Приговор по делу об убийстве байкера: последние слова в суде
В московском городском суде, где эхо шагов гулко разносится по коридорам, а стены помнят тысячи историй, 18 сентября 2025 года собралась толпа, что замерла от напряжения. Это был день последних слов в деле об убийстве 24-летнего байкера Кирилла Ковалева, чья жизнь оборвалась год назад у подъезда в Люблино из-за глупой ссоры о парковке. Шесть подсудимых – братья Шахин и Шохрат Аббасовы, их отец Низами, дядя Бахтияр и друг семьи Нахид Гусейнов – сидели в стеклянной клетке, лица их были бледными. Семья Ковалева, с матерью, чьи руки дрожали на коленях, и сестрой, что сжимала платок, смотрела на них не с ненавистью, а с усталой болью, а адвокаты шептали о смягчении, о "спонтанности" и "отсутствии сговора". Шахин, 21-летний парень с лицом, что могло бы принадлежать студенту, а не убийце, говорил через переводчика, голос его дрожал, но слова падали тяжело, как камни в воду. "Прошу суд вынести справедливое решение", – сказал он, и в зале повисла тишина, прерываемая всхлипами с той стороны, где сидела его мать.
Ночь, что сломала жизни: как все началось в Люблино
Кирилл Ковалев, 24-летний парень из семьи, где отец – инженер на заводе, а мать – учительница в школе на окраине Москвы, всегда был тем, кого друзья звали "байкером с душой" – высокий, с татуировкой волка на плече и улыбкой. Он работал механиком в автосервисе на Волгоградском шоссе, вечерами катал девушку Анастасию на свидания, и мечтал о собственной мастерской. 5 апреля 2024 года он приехал за ней к дому на Краснодарской улице в Люблино. Увидев белую Toyota Camry, припаркованную на тротуаре так, что пешеходам пришлось спрыгивать в грязь, Кирилл не выдержал: "Эй, брат, уйми машину, здесь ходить нечем!" – крикнул он Шахину Аббасову, 21-летнему парню из семьи, что переехала в Москву два года назад на стройку. Шахин огрызнулся: "Не твое дело!" Ссора вспыхнула мгновенно – Шахин схватил телефон, набрал брата Шохрата: "Приезжай, дерут меня!" Толпа сомкнулась, кулаки полетели, и в хаосе Шахин достал нож – кухонный, с зазубренным лезвием, что валялся в бардачке, – и ударил, целя в плечо, но лезвие вошло глубже, в артерию. Кровь хлестнула фонтаном, Кирилл осел на асфальт, шепча: "Настя, зови скорую". В больнице № 7 на Волгоградке врачи боролись четыре часа – но обширная потеря крови сделала свое: в 2:15 Кирилл умер, оставив после себя гараж с недоделанным байком и семью, что теперь судится за 100 миллионов компенсации.
"Прошу суд вынести справедливое решение": последние слова Шахина
В зале суда Шахин Аббасов встал первым – худощавый парень в серой робе, с руками, скованными наручниками. Через переводчика он говорил медленно: "Я признаю вину полностью, это моя ошибка, только моя. Тот спор о парковке вспыхнул спонтанно, без плана, без сговора – я не хотел смерти, просто... потерял голову". Адвокат его, женщина в строгом костюме с очками на цепочке, кивала: "Прошу исключить отягчающие – нет предварительного умысла, нет хулиганства, переквалифицируйте на часть 1 статьи 105, от 6 до 15 лет, а не больше". Шахин повернулся к родным Кирилла: "Приношу извинения еще раз, от всего сердца. Прошу суд вынести справедливое решение, чтобы моя семья не страдала вечно". В зале повисла тишина – прокурор, мужчина с седыми висками и голосом, как молот, записывал, а судья, женщина средних лет с лицом, не выражающим ничего, постукивала ручкой по столу. Шахин сел, и его место занял брат – Шохрат, 25-летний парень с лицом, изборожденным морщинами от бессонных ночей в СИЗО.
"Если бы мне помогли их разнять": версия Шохрата и группы поддержки
Шохрат Аббасов, старший из братьев, с плечами, что напряглись под робой, говорил увереннее, но с дрожью в голосе: "Я приехал на зов брата, увидел драку – Кирилл и Шахин уже сцепились, и я хотел разнять, правда. Если бы те двое – жители дома, что стояли рядом, – не удерживали меня, говоря 'не вмешивайся, пусть один на один', а помогли, то никакого ножа, никакой крови бы не было". Адвокат его, молодая женщина с пачкой экспертиз, подхватила: "Нет сговора, нет умысла – Шохрат не бил, не подстрекал, это была хаотичная потасовка, и претензии семьи Ковалева – в гражданский иск, не уголовный". На скамье рядом сидели "группа поддержки" – отец Низами, 55-летний мужчина с седой бородой; дядя Бахтияр, коренастый, с лицом, изрытым морщинами от работы на стройке; и Нахид Гусейнов, 40-летний друг семьи. Прокурор требовал для них по 9,5 лет – за укрывательство, за деньги на билеты в бега, за звонки "разведке" о ходе дела.
Отец братьев Аббасовых озвучил свою версию в зале суда: "Какой отец бы хотел, чтобы его сын кого-то ударил ножом?"
Низами Аббасов, отец, встал с тяжелым вздохом – мужчина с лицом, что видел слишком много, с бородой, седой от горя, и глазами, полными слез. Через переводчика, с акцентом, что выдавал дагестанские корни, он обратился к залу: "Какой отец бы хотел, чтобы его сын пошел и ударил кого-то ножом? Я всю жизнь работаю – на стройках, на заводах, – и хотел, чтобы дети были рядом, учились, строили жизнь, а не это". Он повернулся к родным Кирилла: "Соболезную вам, от всего сердца, никто не планировал – о Кирилле мы даже не знали, это вспыхнуло спонтанно, как искра в сухой траве". Адвокат его, женщина с стопкой медицинских справок, добавила: "Низами – инвалид II группы, правая рука парализована после удара на работе, он не мог участвовать, он просто отец, что хотел спасти сыновей".
"Мы не знали, что вся Россия против нас встанет": слова дяди Бахтияра и слезы матери
Бахтияр Аббасов, дядя, 55-летний мужчина с плечами, что гнулись под грузом лет, встал следующим. "В семье много бед: папа умер без меня, жена болеет, я один кормилец, у меня внуки, 55 лет, и вдруг – это. Я отношения к преступлению не имею – ни деньгами, ни иначе". Адвокат подхватила: "Нет умысла, нет соучастия – Бахтияр просто помогал родным, как любой дядя". Бахтияр повернулся к залу: "Мы не знали, что вся Россия против нас встанет. Ковалевы русские, а мы нет – это национализм, суд, почему нас всех под одну гребенку?" В зале ахнули – мать Шахина, женщина с платком на голове и руками, что теребили подол платья, заплакала громко, слезы катились по щекам, и охрана, два крепких парня в форме, подошла, чтобы увести ее. Она осталась в коридоре, на холодной скамье, рыдая в платок, шепча молитвы на азербайджанском.
Нахид Гусейнов и его "случайная роль": от укрывательства к оправданию
Нахид Гусейнов, 40-летний друг семьи, встал последним. "Я просто откликнулся на звонок Шохрата – 'Приезжай, брат, нужна помощь', – и подъехал на своей 'Ладе', а о ноже узнал, когда он запрыгнул в машину, весь в крови. Я оказался не в том месте не в то время", – сказал он через переводчика. Адвокат его, мужчина в очках с тонкой оправой, подал ходатайство: "Переквалифицируйте на часть 2 статьи 316 – укрывательство, максимум два года, а гражданские претензии – неуместны, он никого не лишал жизни". Нахид кивнул: "Я не знал деталей, просто увез, чтобы полиция не схватила сразу – думал, разберутся по-тихому". Прокурор, с лицом каменным, как гранит, возразил: "Знал и помогал – деньги на билеты, звонки о следствии, это соучастие". Нахид сел, и зал выдохнул – судья объявила перерыв, стуча молотком по столу.
Семья Аббасовых: от извинений к слезам в коридоре
Семья Аббасовых – это не монолит злодеев, а люди, сломанные бедой: Низами, отец, с его инвалидностью и годами на стройках Москвы; Бахтияр, дядя, кормилец с внуками в Дагестане, что присылал деньги на лечение жены; Нахид, друг, что всегда был "на подхвате". Их арестовали в апреле 2024-го, через неделю после убийства: Низами взяли дома на Волгоградке, Бахтияра – на работе у "Масол", с лопатой в руках, а Нахида – у гаража. Они помогали беглецам – Шахин и Шохрат мчались в Ростов, меняя машины и прячась в придорожных мотелях, – деньгами из заначки, звонками "как в Москве" и билетами на поезд. "Мы не знали о ноже, думали, драка простая", – твердил Низами на допросах. Мать их, Фатима, 50-летняя женщина с лицом, изборожденным морщинами от слез, приехала из Баку на суд – в платке и платье. Она осталась в коридоре, на холодной скамье, рыдая в платок, шепча молитвы на азербайджанском.
Гражданский иск и надежда на смягчение: 100 миллионов и похороны
Семья Ковалева, с их иском на 100 миллионов – за потерю сына, за боль, что не утихает, за пустой гараж с байком, что ржавеет без рук, – стояла стеной: мать, Елена, говорила через слезы: "Он был нашим светом, а они – тьма". Адвокаты Аббасовых бились: "Отклоните издержки, мой клиент готов взять похороны – 500 тысяч, но 100 миллионов – зашкаливает, это не справедливость". Шахин кивнул: "Я заплачу, что смогу, но жизнь мою не вернете". Прокурор требовал 15 лет для Шахина по части 2 статьи 105 – умышленное с особо тяжкими, с сговором и хулиганством, – 10 для Шохрата как соучастника, и по 9,5 для "группы". Судья, с лицом, как маска, слушала все – от "спонтанности" до "национализма", – и объявила перерыв до октября, когда приговор ляжет на стол, тяжелый, как нож в ране.
Бегство и поимка: от Люблино до Ростова
Бегство братьев – это как сцена из триллера: после удара Шахин, с ножом в кармане и кровью на руках, запрыгнул в Camry брата, Шохрат газанул по Краснодарской. Они мчались на юг – через МКАД, Волгоградское шоссе, меняя машины у знакомых в Подольске на "Ладу". В мотеле у Котельников они сменили номера, купили сим-карты, и Шохрат звонил отцу: "Пап, деньги кинь, едем дальше". Низами, в своей квартире на Волгоградке, переводил с карты – 50 тысяч на билеты. Нахид подвозил их до Ростова – на своей "Ладе". Поймали их 12 апреля в мотеле у Аксая – полиция, с мигалками и собаками, ворвалась в номер с видом на Дон. "Руки вверх!" – рявкнули они, и братья, с лицами в поту, легли на пол. Шахин буркнул: "Я не хотел", а Шохрат: "Это ошибка". Перевозили в Москву в фургоне с решетками, где эхо их вздохов висело в воздухе, и по дороге Шахин шептал: "Кирилл, прости, брат".
Прения и надежда: от 15 лет к смягчению
Прения в суде – это битва слов: прокурор, с его перечнем улик – нож с отпечатками Шахина, видео с камер двора, где толпа сомкнулась, как кольцо, – требовал максимума: 15 лет для Шахина, 10 для Шохрата, 9,5 для остальных. Адвокаты контратаковали: "Нет сговора – экспертиза показала спонтанность, Шохрат разнимал, отец помогал из любви". Шахин, в робе, что висела на нем, как на вешалке, смотрел в пол: "Я виноват, но 100 миллионов – это не жизнь, это месть". Судья, с молотком в руке, слушала все – от "национализма" Бахтияра до "инвалидности" Низами, – и объявила перерыв до 15 октября, когда приговор ляжет, тяжелый, как нож. Зал опустел, эхо шагов унесло слова, а семьи – Ковалева и Аббасовых – разошлись по домам, неся свою боль, как крест.