Звонок дочери застал меня за упаковкой чемодана. Билет до Праги лежал на столе рядом с путеводителем, в котором я с упоением отмечала места, где обязательно нужно выпить кружку настоящего чешского пива.
— Мам, привет! У нас ЧП! — ее голос звучал панически. У меня похолодело внутри. — Сережа сорвал спину на тренировке, его на больничный. А у меня как раз этот ужасный аудит на работе, я не могу никуда деться! Ты можешь приехать к нам на недельку? С Марусей посидеть?
Маруся — моя внучка, лапочка, свет моих очей. Ей три года, и она умеет говорить «баба» так, что мое сердце тает. В трубке повисла пауза. Дочь ждала моего немедленного «конечно, я уже выезжаю». Так было всегда. Так работало последние три года.
Я посмотрела на свой чемодан. На билет. На залитый утренним солнцем паркет в моей, наконец-то моей, квартире. Я купила ее после развода полгода назад. Первое в жизни пространство, где все было подчинено только моим правилам, моим желаниям, моему распорядку.
— Катя, я не могу, — тихо, но четко сказала я. — У меня завтра самолет. В Прагу.
В трубке повисло гробовое молчание. Таким тихим, ледяным, обиженным.
— В… Прагу? — голос дочери стал тонким и колючим. — Один?
— Одна. С группой таких же, как я, фанаток чешского пива, — попыталась пошутить я.
— Мама, это шутка? — ее тон сменился с обиженного на обвиняющий. — У нас тут кризис! У меня муж с больной спиной, я не знаю, что с работой делать! А ты собралась в какую-то Прагу пиво пить? А как же внучка? Ты что, о нас вообще не думаешь?
Мое сердце привычно сжалось от приступа старой, знакомой вины. Эта вина сопровождала меня всю мою материнскую жизнь. «Ты плохая мать, если не доделала работу с детьми», «Ты эгоистка, если хочешь поспать в выходной», «Ты должна всегда быть на подхвате». Казалось, с рождением внучки этот долг только умножился на два.
Но в этот раз что-то перещелкнулось. Я посмотрела на свои руки. На ту самую тонкую серебряную ниточку шрама на запястье — память о том, как три года назад, забирая Марусю из садика и таская бесконечные сумки с продуктами, я так неудачно упала. И никто даже не спросил, как я себя чувствую. Всех волновало, кто теперь будет водить ребенка на кружок.
— Катя, я о вас думаю, — сказала я спокойно. Мой голос вдруг обрел какую-то новую, стальную твердость. — Но я тоже думаю о себе. Я отработала свои сорок лет на заводе. Я вырастила тебя одна, без помощи твоего отца. Я отдала тебе все свои силы, время, деньги. Я три года была вашей бесплатной няней, курьером и сиделкой. У меня не было ни одного своего выходного. Теперь у меня есть своя жизнь. И я улетаю в Прагу.
— То есть внучка тебя не волнует? — в голосе дочери послышались слезы. Манипуляция высшего класса. Раньше это всегда срабатывало.
— Волнует. Бесконечно. Поэтому я предлагаю решение. У вас есть кредитная карта. Возьми няню на неделю. Я полностью оплачу ее услуги. Это будет мой подарок вам на преодоление кризиса.
На другом конце провода раздался шум, будто телефон уронили.
— Ты… что? Платную няню? Да я сама справлюсь лучше любой няни! Я же тебе доверяю!
— Вот видишь, — мягко сказала я. — Ты не хочешь доверять ребенку профессионалу. Ты хочешь доверить его мне. Потому что мне ты не должна платить. Потому что мои время, мои силы, мои интересы для тебя ничего не стоят. Они по умолчанию должны быть в вашем распоряжении. Так ведь?
Молчание стало еще громче. Я слышала, как дочь тяжело дышит.
— Я никогда не думала, что моя own мать может быть такой эгоисткой, — прошипела она и бросила трубку.
Я опустила телефон и прислонилась лбом к прохладному стеклу окна. По щекам текли слезы. Слезы боли, обиды и… странного, непривычного чувства свободы. Да, мне было больно. Ужасно больно. Но впервые в жизни я выбрала свою боль, а не чувство долга, которое съедало меня изнутри годами.
Я улетела в Прагу. Впервые за сорок лет я гуляла одна, по своей программе. Я пила то пиво, которое хотела, ела ту еду, которую выбирала сама, и молчала ровно столько, сколько мне хотелось. Я не бежала сломя голову домой, чтобы успеть к приезду зятя с работы. Я сидела на Карловом мосту и смотрела на закат. И плакала. Плакала о тех годах, которые отдала без остатка, не оставляя ничего себе.
Вернувшись, я обнаружила на своем пороге маму Кати, свою бывшую свекровь, Валентину Ивановну. Она сидела на моей скамейке с видом судьи.
— Ну что, нагулялась? — встретила она меня.
— Да, спасибо, прекрасно, — улыбнулась я, вставляя ключ в замок.
— Дочь в истерике. Ребенок плачет. А ты тут в разъездах. Не по-матерински это.
Я распахнула дверь.
— Заходи, Валентина Ивановна, чай пить будем.
Она, фыркнув, вошла внутрь. Я молча поставила чайник, достала пражские трдельники и положила перед ней.
— По-матерински — это когда-нибудь заканчивается? — спросила я. — В какой момент я получаю право на свою жизнь? В семьдесят? В восемьдесят? После смерти?
Она смотрела на меня сурово.
— Мать должна всегда помогать детям. Так было и так будет.
— А кто поможет мне? — спросила я ее прямо. — Вот вы, например, помогали нам всегда. Сидели с Катей. А теперь помогаете ей. А когда вы жили для себя?
Она отхлебнула чаю и вдруг… ее взгляд дрогнул.
— Да когда же там… — она махнула рукой, но я увидела в ее глазах ту же усталость, то же недоумение.
— Я не хочу быть как все, — сказала я тихо. — Я хочу быть бабушкой-праздником. Бабушкой, которая приезжает на день с подарками, наводит шум, веселье, печет печенье, а потом уезжает обратно в свою интересную жизнь. Я не хочу быть бесплатным приложением к их быту. Я уже отбыла этот срок.
Валентина Ивановна ушла, так и не согласившись со мной. Но и не осуждая уже так яростно.
Прошла неделя. Ко мне приехала Катя. Без Маруси. Строгая, натянутая.
— Мы нашли няню. Спасибо за… предложение. Но мы не будем ее брать. Я в декрет ухожу.
Мы сидели на кухне, и между нами лежала пропасть.
— Катюша, я люблю тебя и люблю Марусю безумно, — начала я. — Но моя любовь — это не синоним круглосуточной и бесплатной работы. Я готова помочь в самом крайнем случае, если вы действительно в безвыходной ситуации. Но ваша работа, ваши бытовые проблемы — это ваша зона ответственности. Так же, как когда-то была моей.
Она молчала.
— Я не прошу тебя понимать меня прямо сейчас. Я прошу принять мое решение. Я прожила для других пятьдесят пять лет. Теперь я хочу пожить для себя. И от этого я буду только лучшей бабушкой. Потому что я буду счастливой бабушкой, а не загнанной лошадью.
Она ушла, хлопнув дверью. Но на следующий день прислала сообщение: «Маруся соскучилась. Когда приедешь?»
Я приехала в воскресенье. С огромным пирогом и новой игрушкой. Маруся визжала от восторга, таская меня за руку по квартире. Катя смотрела на нас и наконец-то улыбнулась.
Я не знаю, поняла ли она меня. Но она приняла мои правила игры. Теперь я бываю у них раз в неделю. Иногда они приезжают ко мне. И это всегда праздник. Для всех.
Я не чувствую себя виноватой. Потому что я наконец-то поняла: лучший подарок, который я могу сделать своим взрослым детям и внукам — это показать им пример счастливой, fulfilled, уважающей себя женщины. Даже если этому счастью пятьдесят пять, шестьдесят или семьдесят лет. И у него есть право на собственный чемодан и билет в Турцию.