Надя поправляла волосы перед старым зеркалом в коридоре. Оно висело на стене ещё со времён их мамы. В раме были сколы, серебрение местами потемнело, но зеркало было каким-то домашним, родным. Лида стояла сзади, облокотившись на дверной косяк, и смотрела не на отражение, а на саму сестру.
– Что делила? – Надя обернулась. – Ты опять придумала что-то?
– А что придумывать, – Лида усмехнулась. – Всю жизнь у тебя так: это моё, а это твоё, сюда можно, туда нельзя. Даже у мамы всё по полочкам расставляла, будто хозяйка.
– Я порядок любила, – спокойно ответила Надя, но в глазах мелькнула обида. – Ты же вечно всё раскидывала.
– Порядок, говоришь? – Лида переступила порог комнаты. – А может, тебе просто казалось, что ты старшая, значит, всё твоё.
Надя глубоко вздохнула. Она действительно была старшей на три года, и с самого детства на ней висела ответственность. После смерти отца мать много работала, и именно Надя занималась домом, уроками, младшей сестрой.
– Лид, хватит, – тихо сказала она. – Ты же понимаешь, я не из вредности. Так получилось.
– Так получилось, что я всегда лишняя, – резко перебила Лида. – В детстве ты с подружками в школу бежала, а меня оставляла. В юности платья себе выбирала, а мне – обноски. В институт поехала, а я с мамой осталась. Всегда – ты первая, а я в стороне.
Надя посмотрела на сестру внимательно. Лида была всё такой же резкой, с быстрым словом, которое больнее ножа. И в то же время в её голосе слышалась старая, детская обида, которую ни годы, ни взрослая жизнь так и не затушили.
– Ты несправедлива, – сказала Надя, поправляя подол юбки. – Платья… Я же сама шила тебе. Из чего было, из того и делала.
– Да ну, – отмахнулась Лида. – Никогда не признаешься.
– Лидка, ты как будто застряла там, в нашем детстве. Сколько лет прошло, а ты всё про то же.
– А ты хочешь, чтобы я забыла? – Лида подняла брови. – Не забудешь такое.
Они замолчали. За окном шумела улица: где-то хлопнула дверь подъезда, гавкнула собака, загудела машина. В комнате было душно, воздух стоял тяжёлый, и от этого разговор только сильнее давил на обеих.
– Зачем приехала? – наконец спросила Надя. – Опять ругаться?
– Приехала, потому что надо решать, – жёстко сказала Лида. – Мамины вещи.
Надя села на диван. Сердце сжалось. Месяц назад не стало их матери. Дом теперь стоял полупустой, и надо было решать, что с ним делать.
– Я не хочу ругаться из-за этого, – тихо сказала она. – Дом же один.
– Один, – согласилась Лида, – и мы две. Вот и решать надо.
Они долго сидели молча. Каждая думала о своём. У Нади в голове вертелись воспоминания: мама у окна, мама с кастрюлей борща, мама в саду с лопатой. Всё это казалось настолько близким, что сердце кололо. А Лида смотрела на ковер, щурила глаза, будто видела там что-то своё.
– Ты хочешь его себе оставить, – первой нарушила тишину Лида. – Так ведь?
– Я хочу, чтобы он остался в семье, – вздохнула Надя. – Чтобы и ты могла приезжать.
– Приезжать? – Лида засмеялась сухо. – Как гостья? В дом, где всё всегда твоё? Нет, сестрица, так не пойдёт.
Надя подняла глаза.
– Ты понимаешь, что я тут живу? Что я с мамой все эти годы рядом была?
– А я не приезжала потому, что не могла, – перебила Лида. – Ты думаешь, я не хотела? Работа, муж, дети…
– А я не работала? Не детей растила? – Надя вдруг повысила голос. – Просто я ещё и маме помогала.
– Помогала, помогала, – с иронией сказала Лида. – Всё ты помогала. Всё ты тянула. И теперь думаешь, что всё твоё.
Надя встала и подошла к окну. Она не любила спорить, особенно с Лидой. Но сейчас в груди кипело.
– Знаешь что, Лид, – обернулась она. – Я устала от этих обвинений. Всю жизнь я старалась быть и за тебя, и за себя. Мама мне говорила: «Смотри за Лидой». И я смотрела. А ты теперь мне в вину ставишь.
Лида прикусила губу, глаза её блеснули.
– Мама тебе говорила, а меня спрашивала? – почти шёпотом ответила она. – Меня никто не спрашивал, хочу я, не хочу. Ты всегда была первая.
Тишина снова накрыла комнату. Казалось, даже часы на стене тикали громче обычного.
– Ну и что теперь? – устало спросила Надя. – Будем тянуть этот дом, как канат?
– Я хочу продать, – резко ответила Лида. – И деньги поделим пополам.
Надя побледнела.
– Продать? Дом мамы?
– А что, хранить музей? – Лида пожала плечами. – Я не могу сюда ездить, у меня своя жизнь. А ты хочешь жить – выкупай мою половину.
Надя села обратно, спрятала лицо в ладонях.
– Господи, Лидка… Ты же знаешь, у меня нет таких денег.
– Тогда продаём, – жёстко повторила сестра.
– Ты всегда всех делила… – вырвалось у Нади.
Лида нахмурилась, но промолчала.
Вечером они сидели за столом. Чай давно остыл, печенье осталось нетронутым. Разговор крутился по кругу. Лида упиралась в продаже, Надя не могла на это решиться.
– Может, хотя бы вещи мамины вместе разберём? – предложила Надя, чтобы отвлечься.
– Давай, – согласилась Лида.
Они открыли старый шкаф. Там висели мамкины платья, аккуратно сложенные юбки, свитера. От вещей пахло лавандой и чем-то родным. Надя провела рукой по шероховатой ткани пальто, и слёзы подступили к горлу.
– Это я ей шила, – сказала она тихо. – Помнишь, как мы тогда смеялись, что кривовато?
– Помню, – неожиданно мягко ответила Лида. – И как мама сказала: «Зато своими руками».
Они достали коробку с фотографиями. На снимках – мама молодая, мама с ними детьми, папа ещё живой. Лида держала фото, где они втроём на даче.
– Вот видишь, – показала она, – ты с мороженым, я без. Даже тогда…
– Господи, Лид, – перебила Надя, – да потому что у тебя живот болел, тебе нельзя было сладкое!
Лида замерла, уставилась на фотографию.
– Правда? – спросила тихо.
– Конечно, правда, – Надя устало улыбнулась. – Ты думаешь, я нарочно?
Лида опустила глаза. Долгие годы обид вдруг показались ей странными и нелепыми.
– Может, я и правда всё не так помню, – пробормотала она.
– Может, – мягко сказала Надя.
Они ещё долго перебирали вещи, смеялись и плакали. В какой-то момент Лида села на пол и призналась:
– Знаешь, я всё время боялась, что ты меня вытеснила из маминой любви.
– А я думала наоборот, – вздохнула Надя. – Что мама тебя жалеет, потому что ты младшая, а меня только нагружает.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись сквозь слёзы.
Ночь выдалась длинной. Они сидели и вспоминали маму, отца, детство. За окном рассвело, и в окно заглянуло утреннее солнце.
– Лид, – сказала Надя, – давай не будем делить. Пусть дом будет общий. Я буду жить, а ты приезжай. С детьми, без детей, как хочешь. Это наш дом.
Лида кивнула.
– Ладно. Попробуем так.
Они снова подошли к зеркалу в коридоре. Лида посмотрела на своё отражение, потом на сестру.
– Ты знаешь, – тихо сказала она, – в этом зеркале я всегда видела не себя, а тебя.
– А я думала, что там мама стоит, – ответила Надя.
Обе улыбнулись. Зеркало молчало, но казалось, в его глубине отразилась их мать – с тем самым мягким взглядом, который умел примирить их лучше любых слов.