1829 год. Бывший черноморский гардемарин Саша Баласогло шесть лет прослужил в Балтийском флоте: на корабле «Император Пётр I» и на корвете «Львица» ходил мичманом по Финскому заливу и Балтийскому морю от Кронштадта до Мемеля и Данцига.
«Я был во всех тяжких на службе, лез из кожи — надо заметить, нисколько не из честолюбия, а единственно для того, чтобы выйти из ряда дюжины и отправиться в дальний вояж. Но дальние вояжи совершенно прекратились; наука была подавлена, убита, рассеяна... В офицерстве во всю мою бытность на флоте только и было слухов и толков, что государь-император (Николай I) не терпит ни наук, ни учёных, называя последних, после 14 декабря (то есть после восстания декабристов), тунеядцами и мерзавцами, и что князь Меньшиков (начальник Морского штаба) не смеет и думать доложить государю о чём бы то ни было дельном и серьёзном вообще, а тем более научном!»
И поэтому Александр Баласогло «решился оставить море и поискать счастья на суше». Занявшись изучением восточных языков, он надеялся, что его примут на работу в министерство иностранных дел и пошлют с какой-нибудь учёной или дипломатической миссией на Восток. Прошло 11 лет, и наконец-то он приглашён на приём к директору Азиатского департамента министерства иностранных дел Сенявину. «Я бросился к нему, как к спасителю. Но он, поговоря со мной час, выразил самым прискорбным для меня образом, в каких-то язвительных блистаниях глаз и своих белых зубов и злорадных шуточках, что-де вам у нас нечего будет делать: «Для вашего ума нет у нас поприща; а ступайте-ка вы в министерство народного просвещения, вот, например, хоть в Казанский университет, да кончите там курс, да тогда оно вас и пошлёт путешествовать; или — если не то — я попрошу Перовского, может быть, он возьмёт вас к себе в Оренбургскую пограничную комиссию?» Ясно было, что он не хочет понять, что я, беспокоя его, просил его или дать мне место в Азиатском департаменте..., или прямо, если будет возможность и его великодушие, отправить меня в любую миссию на самый Восток, а не в глушь, в Оренбург, где меня, как чиновника, могут затереть в порошинку... Я отказался и от Казани, и от Оренбурга, а великодушный херувим — директор — наотрез отказал мне и от своего департамента, и от своих дверей...»
И всё-таки в январе 1841 года Александр Баласогло добился желаемого, получив самую маленькую должность в архиве министерства иностранных дел.
«Скрепив сердце, я рассудил, что если примусь за архивные дела не как чиновник, которого вся утопия состоит в том, чтобы только скорее ударило 3 часа, а вся деятельность в чтении «Пчелы» или «С.-Петербургских ведомостей» и поглядывании, через час по ложке, то на директора, то на часы; но как человек любознательный и логический, - авось, может быть, что-нибудь и удастся сделать такого, за что уже нельзя будет и не послать на Восток! А рассудив, я принялся за работу. Видя моё усердие и усидчивость, смело могу сказать, небывалые в этом архиве, начальство мало-помалу сделалось ко мне, хотя и не слишком жарко, однако же не в пример другим доверчиво... Я спал и бредил разбором азиатских дел, приходил почти каждое воскресенье на целое утро, особенно пользуясь годовыми праздниками и на просторе, один-одинёшенек рылся и зачитывался, а потом часто целые ночи напролёт соображал в бессоницах, куда следует то, куда другое... Словом, я не разбирал, а воссоздавал дела, как художник какую-нибудь древнюю статую или здание, разбросанное в мельчайших обломках. И сказать правду, как художник я высоко награждён за свой нерукотворный труд; я восстановлял целые ряды событий... Я странствовал по всему Востоку со всеми посольствами и агентами, со всеми кораблями и караванами, со всеми армиями, отрядами и учёными экспедициями».
Мелкий архивный клерк Баласогло жаждал крупного дела и с великим старанием составил проект экспедиции к восточным пределам России. Себя он готовил в путешествие как этнографа, надеясь, что Географическое общество одобрит его проект и разрешит ему самому приискать остальных участников экспедиции. «Я обращался ко всем своим знакомым, за коими только знавал географические стремления, в соединении с полным разумением своего дела. Едва ли не первым был Невельской, которого я знал ещё из Морского корпуса за человека, вполне и во всех отношениях готового на подобные вояжи: он весьма был рад, одобрил весь проект и стал со мной вместе хлопотать... Когда Невельской, прочитав мой проект, согласился быть моим товарищем по экспедиции, он тут же вызвался мне представить офицера Генерального штаба, какого бы я не нашёл лучше во всех отношениях. Будучи с Невельским лет 15 в дружбе, и зная его как самого себя, я вполне положился на его выбор».
К тому времени лейтенант флота Геннадий Иванович Невельской был назначен капитаном строившегося транспорта «Байкал», который должен был доставить грузы из Кронштадта на берега Охотского моря и на Камчатку. У Невельского была своя мечта — обследовать устье малоизвестной реки Амур. Год назад один русский бриг пытался пробиться из Охотского моря к устью Амура, но не смог, наткнувшись на песчаные мели. После граф Нессельроде доложил царю, что «устье реки Амур оказалось несудоходным для мореходных судов» и что «Сахалин — полуостров; почему река Амур не имеет для России никакого значения». На этом докладе Николай I написал: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, оставить; лиц, посылавшихся к Амуру, наградить». И только внешне невзрачный лейтенант Невельской, заикаясь и «стуча кулаками по столам, разбивая посуду» кричал: «Может ли такая река, как Амур, зарыться в пески бесследно?!»
В Петербург приехал генерал-майор Николай Николаевич Муравьёв, назначенный военным губернатором Восточной Сибири. «Пока был в Петербурге Муравьёв, мы провели с Невельским время в мечтах и толках о своём путешествии по востоку России».
«Господствующими страстями Муравьёва были честолюбие и самолюбие. Для их удовлетворения он не всегда был разборчив на средств... - вспоминает один из сослуживцев. - Улыбка и глаза у него были фальшивые. В беседе, особливо за бутылкой вина, он высказывал довольно резко либеральные убеждения, но на деле легко от них отступался. Он умел узнавать и выбирать людей». Муравьёв заинтересовался Невельским и Баласогло и, приняв обоих, решил, что готовый к опасностям и трудностям морской офицер — человек подходящий и нужный, а посылать на берега Восточного океана этнографа нет необходимости.
«Муравьёв, который было привёл меня в восторг, пока я был ему нужен, как переслушал от меня, что я знал о Сибири, Китае, Японии, Восточном океане, Америке и пр., и взял две статьи, над одной из которых я бился, как опьянении, целых две недели, не вставая с места, чтобы успеть её кончить, так и уехал. По крайней мере,мне приятно вспоминать в своей душе то, что Муравьёв от первой статьи пришёл в такую радость, что даже хотел прочесть её самому государю императору, если бы его величество удостоил пожелать выслушать; но не нашёл удобной минуты; а после всего остального, что я ему наговорил и написал, отозвался моим знакомым так, что он узнал от Баласогло, никакие разбывалые там люди ему не доставят!»
В Географическом обществе проект экспедиции поддержки не встретил. «Конец же был тот, что мой проект был у Милютина (полковника Генерального штаба) и, кажется, довольно долго; потом я получил его просто в конверте, без всякой записки или приглашения». Тем и закончилась мечта Баласогло попасть в экспедицию на Восток. «И когда я, потеряв всякую надежду, да почти и охоту быть на Востоке, а потому в заботах о своём пропитании перестал себя мучить и начал служить, как другие, то есть приходить попозже, уходить пораньше и т. д., - на меня набросились, как на ленивую и упорную лошадь...» Управляющий архивом тайный советник Лошкарёв «стал меня есть и грызть всякий день, как я смел не следовать общему плану...»
В августе 1848 годе «Байкал» поднял паруса и отплыл из Кронштадта в долгий путь через Атлантический океан, вокруг мыса Горн и далее через Тихий океан к Охотскому морю. Капитан Невельской, при содействии генерал-губернатора Муравьёва, совершил морской поход к устью Амура и поднял там русский флаг и установил, что Сахалин — остров, а не полуостров, как считалось до сих пор. Но независимый характер Невельского не нравился восточно-сибирскому генерал-губернатору. Муравьёва раздражал «сумасшедший Невельской», в 1856 году он написал в Петербург великому князю Константину Николаевичу: «Невельской здесь теперь вовсе не нужен, ни на Амуре, ни в Иркутске; я принял на себя смелость представить об отчислении его — он выслужил узаконенные сроки и контр-адмирал».
А в начале 1862 года генерал-губернатор Восточной Сибири — теперь уже по царскому указу граф с двойной фамилией Муравьёв-Амурский — уехал в Петербург и расстался с Сибирью навсегда. Среди прочих, ставших ему ненужными бумаг, осталась в Иркутске и старая рукопись Александра Пантелеевича Баласогло «О Восточной Сибири» - великая мечта маленького чиновника - «честнейшего, но бестолкового и полупомешанного идеалиста и фантаста», как назвал его член Литературного фонда Н.Н. Тютчев.
«Оглянись: ведь тебе никуда не уехать. Твой круг очерчен сразу и навеки. Тебе вращаться в нём до гроба и не выскочить, и не выпорхнуть, и не выскользнуть». А. Баласоголо
Родился А.П. Баласогло в 1813 году в Херсоне, прожил 80 лет и умер в Морском госпитале в городе Николаев, так и не увидев наяву восточные берега Тихого океана. Время стёрло его имя в памяти людской, но стоит русский флаг в устье Амура на Дальнем Востоке России, как памятник его несбывшейся великой мечте.