Расскажу про работу с чувством вины на примере трагично го случая с утонувшим братиком. (Так как имеется разрешение пациентки на доклад и публикацию случая). Похожие случаи с потерями детей в семье, встречала несколько раз, работа с чувством вины там схожая
Женщина, 38, почти 39 лет. Третий брак. Никогда не было беременностей - это важный момент. То есть это именно бесплодие, не невынашивание. И если есть психологический фактор, то он сразу защищает от беременности. Тело вообще не допускает наступления беременности. Начинаем собирать информацию, строим гинограмму, выясняем. Кроме разных фактов, был маленький братик, утонул в 4 года, коротко говорит пациентка. По тому, как она говорит, я понимаю, что там что-то скрыто за этим коротким страшным словом, но она явно не готова эту тему обсуждать. Хорошо, обсудим потом, когда будет готова и если сочтет нужным.
Мы разговариваем о других вещах, у нас идет другая работа. И где-то в районе пятой встречи мы выходим с ней на тему, что тело просто не разрешает себе беременеть и никогда не разрешало. И что бывают такие варианты, когда это результат большого страха или самонаказания. И тут она и выдает сразу, с потоком слез, историю о том, как она всю жизнь себя винила, и как она была маленькая, ей было 9 лет, братику 4, и как она страшно переживала то, что он погиб, и как она должна была его спасти, и не спасла... Их отпустили купаться вдвоем, и раньше купались, и дом рядом, и все там было спокойно. Ну, трагедии они не спрашивают, где и когда случатся. И малыш этот утонул. Ей надо было прийти домой и сказать об этом родителям. И, в общем, это был какой-то ужасный ужас для нее, для девятилетней девочки. Плюс ко всему с братиком были сложные отношения, детская ревность. А это знаете, такая страшная история, когда ребенок злится и хочет, чтобы другой ребенок исчез, а тот берет и умирает. И ребенок решает, что это потому, что я хотела. В детской голове происходит катаклизм, сопоставимый с ядерной войной, а человек потом вырастает и продолжает с этим жить.
И она решается и вспоминает, как это всё произошло, как это было болезненно, и она старалась об этом быстрее забыть. Вдруг вспоминает, как она думала об этом уже в подростковом возрасте, 13-14 лет, когда девочки начинают думать, как им устраивать свою жизнь, как им рожать детей. Тогда эта травма была ещё свежа, боль была очень сильной, и чувство вины было страшным. Она думала о том, что нет, ей детей нельзя теперь, раз на ней такой страшный грех. В её фантазии она брата убила. Вот так это для неё выглядело. Надо сказать, что её семья в этой трагедии повела себя необыкновенно достойно. Никто в семье ни намёком, ни словом никогда не говорил ей, что она виновата в этом. И не думали они так, похоже. Взрослые честно взяли на себя всю ответственность и сказали, что нельзя было детей отпускать одних. И никогда не возвращались к этой теме, но она успешно продолжала винить себя сама. Эта здоровая, очень хорошая, оберегающая её позиция родителей, бабушек, дедушек, дяди, тёти, очень облегчила ей жизнь и мне работу. Потому что они могли с горя наделать ещё хуже, как это иногда бывает, но они молодцы. Получилось не умножать горе виной, никого не травмировать дополнительно. Но в качестве защитной меры решили просто не говорить об этом. То есть и выговориться на эту тему тоже не получалось. И детская и подростковая голова варила сама себе кашу из страхов, вины и аутоагрессивных фантазий. Получилось только к 40 годам у психолога на эту тему поговорить.
Она призналась, как она не хотела эту тему вообще трогать, как она этого избегала, но когда она увидела, вспомнила эту связь между своей бездетностью и чувством вины, она поняла, что выбор невелик. Либо она все-таки рискнет поговорить об этой своей боли, либо останется без шанса иметь детей. Сама она не знает, что делать и умеет только молчать, а свое тело она по-другому не уговорит забеременеть. Поговорили, справилась, оказалось не так и трудно. Этот момент важен в терапии. Она сказала: "Господи, я так боялась. А оказывается, об этом можно разговаривать! И не так страшно?!"
Конечно. Ей уже 39 и она сильная взрослая женщина, а не девятилетний ребёнок. И она не одна. Как только у нее получилось разговаривать, половина груза с нее упала. Она посмотрела на эту ситуацию взрослой головой. И, конечно же, сразу с себя девятилетней сняла вину. Я не буду вдаваться в подробности, но она правда там была ни в чём не виновата. И спасти она его не могла. Ну, вот так совпали. Бывают трагичные обстоятельства. Там даже если взрослые были бы, возможно, это тоже ничему бы не помогло. И мы с ней это обсуждаем и понимаем, что можно смотреть на ситуацию по-другому. Можно. И у неё это получается. Она ещё раз плачет с облегчением. У неё получается попрощаться с братиком. Она даже на кладбище не могла ездить к нему. А тут вдруг говорит "А я, наверное, могу, я съезжу..." И мы с ней используем практику. Она пишет письмо себе маленькой, себе той, девятилетней, которая попала в эти ужасные обстоятельства. И она ей из своих 39 лет, себе маленькой, она говорит все то, что надо было бы сказать этому ребенку в этой ужасной ситуации и повторить еще около 4 миллионов раз. Что она не виновата, что с ней всё в порядке, что, к сожалению, жизнь так устроена, так бывает. Ну и многое-многое другое про жизнь, про смерть, про то, как страшно вот с таким столкнуться в такой форме, а ей пришлось, и она как-то справилась. Ну и прочее. Вот это вот она всё пишет, пишет, пишет. И как это бывает с практиками, когда они хорошо подобраны, к месту, она всё меньше и меньше плачет, она понимает, что эта травма всё меньше и меньше болит. И вообще это уже не травма, это шрам. А со шрамом жить можно. И беременеть и рожить со шрамом тоже можно.
Дальше ещё нам остаётся проработать с ней тему жизни и смерти. Да, есть такая практика, рисунок «Жизнь, смерть и я», потому что её работа над этой темой была прервана вот этой трагедией. Мы все делаем вот эту психическую работу, встраиваем идею смерти в свою картину мира, это очень непростая задача. Ну, а у неё ещё это совпало вот с такой бедой. И да, она беременеет. Да, там не всё просто. Да, пришлось всё равно делать ЭКО. Но она дошла до врача, она нашла клинику, она сделала ЭКО. И пунктирование яйцеклетки она прошла, у нее нашлись силы пройти, совершить этот процесс. И со второго раза у нее получилось. До этого она даже до клиник не доходила и даже с репродуктологами не разговаривала. Настолько эта тема была заблокирована. А тут блок сняли, можно действовать. И сейчас уже у них малышочек, мальчик. И на эту тему она тоже со мной разговаривала, приходила уже после родов с новым запросом: как ей быть с тем, что вот он именно мальчик. У нее актуализировался страх, а не случится ли с ним что-нибудь в его 4 года. И мы с ней пообсуждали семейные сценарии, отсоединяли образ сына от образа маленького братика. Тоже была нужна дополнительная работа, но заняла она три встречи. Я думаю, что все там дальше будет хорошо. Сейчас мальчику два года. Но полагаю, пройдут они свой критичный период.
Вот так вот устроена работа с чувством вины
И на все комментарии с удовольствием отвечу в своём телеграмме