История коренных народов Севера Сибири, особенно в важный период их вхождения в состав Российского государства в XVII–XVIII веках, часто напоминает расследование с малым количеством улик. Многие исследователи единодушно отмечают поразительную скудость документальных источников, особенно на фоне обилия архивных материалов по европейской части России.
Казенное делопроизводство той эпохи было сосредоточено в первую очередь на русских служилых людях, купцах, государственных грузах и укрепленных пунктах. Коренное население оказывалось в фокусе официального документооборота лишь в одном ключевом контексте – уплаты ясака (натурального налога пушниной). Из-за этого архивные папки хранят в основном сухие отчеты о сборах или отсрочках, но почти молчат о быте, культуре и точном расположении поселений.
Сложность заключается и в том, что даже имеющиеся сведения – как в русских документах, так и в записках иностранных путешественников – уже неоднократно проанализированы историками. Они не дают ответа на многие конкретные вопросы, например, о времени основания первых русских опорных пунктов. Ситуацию усугубляет путаница в названиях: любой упоминаемый в источниках населенный пункт Обдора, как русский, так и аборигенный, расположенный на территории Нижней Оби, мог обозначаться в документах как Обдорский городок. Дело в том, что какой-либо четкой структуры названий в то время просто не существовало.
В связи с этим задача современного исследователя заключается не в очередном общем обзоре всех упоминаний, а в кропотливом отборе. Югорские археологи в книге «Полуйский мысовой городок князей Тайшиных» попытались уйти от общего обзора упоминаний обдорских населенных пунктов и выделили только те источники, которые максимально информативно описывают населенный пункт и его местонахождение. Особый интерес представляет сопоставление письменных источников с данными археологических исследований 2004-2005 гг. Приведем выдержки из книги Олега Кардаша.
Прочитать текст полностью и ознакомится с библиографическим списком можно на сайте АНО «Институт археологии Севера» https://nordarcheo.ru/izdaniya/knigi/
Городок в архивных источниках: Полуйский или Обдорский?
Остановимся на двух документах, которые привлекли наше особое внимание.
Первый – это отписка тобольских воевод князей Г. С. Куракина и М. С. Гагарина о грабеже Карачейскими самоедами казенных хлебных запасов в государевом Обдорском городке в феврале 1644 года. Вкратце суть дела такова. Летом 1643 года из Тобольска в Мангазею были посланы два дощаника с «государевыми хлебными запасы». Сопровождавшим их служилым людям «…на Обдори велено взять коч Галанки Семенова и из дощаников хлебные запасы выгрузить в коч и ехать в Мангазею», но оставленный для этой цели осенью 1642 года «коч изломало льдом». Другое судно, отправленное из Мангазеи, пришло поздно, и возвращаться на нем в период осенних штормов было опасно, в связи с чем «хлебные запасы из дощаников выгрузили в онбар» и решили, перезимовав, достичь Мангазеи в навигацию 1645 года. Тобольские и мангазейские служилые люди были оставлены в Обдорском городке для охраны «государевых хлебных запасов». В феврале 1644 года случилось следующее: «…приезжали на Обдор воровская самоядь. А они де, служилые люди, были в твоем государеве казенном хлебном анбаре на карауле. И как де они вышли из хлебного анбара под вечер ужинать в ызбу, и та де самоядь пришли к избе за щитами и у избы окна снегом заметали и сени заперли и у твоего де государева хлебного анбара двери высекли и взяли твоево государева хлебного запасу мешков с пятнатцать и больши. И как де они, служилые люди, из избы выбились и щиты отбили и вышли к самояди на берег и самоядь от твоих государевых анбаров отбили и в то время самоядь на бою ранили служилых людей четырех человек». 8 апреля из Березова направили «…сына боярского Родиона Лихачова да с ним березовских служилых людей дватцать человек для береженья твоих государевых хлебных запасов и для сыску тое воровской самояди…». Кроме того, Родиону Лихачову было предписано изучить все обстоятельства этого происшествия, что он и исполнил.
Для наших задач особо интересна информация из материалов расследования. А именно: «…в допросе березовскому сыну боярскому Родиону Лихачову обдорские ясашные остяки Молик Мамруков с товарыщи восмь человек сказали по своей вере по шерти: в нынешнем де во [7]152-м [1644] году, как приезжали на Обдор воровская самоядь Харва да Вяна да Муня роду Карачей, да роду Адеров самоядин Тутчида, да зять ево Харвин роду Лохеев и ево де Харвину зятю имяни и иным Харвиным товарыщам, которые с ним были для воровства, имян их не ведают – и сколько чети твоево государева запасу взяли, того они не ведают же, потому что де они в те поры на Обдори в зимних юртах не были, выехали преж их, воровской самояди приезду, по своим вешним юртам».
Как видно из содержания приведенных отрывков, документ очень интересный. Это единственный источник, описывающий незатейливые строения Обдорского городка середины XVII века. Из него же становится очевидным, почему в некоторых документах данный пункт ясачного сбора именовали государевой избой. Кроме того, этот городок находился на участке основного русла реки, где сходил лед, и который был судоходным даже в осенний период. К тому же здесь имелась высокая сухая пойма, где могли размещаться амбары для хранения грузов, прибывающих на судах.
Поскольку казенная изба находилась на месте с хорошим обзором, но в некотором удалении от амбаров, логично заключить, что она стояла на достаточно высоком берегу. Это же косвенно подтверждается маленькой репликой из другого документа 1656 года: «…приезжала к Обдорскому городку на реку на Пулуй многая Карачейская самоядь с ясачным платежем <….>, ваш государев ясак пометали на реке на Пулуе на лед и сами де они, самоядь, и розъехались. <…> самояди приехало людно и к городку де блиско не едут». Все эти детали очень важны, поскольку в непосредственной близости от Обдорского городка находились зимние юрты Молика Мамрукова, на тот момент «лучшего» человека волости – обдорского князца. Находились они на расстоянии визуальной доступности, что позволяло отслеживать события, происходившие в государевом Обдорском городке. Очевидно, что речь идет о правом коренном береге р. Полуй в приустьевой части. Но это обширная территория в несколько десятков километров, и где именно находилась небольшая изба, не совсем понятно. Помимо того, что это единственный документ, локализующий местонахождение зимней резиденции князцов Обдорского княжества, ставшего к тому времени волостью Березовского уезда, документ содержит ценное упоминание – о вешних юртах. Это указание на наличие зимних и летних юрт, иными словами – зимнего и весеннего городков у Молика Мамрукова, в принципе подтверждает наличие сезонных населенных пунктов в XVII веке у аборигенного населения.
Имеется в виду система расселения коренных жителей, которая была широко распространена вплоть до середины XX века и продолжает бытовать у аборигенов Сибири, придерживающихся традиционного способа природопользования.
Такая система описана в статистической и этнографической литературе (Патканов, 1911; Дунин-Горкавич, 1995–1996) и хорошо известна нам по собственным исследованиям. Вкратце она заключается в следующем. Каждая территориальная община, а в таежной зоне севера Западной Сибири ее численность редко превышала 50 человек, формировала систему расселения, основанную на сезонности использования природных ресурсов той или иной территории. Как правило, в зимнее время это таежные охотничьи промыслы – добыча крупных млекопитающих и пушных зверей, летом это – рыбная ловля на крупных реках и добыча птицы. Соответственно формировалось два типа базовых населенных пунктов: зимние и летние. В дополнение к ним непосредственно на местах промысла формировалась сеть стоянок и жилищ. При этом следует заметить, что реализации такой системы в большой степени способствовало транспортное оленеводство. Что же касается оленеводческих общин в тундровой зоне, то их численность, судя по документам, была выше. Это позволяло осуществлять внутриобщинное разделение труда. В последнем случае система сезонного использования природных ресурсов существовала, но в видоизмененной форме. Одна часть общинников пасла оленей в тундре, другая – ловила и заготавливала рыбу, затем осуществлялся своеобразный внутриобщинный товарообмен.
Итак, из приведенного выше документа следует, что у вождя правящей общины Обдорского княжества Молика Мамрукова существовало два базовых населенных пункта: зимний городок-юрты и весенний городок-юрты. Зимний находился на реке Полуй, в нижнем ее течении. По-видимому, он был построен близ таежного лесного массива, от которого начиналась транспортная связь с лесными промысловыми угодьями общины. Таким образом, выявленный нами в результате раскопок в черте города Салехарда остяцкий городок XVII века мог быть не чем иным, как одной из резиденций обдорских князцов – предков князей Тайшиных.
Следующий крайне интересный и информативный документ – «Царска грамота из Сибирского приказа березовскому воеводе В. М. Гагарину о набеге Карачейской воровской самояди из Надыма на Обдорский городок зимой 1679 года» от 24 июня 1679 года. Считается, что этот документ повествует о нападении на русский казенный пункт ясачного сбора. На наш взгляд, это не так. С учетом данных, содержащихся в этой грамоте и других источниках, более вероятно, что здесь речь идет о нападении самояди (ненцев) на остяцкий городок, точнее, на юрты обдорского князца Гынды Моликова, расположенные близ государева Обдорского городка.
Представим суть событий, которые лаконично изложены в тексте грамоты. 12 апреля 1679 года березовский воевода князь В. М. Гагарин сообщил в Москву, в Сибирский приказ, о событиях, изложенных в челобитной ясачного сборщика Ивашки Шахова, находившегося на тот момент в казенном Обдорском городке. Поскольку царские грамоты зачастую повторяли значительную часть текста, содержавшегося в челобитной, то цитируемый нами отрывок, очевидно, являлся продублированным текстом челобитной И. Шахова. С учетом времени, необходимого на доставку донесения из Обдорского городка в уездный город Березов, а также для отправки отряда служилых людей на выручку и получения известий о результатах действий отряда, да с поправкой на «расторопность» чиновников всех эпох, ведающих делопроизводством, события, описанные И. Шаховым, должны были происходить не позднее февраля. Ясачный сборщик сообщает о том, что Карачейские самоеды Маулка и Игонка Посевы «…изменили и с собою подозвали иных городов воровскую самоядь многих людей, болше четырех сот человек, и пришли в Обдорской городок войною, и Обдорской городок осадили, стояли шесть дней, и никого из Обдорского городка не выпущали, и в Обдорской городок стреляли. И многих остяков и самоядь ранили, и ясачных остяков, которые были в юртах, и на промыслех, и у рыбной ловли. Убили двадцать три человека да дву человек самоядинов, и над ними наругались: носы и у рук персты резали, а жон их грабили и нагих оставили, а детей имали к себе в полон. Да Маулка ж говорил: пришли де они для того, что наших государевых ясачных людей, князца Гынду Моликова с товарищи убить и всех обдорских остяков разорить; и запасы, и платье, и топоры и ножи, и котлы, и что готовили в наш государев ясак у них рухлядь отняли».
В ответ на эту челобитную воевода В. М. Гагарин в Обдорской городок из Березова послал «…сына боярского да с ним двадцать человек казаков на выручку. И тот де вор Маулка и Игонка с товарыщи, послыша посылку с Березова служилых людей, побежали на прежние свои жилища, откуд пришли, с Мангазейской стороны из Надыма». В царской грамоте предписывалось «…послать к ним служилых людей, сколко человек пристойно, и велеть их уговаривать, чтобы они от измены своей отстали…, и грабежные остяцкие животы и олени Березовского уезду Обдорского городка князцом и ясачным остяком отдали, <…> и ясак нам, великому государю, платили по прежнему. …А будет тое воровские самояди уговорить никоими мерами не мочно, <…> посылать на них с Березова березовских всяких чинов служилых людей да с ними обдорских городков остяков, … их смирить и под нашу великого государя царскую высокую руку в ясашной платеж привесть, а себя от них уберечь, и Остяцкие грабежные животы и олени сыскав, отдать обдорским князцом и ясачным остяком, у кого те животы и олени та воровская самоядь взяли».
Следует подчеркнуть, что в документе не указан ущерб, нанесенный самому Обдорскому городку, его жителям и какому-либо казенному имуществу, за исключением косвенного – мягкой рухляди – мехов, «что готовили в наш государев ясак». А вот находившимся поблизости остякам и самоедам ущерб причинен значительный, если убийство и грабеж можно вообще назвать ущербом. Ключевых фраз, определяющих объект нападения, на наш взгляд, две: «остяков, которые были в юртах» и «князца Гынду Моликова с товарищи, убить». Эти фразы определяют объект нападения – расположенные близ казенного Обдорского городка зимние юрты – городок обдорского князца Гынды Моликова, и задачу нападения – убийство его самого и людей из его окружения. Осаду же Обдорского городка, в том случае если речь действительно идет о казенном пункте ясачного сбора, можно трактовать как упреждение вмешательства во внутренний конфликт коренных обдорцев и карачейцев. Хотя, на наш взгляд, поскольку казенный государев городок никак не пострадал и никто не помешал человеку с челобитной покинуть его пределы, в документе речь идет лишь об осаде остяцкого Обдорского городка, названного так автором документа произвольно.
Следует вписать события, связанные с нападением на остяцкий городок, в некий исторический контекст, что позволит оценить достоверность нашей интерпретации. Помогут это сделать сведения о персонажах этих событий. Кто же такие Маулка и Игонка Посевы? Это дети Пося Хулеева, ставшие после смерти отца во главе аборигенного военно-политического объединения – княжества Большая Карачея, в которое входили территориальные общины реки Надым и Низовой стороны – южного побережья Обской губы. Зимней и, очевидно, основной резиденцией вождям Большой Карачеи служил Надымский городок, находившийся в низовьях реки Надым.
Как сообщал пустозерский воевода И. Неелов в город Березов воеводе князю П. А. Гагарину: «…приходят на них войною, сложася с карачейскою самоядью и с остяками. В прошлом де во 174-м [1666] году <…> у Хаски Гисева остяк Гында [Моликов] убил родника его Аркадка самоядина до смерти, а тринадцать самоядинов родников его держал у себя в работе и всех их приморил с голоду. <…> Да в нынешнем же во 176- м [1668] году февраля в 20 день пришли под Пустоозерский острог с Оби Обдорского городка те ж остяки Гындычко Моликов, Ярлычко Дураков с обскими остяками, с ними ж Карачейская самоядь Поско [Хулеев] самоядин с розными родами, изгоном, со многими людьми, и руских людей нагонили на озере на рыбной ловли и пограбили неводы, и пешни, и топоры, и кожи, и рыбу, что в улове было, все пограбили, и ухватили у самого посаду у дворов пустоозерского самоядина Хаску Палчевого и били, а после <…> сына его и жену, и животы и олени все побрали себе». Из документа следует, что обдорцы и карачейцы участвовали в грабительских военных операциях, в частности, в Пустозерском уезде. Если можно так выразиться, военные вожди Обдории и Большой Карачеи были боевыми товарищами в воровских грабежах и разбоях. Судя по ряду других документов, в военные операции карачейские вожди брали с собой своих детей, поэтому Маулка и Игонка Посевы были хорошо знакомы с соратником их отца, обдорским князцом Гындой Моликовым. В этой связи документ 1679 года о нападении карачейских самоедов логичнее рассматривать как своеобразное выяснение отношений местных элит: воровских группировок, в терминологии XVII века, вступивших в некие противоречия между собой.
Некоторые разрозненные документы того времени свидетельствуют об истории этих криминальных взаимоотношений. В частности, из челобитной торгового человека пустозерца Михаила Кондакова 1641 года следует, что «…самоедь по дорогам твоих государевых служилых и торговых людей грабят и побивают многих; на Мангазейском море, которых морем розобьет, и те люди по берегам запасы свои и товары збирают, а та самоедь у них запасы и товары грабят и самих живых не пускают. <…> А про то, государь, их все воровство и убойства ведает твой государев обдорской князец Молик да дядя его Дурак; и грабежную, государь, у них всякую рухлядь принимают заведомо….». Иными словами, еще отец Гынды Моликова, предшествующий обдорский князец Молик Мамруков возглавлял, выражаясь современным языком, скупку краденного и его реализацию, по-видимому, пользуясь удобным местоположением своей резиденции близ государева Обдорского городка на «Чрезкаменном пути» из Московского государства в Мангазею. Через устье Полуя шел и южный (речной) вариант «Мангазейского морского хода» из Тюмени и Тобольска. Не будем углубляться в эту тему, поскольку подобных упоминаний о деяниях обдорских князцов XVII века будет достаточно для формирования их образа.
Интересна дата получения Гындой Моликовым жалованной грамоты «на княжение в Обдорских городках» от царя Федора Алексеевича Романова – 27 июня 1679 года. 24 июня написана царская грамота березовскому воеводе В. М. Гагарину об организации карательной операции против карачейских самоедов с участием обдорских остяков для приведения их под «великого государя царскую высокую руку в ясашной платеж» и возврата «грабежные остяцкие животы и олени». По хронологии документов может показаться, что грамоты стали неким следствием – реакцией на нападение карачейских самоедов под руководством Игонки и Маулки Посева на Обдорский городок Гынды Моликова. На наш взгляд, это не совсем так. Для того чтобы выяснить эту ситуацию, зададим себе два вопроса. Во-первых, почему челобитную о нападении на городок и обдорских остяков подал ясачный сборщик Иван Шахов, а не сам хозяин городка Гында Моликов? Во-вторых, почему защиту городка и остяков от карачейских самоедов березовский воевода князь В. М. Гагарин проводил без участия этого обдорского князца? Ответ довольно прост: это могло произойти только потому, что во время нападения «воровской самояди» на упомянутый городок самого Гынды Моликова в нем не было. Более того, не было и в волости, и в уезде. При этом воевода знал, куда и зачем отправился обдорский князец. А послан был Гында Моликов с другими представителями остяцкой знати – Почейкой Соскиным и Нюпчеком Еглачевым – ко двору царя Федора Алексеевича самим же березовским стольником и воеводой князем Василием Гагариным «бить челом о нужде своей». Очевидно, во время осады городка Гында был уже на пути в Москву за грамотой на княжение.
Представляется вполне вероятным, что именно эта миссия – «бить челом Великому Государю» – стала поводом нападения на его городок молодых вождей Большой Карачеи, озвучивших свое намерение: убить Гынду. По-видимому, такой шаг был воспринят ими как предательство их общего «воровского» дела и заслуживал только смерти. Подойдя к городку, Гынду они там не застали и «отыгрались» на его подданных – «…убили двадцать три человека да дву человек самоядинов, и над ними наругались…», видимо, еще и в качестве демонстрации его будущей участи.
Кроме того, мы полагаем, что Игонку и Маулку Посевых больше раздражала и пугала не простая и довольно абстрактная «измена» подельника в грабежах, а большая вероятность усиления влияния обдорского вождя в регионе после получения им царской грамоты на княжение и официальный сбор налогов. Последнее, безусловно, подрывало их авторитет как вождей и разрушало ранее существовавшую доминирующую позицию Большой Карачеи не только на Нижней Оби, но и в окружающих ее европейских и сибирских тундрах.
В целом же «братья-разбойники» в своих подозрениях были недалеки от истины. Будучи принятым ко двору, «Гында Моликов, с улусными людьми, челом ударил Великому Государю двумя лисицы чернобурые».
В ответ всех челобитчиков пожаловали деньгами «на корм и на питье и на дрова и всяко», подарками – «однорядками красными». Примечательно, что Гында Моликов был одарен особо. Помимо однорядки, он, как князь, получил от государя соответствующее его рангу облачение: поднамазень с кружевом, кафтан с серебряными завязками, шапку соболью и сапоги. Кроме того, вместе с грамотой на княжение получил право «для больших дел» обращаться прямо в Москву, минуя Тобольск. И это с учетом параллельно составленной грамоты воеводе князю В. М. Гагарину – организовать военную операцию, в том числе для возврата Гынде Моликову «грабежные остяцкие животы и олени».
К сожалению, не известно, чем закончились эти события. К настоящему моменту документальных источников относительно этого случая не обнаружено и, соответственно, не введено в научный оборот.
Поскольку документов, связанных с событиями в Обдорской волости конца XVII века (после 1679 г.), единицы, то история этого периода остается малоизвестной. Ничего нового – по данному периоду – не добавило и последнее академическое исследование истории региона – «История Ямала» (2011).
На наш взгляд, приведенные доводы вполне достаточны, чтобы трактовать события, изложенные в царской грамоте 1679 года, как нападение на зимние юрты – резиденцию князца Гынды Моликова, расположенную близ государева Обдорского городка на реке Полуй.
Чтобы продвинуться в решении нашей задачи, необходимо перейти к следующему источнику – путевым дневникам 1740 года известного историка и географа, участника Второй академической экспедиции Г. Ф. Миллера. Документ этот, безусловно, поздний по отношению к рассматриваемому периоду.
Прямая ретроспекция содержащихся в нем данных без критического анализа может привести к ошибочным выводам, но не использовать его неправомерно. Сам Г. Ф. Миллер до устья реки Полуй не доехал и в Обдорском остроге не побывал. Сведения о нижней Оби он собирал, находясь в Березове. Причем опосредованно – главным образом, через информаторов, которым предварительно рассылал опросные листы. Факты в том виде, в котором они изложены в дневниках, могут содержать ошибки. В связи с этим информацию ученого следует тщательно проверять и анализировать. Тем более что современные исследователи зачастую поступают весьма необдуманно или легкомысленно, полностью доверяя сведениям путешественников XVIII века и применяя ретроспективный метод без коррекций при воссоздании исторических реалий.
Итак, Г. Ф. Миллер пишет, что «на северном берегу этой реки, в 9 верстах от устья, находится Обдорской острог, где имеется гарнизон из березовских казаков, чтобы удерживать самоедов от набегов и одновременно принимать ясак с тамошних остяков и самоедов. …Острог был впервые основан в 1731 г. и охватывает пространство на 20 саженей в длину и 15 саженей в ширину [43×32 метра. – Авт.], с 4 жилыми помещениями и 6 амбарами». Речь однозначно идет о первом казенном остроге, основанном по указу императрицы Анны Иоанновны. Расстояние описанного места от устья реки Полуй (если за точку отсчета взять Ангальский мыс, маркирующий устье реки, и применить введенную при Петре I путевую версту – 1066,8 метра) составит 9,6 километра. Это приблизительно соответствует местонахождению Обдорского острога 1731 года, расположенного, как мы знаем, в черте современного Салехарда, на берегу реки, около западного конца улицы Республики. Был ли он основан на том же месте, что и прежний государев городок XVII века, сказать сложно. Нельзя также исключать необходимости и возможности переноса населенного пункта с одного места на другое. На Севере такое часто случалось, особенно с ранними русскими поселениями, которые основывались без учета динамики изменения локальных ландшафтов, топографии, гидрографии, торговых и иных коммуникаций. Чаще всего это могли быть изменение русла реки или эрозия берега. Кроме того, возникали новые транспортные схемы, исчезали старые пути, появлялись более благоприятные для постоянного проживания места, в том числе по причине иной хозяйственной деятельности нового населения Западной Сибири. Переносились на новое место многие населенные пункты, в то время как старые аборигенные общинные городки ветшали и приходили в упадок. Появлялись новые административные центры, в том числе уездные, а также первые северные города – места сосредоточения торговли и новых ремесел. Так, например, было с Мангазеей и Нерчинском. Нижнеколымский (Стадухинский) острог, основанный в 1644 году, перенесли на другое место в конце XVII века, спустя через 20 лет после его основания. Причина – размыв берега течением реки.
Помимо данных о вышеупомянутом остроге, существовавшем во время его путешествия, Г. Ф. Миллер приводит услышанную им своеобразную историческую информацию о том, что «в старые времена на этом месте была остяцкая крепость, которая еще до русского завоевания часто посещалась для торговли зырянами и называлась Обдорским городком». Это крайне важное сообщение стоит прокомментировать особо. Тем более что именно у западной оконечности улицы Республики при раскопках нами был выявлен остяцкий городок, который прекратил существование в конце XVII века, то есть минимум за 30–40 лет до постройки Обдорского острога. Основываясь на этих данных, можно было бы безоговорочно признать, что нами был обнаружен тот же самый остяцкий городок, на месте которого должен был стоять Обдорский острог. Тем не менее при раскопках Полуйского мысового городка 2004–2005 гг. остатков русской крепости XVIII века нами не было обнаружено. Следует заметить, что и специальный поиск острога на этом участке берега реки Полуй, проводившийся в течение двух лет экспедицией Г. П. Визгалова, результатов также не дал. Пока это не окончательный вердикт в пользу отсутствия здесь Обдорского острога XVIII века. Дело в том, что разведочные работы велись в условиях городской застройки, а размеры объекта поиска невелики. Он вполне мог быть целиком перекрыт одним зданием. Культурный же слой в пунктах ясачного сбора, не имевших постоянного населения, судя по раскопкам Казымского острога, вообще отсутствовал. Так что вероятность нахождения Обдорского острога на месте, указанном Г. Ф. Миллером, и возможность его обнаружения теоретически существуют. Правда, с поправкой, что крепость находилась не на месте остяцкого городка, а недалеко от него.
Кстати, Г. Ф. Миллер приводит сведения о собственном названии этого населенного пункта. Он пишет, что «остяки называли тамошнюю бывшую крепость Puling-auot-wasch, и точно таким же именем называют они нынешний острог. Самоеды говорят // Salja-garden. Слова Auot и Salja в обоих языках равнозначны и означают «возвышенный мыс», подобный тому, что здесь, на северной стороне р. Полуй, выступает в Обь. Ну а поскольку такие мысы называются по-русски словом «нос», то данный пункт издавна имеет прозвище «носовой». Кроме того, этот мыс там, где он выдается в Обь, называется по остяцки Lonch-Auot [Духов мыс], а по-самоедски Chaibido-Sale [Духов священный мыс], по той причине, что раньше здесь стояли остяцкие идолы, ибо как в остяцком языке Lonch, так и в самоедском языке Chai, означает идола». Что касается остяцкого названия, то следует уточнить его перевод, потому что в хантыйском языке много диалектов, и кроме прямого перевода существуют и понятийные варианты. Прямой дословный перевод, предлагаемый Г. Ф. Миллером и принятый другими исследователями, – Puling-auot-wasch – Полуйский-мысовой-городок. Слово аuot или авыт (ават, аут), дословно переводимое с хантыйского языка как «мыс» (высокий мыс), также имеет второй смысл – «община» (общинный центр). Оно происходит от древнеиранского, в котором означает «город» (селение). Кроме того, в хантыйском языке есть устойчивое сочетание аутем ваш – «ров вокруг старинного городка».
На наш взгляд, в названии Полуйского городка существует и другой понятийный подтекст. Перевод названия может звучать в нескольких вариантах. Первый – «Полуйский общинный городок» – подчеркивает его функцию как общинного административного центра и принадлежность вождю. Второй – «Полуйского мыса городок» – указывает на приуроченность к священному мысу – Ангальскому, особо значимому для Обдории культовому месту, что также подчеркивает, помимо административной, вероятно, сакральную значимость городка. Третий вариант – «Полуйское городище». Что в этом случае подразумевали информаторы – сейчас, за давностью времени, понять сложно, тем более что хантыйский язык небогат понятиями. На наш взгляд, если учесть, что аuot имело изначальное значение «город», то называть «Полуйский городок городок» не совсем логично. По-видимому, термин аuot был призван, в первую очередь, подчеркнуть не ландшафтнотопографическое положение населенного пункта, а функциональную значимость городка – как общинного административного центра. В этой связи название «Полуйского высокого мыса городок» следует понимать как «Полуйский общинный городок».
Описанное Г. Ф. Миллером местонахождение Puling-auot-wasch в общем соответствует местоположению раскопанного нами городка. По этой причине мы можем – с большой долей уверенности – считать, что нашли именно этот населенный пункт. В этой связи используемое Г. Ф. Миллером и вслед за ним другими исследователями название «Обдорский городок» не следует трактовать как имя собственное – название городка.
Термин «обдорский» нужно воспринимать как указание на территориальную локализацию и волостную принадлежность городка. Иными словами, это название следует понимать как обдорский городок (то есть Обдорской волости) «Puling-auot-wasch» – «Полуйский мысовой городок».
Основываясь на данной информации и таком прочтении названия населенного пункта, считаем возможным идентифицировать раскопанный нами городок XVII века как одну из резиденций рода общинных вождей Обдорского княжества, соответствовавшего Обдорской волости Березовского уезда. Этот городок принадлежал предкам обдорских князей, получивших при крещении в Березове в 1714 году фамилию Тайшины.
Кроме этого, Г. Ф. Миллер приводит сведения еще об одном остяцком городке на реке Полуй: «Рч. Пашерская, по остяцки Ieming-jugan, с той же стороны, приблизительно в восьми верстах выше острога.
В известном месте на этой речке вода считается святой и остяки ее не пьют… Еще на реке Полуй имеется Полуйской городок, по остяцки Pul-wasch [Полуй-городок], по самоедски Lar-garden [Сора-городок], на южном берегу, примерно в 20 верстах от последней указанной речки. Здесь находятся остяцкие зимние жилища Обдорской волости».
Судя по указанным Г. Ф. Миллером расстояниям, в частности до реки Ем-Еган (Пашерской), их измеряли, возможно, пользуясь картой, не по руслу – водному пути, или берегу – пути сухопутному, а напрямую. Поскольку выше по течению описание притоков реки Полуй отсутствует, то местонахождение этого городка точно не локализуется. Отсчитывать ли это расстояние вверх по течению или, как написано, к «южному берегу», подразумевая, что речь идет об обширной дельте Полуя – Большом Полуйском Соре, не совсем понятно. Все же нам представляется более вероятным последний вариант. Тем более что в 1997 году археолог Ямало-Ненецкого окружного музейно-выставочного комплекса А. Г. Брусницына на правом берегу протоки Большой Хар-посл – Большая городская протока, близ современного поселка Пель-вош, обнаружила городище XVII–XVIII веков. Археологический памятник, получивший название городище Пельвож 2 (Пельвожский городок) находится в 20 километрах к югу от устья р. Ем-Еган (Пашерской). Расположенный рядом населенный пункт, имеющий название, созвучное приведенному Г. Ф. Миллером, не оставляет сомнения в том, что это и есть – Pul-wasch – зимние юрты Обдорской волости.
Этот археологический памятник обследовался экспедицией АНО «Институт археологии Севера» под руководством В. А. Маракулина в 2012 году. Судя по мощному культурному слою, состоящему из щепы и остатков деревянных строений, городок функционировал длительное время, вплоть до середины XVIII в. Не исключено, что это и есть остяцкий зимний городок – юрты, о которых говорил Молик Мамруков, близ которых находился государев Обдорский городок XVII века.
Сравнивая современный вид этого памятника с изображением «битвы остяцких племен» на известном рисунке Н. Шахова первой половины XIX века, можно сделать предположение, что сюжет посвящен осаде Полуйского (Обдорского) городка – Пул-вош отрядами Карачейских самоедов в 1679 года. Косвенным подтверждением этого предположения может служить то обстоятельство, что художник, очевидно, был потомком ясачного сборщика Ивашки Шахова – автора челобитной березовскому воеводе князю В. М. Гагарину, а память о тех событиях могла храниться в семейных преданиях.
Князья Обдорские
В качестве дополнения к рассказу о вышеупомянутых летописных городках, считаем целесообразным представить информацию об их основателях и главных обитателях – обдорских князьях XVI – начала XVIII веков. Во-первых, потому, что, судя по документам, каждый из представителей данного остяцкого княжеского рода имел непосредственное отношение к раскопанному Полуйскому мысовому городку. Во-вторых, после анализа архитектуры зданий и вещевого комплекса некоторые периоды развития городка можно будет связать с конкретными историческими персоналиями Обдории.
Общинные вожди Обдории известны по русским документам XV – начала XVI веков. Правда, достоверно не подтверждено, связаны они или нет генетически с известными обдорскими князьями династии Тайшиных. Первый представитель этого княжеского рода – Василий Обдорский, упоминается в русских письменных источниках в связи с остяцким «Березовским» восстанием 1595 года. Точно не известно, участвовал ли сам Василий в этом антирусском выступлении. Зафиксировано только, что после подавления восстания, в 1600 году, он был в Москве «по делам управления вверенного ему народа», где принял крещение и благополучно вернулся на родину. В дальнейшем имя Василия Обдорского неоднократно упоминается в документах об «изменных» делах. Обдорский князь Василий стал одним из лидеров готовящегося восстания, кульминацией которого явились события весны 1607 г. Восстание было подавлено. Василий вместе с другими «пущими изменниками» был казнен на виселице по утвержденному царем Василием Шуйским смертному приговору.
Сын Василия Мамрук, в противоположность своему отцу, открыто против русской власти до поры до времени не выступал. Первую свою жалованную грамоту «в Обдорских городках и волостях... ясашных людей ведать и государев ясак сбирать» Мамрук получил от Бориса Годунова в 1601 году. В 1606 году новый царь Василий Шуйский подтвердил его права новой грамотой: «Мамрука Князя, Васильева сына, Обдорского, за его службы в Обдорских городках, княжением, как был пожалован отец его Князь Василий, и Князю Мамруку городки и волости и в них ясачных людей, и Государев ясак и десятинную пошлину сбирать потому ж как отец его Князь Василий и он сбирал преж сего и отвозил ясак и десятину на Березов; и самому ему, Князю Мамруку, их Государскою казною не корыствоваться, собирать в правду – сполна; и в ясачных людях в Остяках и в Самоедах шатательства и всякого умышления проведывать и сказывать на Березов воеводам». После казни отца Мамрук стал официально и полновластно княжить в Обдорской волости.
После смерти Мамрука, около 1635 года, ему наследовал сын Молик, правивший до середины XVII века. Никакими особенными историческими деяниями он не прославился. Судя по некоторым документам, в частности обыскам Берёзовского уезда, проводившимся с целью уточнения и учета «новоприбылых ясачных остяков», в обыске 1650 года тамгу ставил князь Молик Мамруков, а в обыске 1656 года уже князь Ермак Мамруков. Следовательно, скончался князь Молик приблизительно между 1651–1654 гг. После него княжил другой сын Мамрука – Ермак, оказавшийся достойным продолжателем «изменных» дел деда – князя Василия. В 1660–1662 годах он организовал и возглавил крупный заговор, объединив все волости Березовского уезда. Заговор был раскрыт.
По материалам розыскного дела воеводы А. П. Давыдова о подготовке восстания остяками и самоедами Березовского уезда под руководством князя Обдорской волости Ермака Мамрукова – 1662–1663 годов: « <...> И по указу великих государей и Соборному Уложенью, за ту вашу шатость и за измену воевода Алексей Петрович Давыдов велел вас, обдорских остяков Ермачка Мамрукова, Смагинка Шеголдаева; ляпинских <…> – повесить, чтоб, впредь на то смотря, иным вашей братьи остяком неповадно было так воровать, на государское здоровье мыслить и шатость и измену заводить, и с изменники, с татары, воровскою мыслию ссылатца».
После казни Ермака Мамрукова в 1663 году княжить стал Гында Моликов. В 1679 году он был послан березовским стольником и воеводой князем Василием Гагариным ко двору царя Федора Алексеевича «бить челом о нужде своей». В Москве он получил царскую жалованную грамоту в том, «что пожаловали его, Князя Гынду Моликова, за его Гындины, и деда и отца его службы велели ему, Князю Гынде, Обдорские городки и волости и в них ясачных людей ведать и Государев ясак и десятинную пошлину сбирать по-прежнему, как прадед, дед и отец его и он, Гында, сбирали на перед сего, и отвозить на Березов».
После Гынды Моликова обдорским князем стал его сын Тайша, крещеный в 1714 году в Березове под именем Алексей, получивший жалованную грамоту и ставший родоначальником фамилии всех последующих обдорских князей Тайшиных. После 1679 года началось поступательное увеличение авторитета и усиление влияния обдорских князей в регионе как на остяков, так и на самоедов. Последнее отразилось, как минимум, в увеличении числа плательщиков ясака в Обдорской волости с середины XVII века практически в два раза. Это обстоятельство можно охарактеризовать и как усиление всего Обдорского княжества (одноименной волости) на Нижней Оби.
Жалованные грамоты не были наследственными. Официально князем мог считаться только тот, кто получил от царя именную грамоту. Тем не менее, вне зависимости от фактического наличия такой грамоты, составители официальных документов вождей Обдорской волости именовали князьями. Известен документ, где перечислены обдорские князья XVI–XVII веков, получившие в разные годы такие грамоты. Это – «Справка от описи архива» бывшего Сибирского приказа в Герольдмейстерскую контору об имеющихся жалованных грамотах XVI–XVII веков князцам Ляпинской, Казымской, Куноватской и Обдорской волостей Березовского уезда от 3 октября 1767 года: «(Л. 163) Правителствующаго Сената в Геролдъмейстерскую контору от описи бывшаго Сибирскаго приказу дел требовано известие на данные в 7094-м [1586] в августе, в 7109-м [1601] в генваре, в 7114-м [1606] июня 30, в 7187-м [1679] годех июня 27 чисел от бывших тогда государей обдорским князьям Мамруку княж Васильеву сыну, князю Гынду Моликову и князю Лугую жалованные грамоты на княжение в Обдорских городках и волостях, чтоб им ясашных людей в них ведать и государев ясак збирать, не было ль в последующие правления от государей подтверждения, и после означенных князей кто ныне в тех волостях в княжении[и] осталися наследниками, и тамошния князья Матвей Тайшин и Яков Артанзиев от их ли рода произошли, а как блиски им в родстве.…».
Поскольку этот документ имеет одно явное несоответствие с другими источниками, его следует прокомментировать. Упоминаемый в нем как наследник князь Матвей Тайшин скончался в 1764 году в возрасте 31 года, то есть за три года до составления документа. Живым он числился только по данным 3-й ревизии населения Обдорской волости 1762 года. Считался или нет на тот момент полноценным наследником и князем его десятилетний сын Яков Матвеевич Тайшин, неизвестно.
Также совершенно понятно, что и чиновникам Сибирского приказа – составителям данной справки – сие также было неизвестно. По-видимому, официального уведомления об этом обстоятельстве в Санкт-Петербург направлено не было, и княжеская семья некоторое время самостоятельно решала данную проблему.
На этом имеющиеся в нашем распоряжении письменные источники, в которых содержится информация об остяцких городках XVI–XVIII веков на реке Полуй, их владельцах и некоторых событиях, связанных с этими городками и их правителями, можно считать исчерпанными. Дополнить их может только другой вид источников – картографические материалы.