Мне тридцать два. Всего полгода назад я стала матерью. Это были первые роды, к которым я готовилась с таким трепетом и основательностью, как будто отчитывалась за самый важный проект в жизни. А ведь так оно и было. Мы живем в большом, продвинутом городе, и я выбрала такой же, казалось бы, продвинутый роддом. Я читала статьи акушеров-гинекологов, слушала лекции доул, изучала даже официальные протоколы родовспоможения. Моя цель была простой и, как мне тогда казалось, достижимой: родить максимально естественно и уйти домой с малышом на руках, прижав его к груди прямо в родзале.
Беременность прошла идеально. Я чувствовала себя сильной и знающей. И вот в шесть утра дома отошли воды. Схваток не было, но я помнила все рекомендации: ждать спокойно дома, пока они не начнутся. Я была спокойна. Но через шесть часов под давлением мужа, который переживал, что мы вредим ребенку, я сдалась. «Ладно, — подумала я. — Поедем, там тоже смогут подождать».
С порога мир разделился на «до» и «после». В приемном отделении мне с ходу выдали ультиматум: бритье и клизма. Я, внутренне собрав всю свою уверенность, вежливо отказалась, сославшись на протоколы Минздрава, где черным по белому было написано, что эти процедуры не являются обязательными. В ответ медсестра скептически скривилась и приказала снять трусы, чтобы «проверить, как там у меня побрито». Это был первый звонок. Первая мысль, холодная и неприятная: я приехала не на праздник жизни, а в какое-то исправительное учреждение. Медсестра буркнула: «Не наголо. Неудобно будет».
Дальше понеслось. Осмотр. Затем еще один. И еще. На каждом этаже меня ждал новый врач, который без всяких церемоний растягивал шейку матки руками. Полилась кровь. На мой испуганный вопрос врач равнодушно бросила: «Это нормально». Поскольку схваток все не было, мне предложили таблетку «для старта родов». Я снова отказалась, надеясь, что природа справится сама. В ответ акушерка и врач буквально подняли меня на смех. А когда я робко попросила не перерезать пуповину сразу… Мне показалось, что я совершила что-то ужасное. «Сектантка!»— фыркнула акушерка. «Ты что, недоразвитая? Начиталась бреда в интернете!» «А ты знаешь,что это вредно для ребенка? Всем перерезали, и тебе перережем!»
Они угомонились только после того, как я потребовала бланк для письменного заявления на имя главврача о том, что беру полную ответственность за отсроченное пересечение пуповины на себя. На вопрос о фитболе получила огрызание: «Ты рожать сюда пришла, а не развлекаться!» О вертикальных родах и говорить было нельзя: «У нас такое не практикуют. Рожай дома — там и ставь свои условия!»
Схватки, к счастью, начались сами, через десять часов после отхождения вод. Они были сразу сильными и регулярными. За два часа — полное раскрытие. Начались потуги. Меня привязали к КТГ и… ушли. Аппарат туго стягивал живот, давил на него во время схватки. Мне было больно и страшно за ребенка. Я звала, кричала, чтобы его сняли. Никто не приходил. От дикой боли и страха родить на кафельный пол я залезла на кровать на четвереньки. В этот момент зашла врач, бросила: «Рожать еще рано» — и снова ушла. И тут случилось необъяснимое — потуги прекратились. Только позже я прочла, что так работает древний механизм самосохранения: если матери небезопасно, организм тормозит роды, чтобы она могла найти укрытие. Но моего укрытия в этих стенах не было.
В двенадцать ночи в палату резко сбежалась вся бригада. Началась самая страшная часть. Мне сделали эпидуральную анестезию, вкололи капельницу и начали… выдавливать ребенка. Я чувствовала, как сдавливают мой живот, превращая его в один сплошной синяк. Меня обвиняли, что я плохо дышу и неправильно тужусь, угрожали вакуумом. На вопрос, что капают мне в вену (я была почти уверена, что это окситоцин), врач лишь ухмыльнулась: «Живительный коктейль». Я спросила об эпизиотомии, мне сказали: «Не нужна, родишь сама». Я обрадовалась, это придало мне сил.
Дочку я родила. Ее положили мне на грудь. Я коснулась ее кожи, увидела ее личико… и через 15 секунд пуповину перерезали и унесли ее. Я даже не успела попросить отдать мне плаценту — побоялась, что за такое «хулиганство» меня вообще выгонят из роддома. Потом ко мне подошли, чтобы зашить «разрывы». Каково же было мое потрясение, когда я узнала, что акушерка молча, без спроса, сделала разрез. Восемь швов.
Я думала, что самое страшное позади. Я слышала о насилии в родах и, к счастью, о нем начали говорить. Но почему никто не предупреждает о насилии после родов? Оно не менее беспощадно и оставляет такие же глубокие раны.
Вместо того чтобы приложить дочку к груди, как я мечтала, ей сунули в нос электрический аспиратор — ту самую «кукушку». Кто хоть раз ее испытывал, знает: это чувство, будто тонешь и задыхаешься. Дочка громко кричала, маленькой ручкой пытаясь оттолкнуть трубку. Я кричала, умоляла остановиться, ведь вод-то были светлые, показаний не было! Но они делали свое дело. После этой процедуры дочка резко замолчала. Кричать перестала. Сбежались неонатологи, молча забрали ее и унесли в ПИТ.
Дальше был ад. Послеродовая палата. Ко всем женщинам медсестры приносили детей, они кормили их, слышалось довольное чмоканье. А я лежала одна в слезах. Я не знала, где мой ребенок. Что с ним. Жив ли он вообще? Каждый, кто заходил в палату, в ответ на мои вопросы только пожимал плечами. ПИТ был на другом этаже. Я не могла встать: ноги были онемевшими после эпидуралки, кружилась голова. Под утро дежурной медсестре, видимо, надоел мой тихий плач, и она на инвалидной коляске отвезла меня к дочке.
Она лежала в кювезе. С трубкой для смеси во рту. С капельницей в крошечной ножке. Мне запретили брать ее на руки. Запретили кормить грудью. Никто ничего не объяснял. Я ничего не понимала.
Ритм послеродового отделения был выстроен как в тюрьме строгого режима. Подъем в 5 утра на измерение температуры. В 6 — обработка швов. В 7 — забор крови. В 8 — обязательная гимнастика, хотя ты с трудом доползаешь до туалета. Полная депривация сна за семь дней. Однажды, возвращаясь от дочки, я не смогла дойти до палаты, у меня подскочило давление. На мою просьбу дать таблетку на посту ответили, что лекарств нет, и посоветовали выпить чаю.
Унижение было тотальным. Всех заставляли ходить в туалет «по-большому», а тем, у кого не получалось, насильно делали клизму. Вместо опыта материнства — опыт унижения.
Кормление было отдельным кошмаром. Всех заставляли сцеживаться после каждого кормления и приносить медсестрам на проверку остатки молока. При этом тех же медсестер я видела, как они накармливали детей смесью из шприцов, давая им сосать узкий пластиковый наконечник. Итог — путаница сосков, у всех женщин были жуткие трещины и кровь. Им тут же предлагали накладки. Ирония была в том, что по всем стенам висели плакаты ВОЗ о пользе грудного вскармливания. Мне же говорили, что с моей маленькой грудью (третий размер!) и «плоскими сосками» (это была ложь) я никогда не смогу кормить, и заставляли давать смесь. Когда дочку наконец принесли ко мне, я выливала смесь в раковину и кормила так, как чувствовала сама.
Самым диким было то, что любой врач или медсестра могла зайти в палату, без спроса схватить тебя за грудь грязными руками и начать ее мять, проверяя, есть ли молоко. Это называлось «проверка молока».
Ребенку тоже не давали спать. В палату врывались в любое время: то на взвешивание, то послушать сердечко, то сделать укол, то обработать пупок. Его будили, я потом часами укачивала, а к моменту, когда он только засыпал, приходили снова. Почему нельзя было объединить все процедуры? Никто не отвечал.
Из-за низкого гемоглобина мне стали угрожать переливанием крови. Говорили, что если я откажусь, меня оставят в роддоме еще на 12 дней, запретят посещать ребенка, и у меня «сгниет матка».
Мы выписались домой с целым букетом проблем. Нарушение привязанности у дочки. Сбитый напрочь материнский инстинкт. Дикая усталость и недосып. И ко всему прочему — внутрибольничные инфекции, потому что вместо груди, дающей иммунитет, ей вливали смесь с антибиотиками.
Я родила здорового ребенка. Все должно было пойти по моему плану, по законам природы. Но и здесь система нашла, во что вмешаться, все сломать и переломать. Последствия этого мы расхлебываем до сих пор. И самый главный из них — подорванное доверие. Не только к врачам, а ко всему миру, который разрешает такое обращение с женщинами в самый ранимый и важный момент их жизни.