Мой скворушка, молчи, нахохленная птица.
Не высвистишь ту боль, те сумерки внутри.
Кури до тошноты, раз всё равно не спится,
И, пялясь в темноту, лови дорожный ритм.
Привычный этот ритм — не румба и не самба,
Отстукивает нам своё «та-да, та-да»,
И дышит табаком заиндевелый тамбур,
Хоть кто-то запретил куренье в поездах.
Плафон едва горит, как будто в целом мире
Лишь нефть да чернозём, и не видать ни зги.
Бессонница в пути всё лучше, чем в квартире
Ночами сторожить на лестнице шаги.
Никто не провожал, не «сели на дорожку»,
Был пошло горек смех, ещë пошлей — тоска.
Но кровь еще тепла, но иней на окошке
Подтаивает от горячего виска.
Пока нигде не ждут (особенно, с повинной),
Лети куда-нибудь. Куда — не всë ль равно?
В ночной кромешной мгле, в дорожной паутине
Сигналит семафор: не всё предрешено.
На стрелках выдают бессонные колёса
То раггу, то фокстрот, то разудалый твист.
А снежная труха метётся вдоль откосов.
И что там впереди — не знает машинист.
(С) Михаил Пучковский