Иногда брак ломается не от громкого предательства, а от тихого, почти неслышного шепота одиночества.
Эта история произошла с моей подписчицей.
Я узнала по звуку. Звук его двигателя стал другим. Раньше он, подъезжая к гаражу, давил на газ с легким рычанием, будто говоря: «Я дома». Теперь мотор затихал за поворотом, машина подкатывала на холостом ходу, тихо, крадучись. Как вор.
И вот я уже не сплю ночами, прислушиваюсь к этому звуку. А днем прикладываю горячий лоб к холодному стеклу окна, за которым он паркуется. Его плечи сгорблены, взгляд устремлен в асфальт. Он не смотрит на наш дом. Он входит в него, как в чужую, временную квартиру.
— Как день? — кричу я из кухни, стараясь, чтобы голос звучал нормально.
Из прихожей доходит глухое: «Нормально». Ничего больше. Просто «нормально». Это слово стало бетонной стеной, между нами.
Сегодня я решилась. Он сказал, что задержится на работе. Голос его был плоским, без интонаций, как у робота. Я села в свою машину и поехала к его офису. Сердце колотилось где-то в горле, руки вспотели. Я ненавидела себя в эту минуту. Ненавидела его за то, что он заставил меня это делать.
Он вышел не один. С ней. Молодая, смеется, запрокидывая голову. А он… он смотрел на нее. И в его глазах было что-то забытое, утраченное. Не страсть. Нет. Скорее… облегчение. Как будто он нашел глоток воздуха после месяцев под водой.
Я ехала за ними, как одержимая. Они зашли в уютную кофейню, сели у окна. Он говорил, а она слушала, кивая. И он все говорил. Руки его двигались, он даже улыбнулся. Он не улыбался мне так месяцами.
Потом он повез ее не в гостиницу, а в какой-то тихий сквер. Они сидели на лавочке, и он снова говорил. А я сидела в машине и плакала. Ему нужна была не любовница. Ему нужен был слушатель. Почему этим слушателем не могла стать я?
Мир надел ватный скафандр. Все краски потускнели, звуки доносятся как сквозь толщу воды. Работа, дом, машина, сон. Все на автомате. А внутри — постоянная, ноющая тревога. Как гул трансформаторной будки, который никогда не прекращается.
Я ловлю на себе взгляд жены. В нем тревога, вопрос, боль. Я вижу, как она хочет подойти, обнять, спросить. Но я отворачиваюсь. Потому что не знаю, что ответить. Как объяснить, что тебя ничего не радует? Что объятия не греют, а еда безвкусна? Что просыпаешься с тяжелым камнем на груди и единственное желание — чтобы этот день поскорее закончился?
Я чувствую, как разрушаю ее своим молчанием. Вижу, как она увядает от моей тоски. И мне становится еще хуже. Я причиняю ей боль просто своим существованием. И единственный способ перестать это делать — исчезнуть. Но я не могу.
А потом в офисе появилась Катя. Новая практикантка. Она не была особенной. Но она была… легкой. Она не ждала от меня ничего. Не видела меня прежнего. Она не знала, каким я был, и потому принимала меня таким, какой я есть сейчас. Молчаливого, угрюмого.
— С тобой так спокойно, — сказала она как-то раз, задерживаясь после работы.
Я удивился. Со мной было неспокойно. Со мной было пусто.
— Ты так внимательно слушаешь, — добавила она.
Я не слушал. Я просто молчал. Но ей почему-то было достаточно и этого. С ней не нужно было притворяться, что тебе весело. Не нужно было из последних сил строить из себя счастливого человека.
Мы сидели в сквере. Я говорил о чем-то незначительном, о работе, о погоде. И она слушала, и кивала. И в эти минуты адский гул в моей голове чуть затихал. Это было не предательство. Это была передышка. Кратковременное спасение от самого себя. Я искал не постели. Я искал тишины.
Он пришел ко мне по настоянию жены. Сидел напротив, сгорбившись, будто неся на плечах невидимый, неподъемный груз.
— Меня все достало, — сказал он первым делом. — Ничего не хочется. Ничего не радует. Постоянная усталость.
Я кивал, записывая. Классическая картина. Но за ней было что-то еще.
— Как ваши отношения с супругой? — спросил я.
Он помолчал, уставившись в ковер.
— Она меня не понимает.
— А что она должна понять?
— Что я… что со мной что-то не так. Что я не специально. Я не могу быть таким, как раньше. Я не могу радоваться. Я пытаюсь, но не могу. И я вижу, как она ждет. Ждет, что я вернусь. А я не могу. И мне от этого еще хуже.
Он говорил не о проблемах в браке. Он описывал симптомы. Глубокая безразличие. Неспособность чувствовать радость. Чувство вины. Состояние повышенной тревоги.
— Вы много спите? — уточнил я.
— Все время. Или не сплю совсем.
— Аппетит?
— Пропал. Ем, потому что надо.
Передо мной сидел классический пациент с угнетенным состоянием психики. Но он был убежден, что причина его состояния — в нем самом, в его слабости, в том, что он «плохой муж».
— Я думаю, вам может помочь не большая беседа с женой, а курс лечения, — осторожно предложил я. — Ваше состояние очень похоже на глубокий упадок духа. Это не характер, это болезнь. Ее можно лечить.
Он поднял на меня глаза. В них была не надежда, а раздражение.
— Какая еще болезнь? У меня все есть. Хорошая работу, жена, дом. Мне просто надо взять себя в руки. Перестать хандрить.
Он отгородился от помощи, как отгородился от жены. Он пришел ко мне не за диагнозом, а за разрешением. Чтобы кто-то умный сказал ему: «Да, твоя жена тебя не понимает, ты прав». Он искал оправдания своему уходу в себя, своей эмоциональной изоляции. И, боюсь, скоро начнет искать утешения на стороне. Не из-за похоти. Из-за страха. Страха быть непонятым еще раз. Страха снова увидеть в глазах любимого человека разочарование, которое он видит в своих собственных.
Он ушел, так и не приняв мой диагноз. А я остался сидеть с тяжелым чувством. Я видел надвигающуюся катастрофу, но не мог ее предотвратить. Он был как человек с сломанной ногой, который злится на костыли, а не на перелом.
Он вернулся поздно. От него пахло чужими духами и кофе.
— Где ты был? — спросила я, и голос мой предательски дрогнул.
— Работал, — он прошел мимо, не глядя на меня.
Внутри все оборвалось. Вся боль, все подозрения, все ночи у окна вырвались наружу.
— Врешь! — крикнула я. — Я видела тебя! Видела вас в кофейне! Видела, как ты с ней разговариваешь! Ты со мной так не разговариваешь уже год!
Он остановился. Медленно повернулся. Его лицо было страшным — пустым и усталым.
— И что? — спросил он тихо. — Что ты хочешь услышать? Признания? Что у меня есть другая? Хорошо. Да. Я с ней виделся. Мы пили кофе. Говорили. Мне с ней легко. Она меня слушает. А ты… ты только ждешь. Ждешь, когда же я стану прежним. А я не стану. Я не могу.
Я подошла и ударила его. Пощечина прозвучала оглушительно громко в тишине нашей спальни. Он даже не пошевелился, просто смотрел на меня своими мертвыми глазами.
— Уходи к ней, раз тебе с ней так легко! — прошипела я.
— Я не хочу к ней, — он сел на кровать и опустил голову в руки. — Я никуда не хочу. Мне просто… невыносимо больно жить. Понимаешь? Мне больно просто просыпаться утром. И я не знаю почему.
Он разрыдался. Это были не мужские скупые слезы, а настоящая истерика — с рыданиями, с содроганием всего тела. Я стояла над ним, все еще сжав кулаки, и смотрела, как рушится мой сильный, уверенный муж. И я поняла. Я так долго искала другую женщину, что не заметила главного врага — болезнь, которая медленно пожирала его изнутри.
Я села рядом, обняла его. Он не сопротивлялся, просто плакал, уткнувшись лицом в мое плечо. Мы просидели так всю ночь. Не как мужчина и женщина. Как двое раненых, заблудившихся в темноте.
На следующее утро я позвонила его психологу. Тот, выслушав меня, тяжело вздохнул.
— Он пытался сказать вам об этом, но не смог. Его измена — не причина ваших бед. Это отчаянный, кривой, неправильный симптом. Следствие. Следствие той самой боли, которую он не мог выразить.
Теперь мы лечимся. Вместе. Иногда ночью он все еще просыпается от кошмаров, и я прижимаю его к себе, шепча, что все будет хорошо. И я верю в это. Потому что теперь я борюсь не с другой женщиной. Я борюсь за любимого человека с болезнью, которая чуть не забрала его у меня навсегда.
А как вы думаете, можно ли простить измену, если она стала криком о помощи отчаявшейся души?