Глава 2
В тот день, когда все началось, в правление Валентина вошла, как всегда, неспешно, с сумкой на плече, богатые волосы гладко убраны, платье без единой складки.
В кабинете гул, бабы что-то бурно обсуждали, смеялись. Но стоило ей переступить порог — как будто ножом отрезало: смолкли все, головы склонились, кто в бумаги уткнулся, кто за чайком-кофейком к самовару направился. Только шепоток прошуршал в углу, словно мыши в закутке возились.
Это Зинка со Светкой продолжали переговариваться, поглядывая на Валю. В этот момент они действительно были похожи на двух мышек, или скорее на крыс: бусинки глаз, мелкие острые зубки, тонкие хвостики, прихваченные резинками.
А Валя будто и не заметила, хотя холодок по спине прошел. Ничего хорошего такие разговоры за спиной не предвещали.
Поздоровалась и села тишком за свой стол, разложила бумаги, взяла ручку, достала счеты, принялась за работу. Лицо спокойное, сосредоточенное, но сердце знало: все это про нее, раз смолкли при ее появлении. То ли опять мужа ее обсуждали, то ли еще что выдумали.
Читайте ⬇️⬇️⬇️
К обеду она вышла в сельпо: пряников детям взять, сахару, мыла хозяйственного и еще чего по мелочи. И там та же картина. Только зашла: бабы, что-то бурно обсуждавшие, вмиг стихли.
Пока она покупала товар, то чувствовала на себе взгляды и слышала краем уха, как Семеновна с Захарьевной у входа переговариваются, но стоило ей приблизиться — и опять тишина.
Глазами косо смотрят, а слова будто в горле застряли. Валя кивнула обеим и ушла, не оборачиваясь и не дожидаясь ответа. А в спину опять свистящий шепоток полетел.
Вечером, возвращаясь домой, шла мимо лавки, что у старой липы. Там завсегда сидели бабки — отдыхали после трудового дня. На пенсии, а дел по шею: огород, внуки, хозяйство.
Лавка та была, как деревенская газета: все новости тут первыми узнавались да обсуждались всесторонне, с пристрастием.
И если на лавке бабка Егорова сидела, то пресекала, а если ее не было, то сплетникам — раздолье. Бабки Егоровой не было.
И вот только Валентина поравнялась — разговоры, что звучали громко, смолкли враз, как если бы ветер подул и свечу задуло.
Валя не замедлила шага. Прошла мимо спокойно, поздоровалась как всегда:
— Здравствуйте! Здоровье как?
Бабки расплылись в улыбках, ответили на приветствие хором:
— Здравствуй, Валюша. Все по возрасту. То тут, то там болит. Сама знашь.
— Да откудава ей? Глянь, молодая какая да пригожая.
— Ага, муж шибко любить, поди, такую! — словно яд выплюнула Касьяновна. — Да, Валькя?
Валя лишь кивнула и пошла дальше.
Только отошла от бабок — в спину ей шепотки полетели, но не догнали, потому как не прислушивалась она.
Дома же встретил ее свет: Степан раньше вернулся, мальчишки носились по двору, курицы кудахтали, и весь тот гул сплетен за порогом будто растворился, уступив место заботам о своем доме, семье.
Вечером, когда ужин был съеден, и мальчишки уже в комнате возились, собираясь спать, Валентина села на лавку у окна, сложила руки на коленях и вдруг тихо сказала, не поднимая глаз:
— Степа… Сегодня вся деревня мне в спину шипит. Где ни пройду — тут же смолкают. В правлении, в сельпо, на лавке у липы. Будто знают обо мне что-то, чего я не знаю. Или о нас?
Она тревожно посмотрела на мужа.
Он, сидевший рядом, прислонился к стене, усмехнулся уголками губ, глянул на нее спокойно, с тем самым своим теплом:
— Валька… да бабы завсегда чего-нибудь болтают. Что им еще делать? То соседку обсудят, то мужика чужого приглядывают. А нам-то с тобой что? Пусть языки свои чешут, не нам за них ответ держать. А языки — на то и без костей.
Валя подняла на него глаза, тревога в них еще не улеглась:
— А вдруг и правда… уведут тебя? Красивый ты у меня, Степа. Ох, красивый. Страшно мне!
Степан хмыкнул, положил ладонь ей на руку:
— Красота, Валь, не в лице. Красота в том, чтоб дом держать, чтоб дети смеялись, чтоб ужин горячий был, и жена любила. Я ж твой мужик, а ты моя баба. Тут все просто. Я тебя люблю, а ты меня. Валь, ну чего ты? Разве не так?
Она улыбнулась и успокоилась. Степа обнял и поцеловал крепко, и сердце ее оттаяло.
За окном, в лесу, пела сова-сплюшка, а в доме снова воцарился тот самый мир, который никакие шепотки не могли разрушить.
…На другой день, сидя в правлении за столом, Валентина листала бумаги, сверяла дебет с кредитом, стучала счетами.
Вроде бы все как всегда. Но ухо улавливало за спиной чужой разговор — тихий, вполголоса, будто не для нее, а все ж так, чтобы услышала. С умыслом.
— …в Новомихайловке, говорю тебе…
— Да ну? Откуда знаешь?
— Да сама видела, своими глазами… детдом этот, за школой…
— И он туда ходит?
— Ага, к девке какой-то…
— Да ладно? Не брешешь?
Дальше — шепот, слова обрываются, как листья на ветру. Валентина замерла с ручкой в руке, сердце стукнуло гулко. Она не повернула головы, не спросила, но кровь в ушах загудела. О них говорят.
«Детдом… Новомихайловка… Степан ходит…» — крутились в голове чужие обрывки, как назойливые мухи.
Она опустила глаза на ведомость, но цифры расплывались. В груди стало холодно, будто дверь настежь открыли, и сквозняк ударил наотмашь. А потом вдруг жарко — словно огнем полыхнуло, и жар в голову ударил.
«Господи, нельзя так! Я ж детей сиротами оставлю. Поди, давление поднялось!»
Валя собрала бумаги в стопку, стараясь, чтобы руки не дрожали. Вышла на улицу — а солнце светит, люди ходят, мальчишки босиком бегают, жизнь идет своим чередом.
Только у нее внутри все вдруг потемнело. На улице лето, а у нее в душе — поздняя осень.
На другой день, после обеда, Валентина будто бы «по делу» вышла из правления. Сама себе сказала: надо проверить счетчики в школе — мол, для отчетности, хотя это была вовсе не ее работа.
Но сердце знало: ведут ее не отчеты и бумаги, а слова те — шепотком, липкие: «Новомихайловка… детдом… Степан ходит… зазноба».
Дорога привела ее к клубу. Там, возле крыльца, стоял Степан на стремянке, лампу менял на столбе. Внизу собрались ребятишки, глазели, как он работает, а старушки с лавки прищуром следили: все у них на виду. Степан же — деловитый, сосредоточенный, руки ловкие, движения точные.
— Бать, а ты долго еще там? — крикнул один из мальчишек.
— Недолго, — ответил он, улыбнувшись. — Вот свет загорится — и можно книжку читать хоть до утра!
Засмеялись все. И в этот момент он увидел Валентину. Сначала удивился, а потом лицо его осветилось так, что не скрыть было ни от кого. Слез со стремянки, подошел, вытер руки о штаны, спросил заботливо:
— Ты чего, Валюха? По делу? Или так, проведать пришла?
— Да… по делу, — ответила она, и сама почувствовала, как в голосе ее дрожь пропала, ушла куда-то.
Глянула на мужа — уверенность появилась. Какая Новомихайловка? Какая еще зазноба?
Он обнял ее за плечи — просто, без лишних слов, будто так и надо. А глаза его смотрели прямо и ясно, без тени тайны.
Валя в тот миг будто камень с души сбросила. Поняла: нет у него никаких «тайных ходов», кроме тех, что к людям со светом и добром. А то, что бабы языками чешут — так оно всегда так было и будет.
И подумала: «Пусть говорят. Коль языки есть — пусть шевелятся. А у нас с ним своя жизнь, своя правда».
Она улыбнулась, чуть прижалась к нему, незаметно, и на сердце стало так легко, что и дорога домой показалась короче.
Татьяна Алимова