогу, расталкивая прохожих. Бабка с яблоками упала, яблоки покатились по асфальту. Символизм — вместо урожая года урожай страха.
Толпа загудела.
— Лови его! — кто-то кричал.
— Держите! — кричал другой.
Карим бежал к рынку, к своим вагончикам. Казалось, что у него ноги длиннее, чем у всех. Но тут раздалась сирена.
Патруль подкатил через пять минут, но эти пять минут растянулись в вечность. Машина с мигалкой, два офицера. Один худой, другой широкий.
— Стоять, полиция! — крикнули они.
Карим споткнулся о бордюр, упал, поднялся, снова дёрнулся. Наручники защёлкнулись с глухим звуком, будто крышку на кастрюлю закрыли. Толпа облегчённо выдохнула.
— Я ничего не делал! — вопил он. — Он сам ко мне подошёл!
— Конечно, — хмыкнул Михаил. — А рыба у меня сама в пакет прыгнула.
Мальчишка сидел уже в патрульной машине. Щёки красные, руки дрожат.
— Он сказал: «Поехали со мной». Он тянул меня…
Полицейские обыскали Карима. В кармане нашли нож и пачку сигарет. Нож — символ угрозы, сигареты — символ одиночества. Всё как в дешёвой пьесе.
Позже выяснилось: живёт он в вагончике у рынка, работает бетонщиком. Документы просрочены. Коллеги отзывались: «молчаливый, курит без конца». Год назад уже был скандал — дрался на стройке. В городе он чужой, везде чужой.
Теперь он сидит в СИЗО, ждёт суда. Там он тоже будет чужой — там все чужие.
А я всё думаю: мальчишка с карандашами — это будущее. Он рисует мультяшек, верит в дом, в свет. А такие, как Карим, — это тень. Тень всегда длиннее, чем нам хотелось бы.
И самое странное, что люди в тот вечер не прошли мимо. Обычно все проходят. Думают про картошку, про пробки, про зарплату. В тот раз остановились. И вмешались.
И это единственная светлая деталь во всей этой истории, которая иначе была бы только тьмой.
И вот что странно: чем больше я наблюдаю за этим городом, тем яснее понимаю, что страх стал нашей повседневной валютой. Мы ходим по улицам, шарахаемся от чужих взглядов, пересчитываем шаги и держим детей за руки так, будто это последний щит от хаоса. А те, кто думают, что могут нарушить границы, — они существуют где-то рядом, всегда на шаг позади, но ощущаются как ударная волна.
И удивительно, как мгновенно из ниоткуда появляются люди, готовые остановить беду.
Карим сидит в СИЗО, одинокий, злой, недовольный. И как ни странно, он не выглядит страшным — скорее жалким. Жалким и одновременно опасным, потому что его отчаяние можно перепутать с решимостью. Он — результат чуждого одиночества и городских недосказанностей, продукт улицы, где каждый сам за себя, и где чужие никогда не бывают чужими до того момента, пока беда не коснётся твоего ребёнка.
И мы, стоявшие тогда на Малышевой, стали свидетелями маленькой победы человеческой солидарности. Но эта победа скользкая, как лужа после дождя. Она напоминает, что каждый из нас ходит по краю: один неверный шаг — и страх, тьма и отчаяние загоняют нас в угол. И всё это — Екатеринбург, сентябрь, мокрый асфальт, детский рюкзак и чужая рука, пытавшаяся утащить что-то, что не принадлежит ей.
- Телеграм с личными историями и совместным просмотром фильмов: https://t.me/zapahkniglive
Комментарии и обсуждения доступны в эксклюзивных статьях ниже ⬇️⬇️⬇️