Февральские дни: как хлебные очереди стали революцией
Петроград просыпается в морозную серость 23 февраля (8 марта н. ст.) 1917. Женщины выходят к лавкам раньше рассвета: «Хлеба! Дети голодают!» — этот крик звучит и как просьба, и как приговор системе. На Выборгской стороне остановились трамваи — угля нет. У заводских ворот спорят о пайке и зарплате: неделей раньше администрация Путиловского завода объявила лок-аут, и теперь из рабочих кварталов в центр тянутся плотные колонны — сначала за хлеб, затем уже «за мир» и «против войны».
По Невскому движется шумная река. Кто-то несёт плакаты «Хлеба!», кто-то — «Долой войну!». Это ещё не свержение власти; это быт, который стал политикой. В тот день толпа кажется самой себе сильнее, чем вчера: женщины зовут мужчин из цехов, а те отвечают. Полиция пытается теснить, но без решительности.
24 февраля забастовки растут «снежным комом». Начинаются остановки на крупных предприятиях, к колоннам присоединяются служащие, студенты. В городе ломается привычный ритм: почта и телеграф дают перебои, трамвайные парки частью не выходят на линию. Слово «очередь» постепенно превращается в слово «демонстрация».
25 февраля город фактически живёт в режиме всеобщей политической стачки. На Невском схлёстываются толпы и конные жандармы; слышны одиночные выстрелы. Вечером главнокомандующий Петроградского военного округа генерал С. С. Хабалов получает указ: «прекратить беспорядки». Эта команда вскоре треснет о реальность запасных батальонов — в шинелях там стоят вчерашние рабочие и крестьяне.
26 февраля на улицах звучит команда «Караул! По цепи!», и — впервые — звучит залповый огонь. Говорят о десятках убитых на центральных площадях. «Кровь на снегу» превращает страх в ярость. В тот же вечер председатель Думы Михаил Родзянко телеграфирует государю:
«Положение серьёзное. Последний час настал».
Ответа по сути не будет. Наутро всё решат казармы.
Микроистория (реальная): Волынский полк и Тимофей Кирпичников
27 февраля (12 марта н. ст.), Волынский лейб-гвардии полк. В казарме старшие офицеры требуют вывести роты для подавления беспорядков. В строю — младший унтер-офицер Тимофей Кирпичников. Он отказывается вести людей на расстрел горожан и поднимает солдат на мятеж. Вначале — арест «самых горячих» офицеров, затем — движение к соседним частям: Прeображенскому, Литовскому, Семеновскому. Мигание лояльности превращается в лавину: к вечеру к восставшим присоединяются тысячи. В арсеналах открывают склады, у тюрем — шум: освобождают политических. На улицах уже идут солдатские грузовики — те самые, что вчера охраняли подъезды. Это поворотный момент: гвардия отказывается стрелять. С этого часа город перестаёт быть управляемым приказами сверху.
Как очередь стала властью улицы
В несколько дней сложился короткий «механизм давления»: очередь → демонстрация → стачка → солдатский отказ. Командные пункты старого порядка — полицейские участки, отделения охранки, министерства — теряют смысл, если мосты, телеграф и казармы контролируются не ими. Вечером 27 февраля в Таврическом дворце депутаты, игнорируя царский приказ о распуске, создают Временный комитет Государственной думы — «чтобы восстановить порядок и связаться со всеми учреждениями». В тех же стенах собирается Петроградский Совет — делегаты от фабрик и войск. С этого мгновения город живёт будто с двумя пультами управления.
Цитаты, ещё вчера казавшиеся риторикой, обретают массу. Милюковское «Что это — глупость или измена?» слышится как диагноз. Родзянковское «Последний час настал» — как стук в финальные двери. А у заводских ворот и казарм звучит короткое, но решающее: «Не будем стрелять».
В этом — простая логика Февраля. Хлебный кризис подтолкнул женщин к лавкам, лок-аут и стачки вывели рабочих на улицы, залпы 26-го разорвали остатки лояльности, а казармы 27-го повернули ключ. И когда ключ повернулся, политическая география столицы изменилась за сутки.
P.S
В третьей главе — отречение Николая II: как бессильные приказы из Ставки, задержанные поезда и переговоры в Пскове за одну ночь закрыли трёхсотлетнюю эпоху.