В шестнадцать мне казалось, что я выиграл жизнь: на счет падали гонорары, я купил квартиру на котловане в Подмосковье, дачу, машину — по меркам подростка я чувствовал себя «миллионером». Тогда на «Няне» платили сначала $50 в день, потом суммы стали четырёхзначными.
Я рос вместе со своим экранным Денисом Шаталиным, и чем звонче звучали кассовые цифры, тем громче шуршали в голове взрослые мечты: «Сейчас всё — навсегда».
Сегодня мне тридцать с лишним, и я учусь жить иначе — без гарантий, без авансов, без привычного света софитов. И у меня правда получается.
Как я попал на сцену, а затем и на телек
Я всегда был непоседой. Родители спасались тем, что отдавали меня в секции и музыку. Скрипка привела меня за кулисы — Кама Гинкас взял пацана на пробы ТЮЗа, и я вдруг понял: на сцене можно тратить лишнюю энергию так, чтобы никому не мешать и ещё радовать.
Я репетировал «Сны изгнания» целый год, влился в детскую труппу, а в 2004-м пришёл на кастинг «Моей прекрасной няни». Моё хулиганское обаяние и язык быстрее головы — всё это неожиданно совпало с представлением Алексея Кирющенко о Денисе Шаталине.
Так начались четыре года сумасшедшего графика, когда школу я закрывал экстерном, а по вечерам учился отвечать на вопрос «Вы — Денис Шаталин? Ой, а можно автограф?». Я рос — а вместе со мной рос и миф обо мне, и банковский счёт, и вера в то, что удача — это профессия.
Параллельно я упрямо шагал в профессию «по-взрослому». Поступил во ВГИК — через полгода вылетел и ушёл с платного. Признаюсь: был слишком юн, чтобы понять, зачем всё это.
В девятнадцать — ГИТИС, тот самый «желанный». На сцене — мюзикл Егора Дружинина, потом сериалы и короткий метр. Тогда казалось: стоит только тянуть руку — и роль сама в неё падает. А потом рука вдруг пустеет.
Цена Популярности
Если ты громко стартовал, у молвы всегда наготове объяснение твоего затишья. Про меня говорили, что я «зазнался и требовал гонорары». Смешно и больно: этот слух при касте в «Ранетках» шёл впереди меня— продюсер честно сказал, что не хотели брать из-за репутации.
Я старался смеяться, но в какой-то момент понял: смех — плохой щит. Я действительно на «Няне» зарабатывал для подростка невероятно много и умел торговаться; я чувствовал, что меня не так просто заменить.
С момента «Ранеток» начался спад, который я сначала не хотел признавать. Последний раз на экране я появлялся уже давно — годы бегут быстрее, чем мы думаем, — и «жить на активы» вдруг перестало быть планом, а стало реальностью.
Брак, который мы не удержали
Эта глава — про тот самый «личный поворот», без которого заголовок был бы пустым. Мы с Аней Рудневой познакомились в «Ранетках». На экране — пара, в жизни — сначала дружба. Она уезжала на гастроли, писала мне сообщения, я ревновал к людям и к её графику, потом снова шутил и ждал.
В 2011-м сделал предложение прямо на концерте. У нас родилась дочь Соня. Мы правда пытались. И всё равно — три года брака. Смешно было бы спорить, кто «виноват»: у каждого своя версия.
Аня говорила о моей измене, о письмах и угрозах от другой девушки. Я же всегда повторял: появление другого человека — следствие, а не причина; расставание в нас росло раньше.
Но как бы ни раскладывать по полочкам, факт останется фактом: мы не удержали. И больше всего мне было больно не из-за нас с Аней — из-за ребёнка, который и в четыре, и в десять загадывает одно желание: «чтобы мама с папой были вместе». А я отвечаю: «Невозможно». И каждый раз это звучит, как маленькая смерть.
Стресс вылез наружу. Во время брака я разъел себя до ста с лишним килограммов, после развода резко ушёл к семидесяти. Волосы — да, выпали. Отчасти — генетика, у отца тоже нет. Отчасти — срыв: двадцать один–двадцать два года, и ты будто перескакиваешь через собственную молодость.
В студии «Шоу» мы шутили, что «волосы мигрировали на бороду», но внутри мне было не до смеха. Я долго не хотел лечить картинку — не делал пересадок и прочего. Просто принял себя. Это было не про «запустил», а про «оставил в покое». И кое-что во мне оттаяло.
Мы с Соней видимся не так часто, как хотелось бы. Иногда — раз в сезон. Я стараюсь не врать ей: «Так бывает. И это не ты виновата, что мама с папой не вместе». Это тяжёлая честность, но она лучше, чем красивые объяснения.
И если меня спрашивают, скучаю ли я по прошлому, я признаю: по ребёнку — да, по браку — нет. Люди, которым не стоит жить вдвоём, часто женятся по инерции. Я — из таких. И это тоже нужно было признать вслух.
Что сейчас?
Бывают дни, когда мне пишут: «Снимайся, ты же можешь!» — а я в этот момент разбираю старые коробки, настраиваю музыку, меняю масло в моторе и думаю: «А зачем?»
Это не поза и не уныние. Это растянувшееся «после» от раннего «до». Когда ты в 16 покупаешь квартиру и дачу, кажется, что взрослость — это про цифры на счету; когда тебе за тридцать и ты спокойно признаёшься «иногда без денег», понимаешь: взрослость — это про тишину внутри.
У меня была профессия-аттракцион, а теперь у меня есть профессия, которую я ценю не меньше былой. Я не гнался и не гонюсь за «рейтинговыми» проектами: если будет история, в которой я снова буду честен — сыграю. Если нет — мне окей. Я проживу день без площадки. Я уже проживал.
Личная жизнь? Я говорю об этом короче, чем обо всём остальном. Рядом есть человек, но со мной непросто — характер у меня «с заусенцами». Может быть, поэтому мне комфортнее говорить про свободу: тратить время на тех, на кого хочешь, и на то, что хочешь.
Свобода у каждого своя. Моя — в том, чтобы не притворяться ни богатым, ни занятым, ни счастливым «по расписанию». Я иду своей скоростью. И, как ни странно звучит, чувствую себя живым гораздо больше, чем тогда, когда меня узнавали в каждом супермаркете.
Ещё одна вещь, которую я понял за эти годы: чужая беда — не повод для чужих новостей. Когда болела Настя Заворотнюк, я говорил простую вещь: пусть человек и его родные сами решают, о чём говорить.
У меня дедушка умер от онкологии — и я не делаю из этого информационный повод. Мы часто забываем границы. Я учусь их держать — и с собой, и с другими.
Меня всё ещё спрашивают, «куда пропал». Никуда. Просто научился жить без «надо». И понял: то, что ты не бежишь к славе, не означает, что ты от неё прячешься. Это значит, что ты больше не покупаешься на её скидки.
Я всё ещё люблю двигатели, хорошие диалоги, честные сцены. Всё ещё умею делать паузу перед репликой. И всё ещё верю, что счастье — это когда ты занимаешься тем, чем хочешь, и проводишь время с теми, с кем хочешь. Всё остальное — декорации. А я — больше не декорация сам себе.
Этот текст - художественная стилизация под интервью, основанная на открытых интервью, биографических материалах и известных фактах про героя.
Если вам понравился данный формат, прошу поддержать 👍