Я сидел у окна автобуса №41 и считал гаражи — серые, облезлые, будто вросшие в землю. Рядом — пятиэтажки, каждая как старая карта: на одной балкон в синем ковре, на другой бельё висит, как флаг выцветшей страны. Утро пахло бензином, мокрым железом и чем-то тревожным, хотя пока ничего тревожного не случилось. Люди держали пакеты, прижимали детей, дремали в телефонах. Всё как всегда — пока не вошёл он.
Высокий, сутулый, голос тяжёлый и злой, будто привык командовать. На нём тёмная куртка, в обтяжку сидевшая на плечах, и джинсы, заломленные на ботинках. За ним вошла девушка — маленькая, худая, с потухшими глазами. Он сразу взял воздух в автобусе себе. Заговорил громко, смеялся слишком резко, махал руками. Автобус будто сжался, притих. Люди сдвинулись внутрь себя.
— Чего смотришь? — вдруг кинул он мужчине в синей шапке.
— Ничего, — ответил тот поспешно, но в голосе прозвучал страх.
Все сделали вид, что их нет. Один уткнулся в экран телефона так, словно решал судьбу Вселенной. Женщина с ребёнком повернулась к окну, закрыла ладонью лицо мальчику. Водитель сидел, не оборачиваясь, как будто всё происходило где-то за стеклом телевизора, а он смотрел старый сериал.
Женщина лет сорока пяти — аккуратная, в пальто с оторванной пуговицей, стояла у выхода. Её остановка. Она протиснулась к двери, открыла её телом, готова была сойти. И тут он, словно ждал момента, ударил её. Резко, холодно, по лицу.
Она пошатнулась, вцепилась в поручень.
— Ах ты… — только и выдохнула, не веря, что это с ней.
Автобус замер. Двигатель гудел, но гул будто ушёл внутрь людей. Женщина не упала, но её глаза — обиженные, мокрые, потерянные — пронзили всех. Она вышла, опустив голову, исчезла за остановкой, не оглянувшись. Никто её не поддержал.
— Ты что творишь? — первым заговорил мужик в рабочей куртке, с широкими ладонями, пахнущий металлом и морозом. — Сейчас полицию вызову!
— Да ты кто такой? — взревел тот, размахивая руками. — Тебя никто не спрашивал!
Его девушка дёргала его за рукав.
— Пойдём… ну, пожалуйста, пойдём, — её голос звучал, как шёпот в бурю.
Пассажиры смотрели в разные стороны. Молодой парень в наушниках смотрел в окно. Женщина с ребёнком крепче прижала сына к себе. Старик в кепке наклонился, словно заснул.
— Вызови, вызови, — кричал агрессор. — Да мне плевать!
И автобус поехал дальше. Водитель закрыл двери, будто ничего не произошло. Руки на руле — крепко, взгляд вперёд. Ему нужен был план, маршрут, а не этот скандал.
— Вот и всё ваше мужское братство, — пробормотал кто-то сзади.
Никто не ответил.
Рабочий мужик ещё стоял напротив него, но чувствовалось: один не выстоит. Если бы встали все — толпой, разом, — тогда да. Но каждый думал про себя. И каждый ждал другого.
А тот продолжал кричать, будто весь автобус — его сцена. Голос звенел, как пустое ведро. Девушка рядом с ним плакала молча, но не отпускала рукав, словно держалась за собственную клетку.
Я подумал: этот автобус — как страна в миниатюре. Здесь ударили женщину, и все сделали вид, что едут дальше. Мы даже не пошевелились. А она, может быть, уже дома моет лицо холодной водой, смотрит в зеркало и не понимает: за что.
На «Пионеров» он вышел. Дверь хлопнула за ним. Девушка шла следом, как тень. Автобус ожил. Пакеты зашелестели, зазвенели телефоны, заговорили голоса. Кто-то написал в мессенджере: «Представляешь, что сейчас было?..»
Я смотрел в окно и видел своё отражение — сжатые губы, опущенные плечи. И понимал: мы все получили пощёчину вместе с той женщиной. Просто сделали вид, что это случайно коснулось только её.
И вдруг в голове всплыл абсурдный образ: если бы сам водитель повернулся и сказал «Уважаемые пассажиры, соблюдайте спокойствие, это не входит в стоимость билета», — все бы и этому поверили.
— Если бы встали все… — снова пробормотал рабочий мужик. — Он бы заткнулся.
Но слова растворились в шуме, как сигаретный дым в зимнем воздухе.
И автобус снова катился по Барнаулу. Снаружи — гаражи, магазины с красными вывесками, люди, которые ничего не знали. Внутри — тишина, каждый в своём убежище. Мы ехали, будто ничего не случилось. Но каждый чувствовал, что случилось всё.
И вот я сижу и думаю: мы живём в городе, где женщину можно ударить на глазах у всех, и максимум, что услышишь в ответ, — щёлканье клавиатуры в телефоне. Ударить можно — а стыдно не будет никому. Не тому, кто ударил, и не тем, кто отвернулся. Стыдно почему-то только мне, хотя я тоже промолчал. Значит, мы в одной лодке, только весла давно выкинули.
Самое страшное — это даже не его кулак. Самое страшное — наши опущенные глаза. Мы разучились защищать друг друга. Мы выстроили стену из молчания и спрятались за ней, как дети под одеялом. Думаем: «Не со мной случилось». Но случилось именно с нами. Потому что завтра эта рука ударит снова, и снова все отвернутся.
Я вдруг понял: равнодушие — это тоже преступление. Оно ничем не чище, чем удар в лицо. Мы живём так, будто нас подменили: у нас есть паспорта, работа, маршрутки и пенсии, но нет ни одного мускула, который способен подняться за ближнего. Мы все получили пощёчину — и мы все её стерпели. А значит, заслужили вторую.
- Телеграм с личными историями и совместным просмотром фильмов: https://t.me/zapahkniglive
Комментарии и обсуждения доступны в эксклюзивных статьях ниже ⬇️⬇️⬇️