Звонок в дверь не удивил Оленькова, хотя по логике сначала должен был пропищать зуммер домофона. Значит, либо свои, либо кого-то пустили знающие соседи. Оленьков открыл дверь и увидел на пороге женщину с коробкой на шее и какими-то бумагами в руках. Едко-требовательный взгляд деловой дамы мгновенно проник в самое нутро, и хозяин квартиры даже заметно вздрогнул.
- Мы собираем помощь детям больным лейкемией, - вместо «здравствуйте» начала общение женщина, и протянула Оленькову один из листов, что держала в руке, - вот документ, всё законно, у нас фонд «Здоровье детям», мы уже несколько лет помогаем больным детям, ваши соседи откликнулись…
- Больным детям? – переспросил даже не женщину, а, вероятно, само Небо Оленьков.
- Больным детям, - подтвердила женщина и снова просветила хозяина квартиры своим наглым рентгеновским взглядом.
Машинально Оленьков полез в карман куртки, что висела в прихожей, достал оттуда мятые купюры и мелочь, подсчитал и, страшно смущаясь своей бедности, озвучил:
- У меня только семьсот двадцать три рубля. Возьмёте?
- Сюда, - женщина уверенно шагнула за порог и указала на прорезь в коробке, куда надо было складывать деньги. – Три рубля можете не ложить, звенеть будут.
Оленькову очень хотелось услышать правильное «не класть» вместо «ложить», но он послушно кивнул и опустил в опечатанный какой-то внушительной гербовой печатью короб свои мятые купюры.
- Есть ещё немного на карточке, могу перевести, - спохватился он.
- Там на бумаге счёт и карта привязанная указаны. Переведёте. – Женщина посмотрела на Оленькова почему-то с явным презрением, словно он у неё что-то украл, и кинула свой пристрелочный взгляд в гостиную, мгновенно потеряв после этого всякий интерес ко всему окружающему. – Спасибо за помощь больным детям. Всего хорошего, – прошуршала тасланом сиреневого плаща, делая поворот вокруг оси.
Оленьков тоже оглянулся на гостиную. Книжные полки, два кресла, просиженный диван, телевизор на стене, и недопитая чашка с кофе на журнальном столике… Да, ничего впечатляющего. Советские семидесятые, только плазменный экран на стене в этот пейзаж не вписывается.
Он закрыл дверь, и подумал, что, пожалуй, эта женщина банальная мошенница, но денег она просила больным детям, а тут Оленьков отказать не мог, и отдал бы последнее. В принципе, он и отдал почти последнее. На карте болтались ещё какие-то несущественные деньги, а наличных последнее время не водилось, но отдать для детей было важнее. Он просто ярко представил себе малышей и отроков под капельницами в отделении гематологии, потому как ещё совсем недавно видел эту картину своими глазами. Перед операцией бесцельно слонялся по больничным коридорам и вокруг корпусов, пытался поймать какую-то самую важную мысль, нить молитвы, но ничего кроме бессмысленной смеси интуитивного страха, равнодушия и набора вычитанных в разных книгах слов ни в голову, ни в душу не приходило. Но в глазах детей не было и того, что было в мятущейся душе у Оленькова. В глазах детей был только немой упрёк всему миру. И Оленькову, даже мельком глядя на них, стало стыдно за всё и всех, особенно за то, что некоторых из этих ребятишек он переживёт даже со своим смертельным диагнозом. С этим печальным знанием он и принял на операционном столе дурманящие пары из маски в руках анестезиолога.
+ + +
- Доброе утро, Андрей Михалыч, - услышал Оленьков голос доктора, когда очнулся после глубокого наркоза.
- А оно точно доброе? – на всякий случай усомнился Оленьков, едва двигая языком в пересохшем рту.
- Доброе, - заверил хирург и лечащий врач Максим Палыч. – Операция прошла успешно, значит, доброе.
- Ну и сколько я теперь ещё проживу? – скептически прохрипел Андрей Михалыч.
- Проживёте столько, сколько на роду написано, - доктор попытался быть и серьёзным, и ироничным одновременно. – Я вот думал, вы, как многие, начнёте мне сейчас рассказывать какие «мультики» под наркозом смотрели, или как с ангелами общались.
Оленьков посмотрел в блёклый больничный потолок, будто там можно было увидеть всё упомянутое доктором.
- Нет, я ничего не видел. Полный провал. Будто и не было меня совсем и никогда. А потом раз – и снова родился. Выключили-включили. – Андрей перевёл взгляд на Максима Палыча.
- Ну и слава Богу, - обрадовался почему-то хирург, - вы ещё молодой, поживёте… И не будете забивать себе голову вопросами о здесь и там.
- Я, наверное, вас, в этом случае, разочарую, Максим Павлович, - попытался улыбнуться Оленьков, - но именно полный провал вызвал во время пробуждения одну-единственную мысль, точнее, вопрос: а когда я умру, всё будет также? Выключили и всё? Тогда зачем всё? Вообще всё?
Доктор даже присел на соседнюю свободную кровать.
- Как зачем? – не сразу понял он. – Это же жизнь?
Оленьков теперь уже смог благостно улыбнуться.
- Позавчера мальчишку в морг увезли из гематологии. Я сам видел. Ему ведь даже пересадку костного мозга сделали… Почему?..
Максим Палыч опустил глаза в пол:
- Да… знаю. Случай очень тяжёлый, там букет сопутствующих диагнозов…
- Я не об этом, - продолжал улыбаться Андрей, - зачем он жил? Чтобы вот так уйти? И всё? Выключили… Я слышал, как плакала его мать. Она, видимо, всё уже выплакала, потому она, знаете, она будто скулила, а слёз уже не было… Пустые и сухие глаза. И отец, который бился лбом в стенку. Расскажите им теперь о прелестях жизни, о светлом будущем, о повышении благосостояния и прочей пустоте…
- Ну… я… - доктор растерялся, словно он был виноват в смерти мальчика, впрочем, в таких случаях все порядочные врачи берут часть вины на себя.
- Нет-нет, - упредил эту вину Оленьков, - вы и ваши коллеги сделали всё, что могли. Но если есть только «выключить», то абсолютно всё, просто абсолютно всё лишено смысла.
- Но вы-то ведь хотите жить?! – схватился за последнюю нить Максим Палыч.
- Хочу. Конечно, хочу. Но жить надо, чтобы понять что-то главное. Самое главное, понимаете? Да, разумеется, надо приносить пользу, творить добро, позволять себе и удовольствия, если вы это хотите от меня услышать. Знаете, Максим Палыч, я перед операцией более всего хотел встретить рассвет где-нибудь на берегу моря или лесного озера…
- Теперь уже точно встретите. И не один рассвет, не один закат, - профессионально уверил хирург.
- Я благодарен вам, - Андрей Михайлович глубоко вздохнул, - и Богу благодарен…
- За болезнь? – чуть прищурился доктор.
- Да, за неё. Как бы я ещё понял, сколько в нашей жизни пустого и никчемного. Вот включите мне сейчас телевизор. А там представители каких-нибудь партий под разными флагами рассказывают о том, как они хотят улучшить или спасти мир. Смешно, право… Когда над ними будет два метра земли, какая им будет разница какие флаги будут развеваться над землёй? Назовут ли их именами улицы или отделаются от памяти о них сухим абзацем в какой-либо энциклопедии или архивном вестнике. И тогда зачем всё?
- Да… бессмысленно…- задумчиво согласился Максим Палыч.
- Я когда к вам ехал в больницу, думал, к примеру, о том, что у меня коммунальные за два месяца не оплачены, товарищ один из детства оплатил, когда узнал, что я болен… А ещё куча долгов, и дорогие лекарства я себе позволить не могу. Меня вот с работы уволили…
- За что? Из-за диагноза? – нахмурился доктор, готовый бросится в бой по вопросам социальной защиты своих пациентов.
- Нет, просто хотели одну грустную девушку уволить, а она совсем одинокая… Она работница слабая, но мне её стало жалко, и я попросил, чтобы вместо неё сократили меня, потому что я всё равно болею, а оплачивать мне больничный предприятию накладно. И начальник согласился…
- Да вы простофиля! – вырвалось у хирурга, но он быстро осёкся и попросил прощения. - Извините, Андрей Михайлович…
- Не переживайте, - блаженно улыбнулся Оленьков, - меня мама там с детства называла, за то, что я игрушки, с таким трудом ею купленные, друзьям отдавал.
Максим Палыч улыбнулся встречно:
- Я тоже переживал, когда мне завидуют, и у меня чего-то больше, чем у других, - признался он.
- Вот! – обрадовался родственной душе Андрей.
- Но - о главном, - вдруг снова стал строгим врач, - смысл во всём есть. Иначе Господь Бог и не стал бы нас создавать. Так думаю.
- Конечно, есть, - согласился пациент, - но тот ли, который видит и понимает большинство?
Максима Павловича ждали другие пациенты, и, когда он об этом вспомнил, страдальчески наморщил лоб, а его философский настрой мгновенно улетучился.
- Ну, давайте, Андрей Михалыч, не будем пока о глобальном, а будем о наших маленьких задачах, сейчас вам надо будет пройти курс реабилитации, наблюдаться, придётся чаще делать томографию. В общем, я всё вам распишу.
- Спасибо, Максим Павлович, а когда меня выпишут?
- Скоро, не переживайте, с нашей страховой медициной нам вас тут держать не выгодно, накладно, как вашему начальнику, - подмигнул Оленькову хирург и направился к дверям палаты.
+ + +
Если смотреть в окно на тающий в марте снег, то возникнет ложное ощущение того, что мир оживает, просыпается, но при этом все забывают, что снег стареет, чернеет, умирает… Ну прям как человек! Сколько раз в больничных палатах Оленьков слышал про больных - «тает на глазах». Интересно, а в Африке, где снега отродясь не видали, как говорят? Усыхает? Снег хотя бы станет водой, включится в эту сансару, в этот круговорот воды в природе, но снегом уже не будет. А люди? «Прорасту из-под земли травкой, которую скушает корова» - такое толкование Андрея не убеждало, не устраивало, именно потому, что ни траву, ни корову он мыслящими представить себе не мог. Во сколько травинок или во сколько коровьих рогов может поместиться сознание человека? Да и переработанная коровами травка отнюдь не благостно, даже не живо выглядит, хотя ту же почву для травки, вроде как, удобряет… Уф…
Но сейчас Оленькову как никому нужно было радоваться, что дожил до новой весны.
Андрей открыл ставни и высунул голову во двор, где внизу умирал снег, а вверху рождалось новое небо. Окно на пятом этаже было где-то между… На газоне под домом торопилась жить трава, на которой умирали последние островки снега. Откуда-то доносились детские голоса, хотя самих ребят во дворе не было видно. Звуки голосов приносил весенний ветер, который с пассионарным восторгом ворвался в комнату за спиной, разгоняя затхлые запахи болезни и притаившейся в углах комнаты тревожной зимы. Хотелось быть и длить это состояние бытия, как будто удалось стать корпускулярной частью мартовского ветра или ветренного марта, но кто-то в подъезде нажал на дверной звонок, и зудящая длительность этого звонка не позволила более длиться состоянию полёта в душе и сознании Андрея Михайловича.
Он закрыл окно и направился в прихожую. Открыл входную дверь, не спрашивая, не заглядывая в дверной глазок.
На пороге стоял сосед со второго этажа Алексей Шипилов. Маленький человек со скользкими, бегающими глазами. С детства в нём было что-то крысиное: выскочу из норы, но своё возьму. И сейчас он простреливал прихожую за спиной Оленькова подвижными глазками, по крысиному водил носом.
- Тебя выписали? – спросил он.
- Как видишь, - отступил Андрей в сторону, невольно приглашая Шипилова войти.
Тот шагнул:
- Совсем выписали?
- Сказали – жить пока буду, - упредил дальнейшие вопросы Оленьков.
- А… Ну чё, нормально, так, может, Ланку тебе прислать? Ну, там приготовить, прибрать?..
Шипилов говорил о своей младшей сестре Светлане. После школы он сделал всё, чтобы их отношения с Оленьковым не состоялись. Светлана и Андрей учились в одном классе, дружили, постепенно их дружба стала перерастать в нечто большее, но прагматичный Шипилов, который был на три года старше, вовсе не собирался отдавать сестру бесперспективному романтику Оленькову, у которого кроме книжек ничего за душой не было. А в стране кооперативно назревал капитализм. Надо было успевать отхватить побольше от общенародной собственности. Да и девушки в этом возрасте проявляют больший интерес к людям постарше. Вот и сосватал Алексей своей сестре Валеру Тыцкого, который, как теперь говорят, был крутым «на районе». Шипилов в те времена «шестерил» у него в оформлявшейся к борьбе за социалистическое наследство «бригаде». Тыцкий был немногословный и брутальный, подражающий героям-бандитам из фильмов Тарантино, и, вероятно, этим смог очаровать Светлану. А Оленьков то ли не проявил упорства, то ли сам был не готов к каким-то более серьёзным отношениям. А Светлана слыла если не первой красавицей, то уж точно очень женственной, стройной, с немодной русой косой до талии и огромными серыми глазами… Самое большое, что удалось Андрею, это заметить эту раскрывающуюся женственность и пройти несколько раз до подъезда, взявшись с Ланой за руки… Кстати, Ланой называл и всех приучил называть её именно старший брат, словно сознательно хотел убрать из её имени слово «свет». И убрал… Когда Тыцких в конце девяностых поймал свою пулю на очередных разборках, Лана после пышных похорон осталась ни с чем, клявшиеся в вечной дружбе братаны отжали у вдовы покойного всё, даже квартиру, и она уже совсем без света в глазах вернулась в отчий дом. Шипилов в то время уже крутился вокруг известного олигарха доверенным лицом и помощником, носил за ним портфель и готовился баллотироваться в городские депутаты. Сам он себя узами брака не обременял и не собирался, потому появление в доме рано овдовевшей сестры его не радовало. И тут он вспомнил про Оленькова, который тоже был не женат, и занимал своим больным одиночеством трехкомнатную квартиру…
- Так чего? Лану прислать? – деловито прошёлся на кухню Шипилов. – Кофе-то у тебя есть? Или тебе нельзя?
- Мне всё можно, могу даже водки налить, - пожал плечами Андрей.
Шипилов замер, театрально взглянул на циферблат дорогих часов на руке:
- Не, рано ещё… Так а чё, брат, врачи-то говорят? Прогноз положительный?
- Просто сказали – поживу ещё, сколько Бог дозволит, - снова пожал плечами Оленьков, который не знал, как себя вести с вроде и не врагом, но уж точно не другом Шипиловым, обозначившим Оленькова приближающим словом «брат».
- Не, ну это хорошо, чё… Хорошо, - Алексей выглянул в окно, - и вид из окна хороший. Хорошо, что у нас дом не окна в окна… А на аллейку - в парк. Хотели, там, кстати, торговый центр построить, так я подсуетился, экологов подключил, парк останется, так что с тебя… - Шипилов повернулся от окна к Оленькову, но так и не смог определить, что с хозяина квартиры причитается за то, что его окна не будут выходить на очередной центр всемирной спекуляции. – Эмм… - видимо, окончательно потерял мысль, потому вернулся к тому, зачем и пришёл: - Слушай, Андрюха, Лана же тебе когда-то нравилась? Я же помню, как ты на неё после школы смотрел.
- Так ты же её сам Тыцу сосватал, - Оленьков воспользовался кличкой покойного мужа Светланы.
- Тыц-тыц, тыц-тыц, - поиграл словами Шипилов, пытаясь чего-то из этой игры выиграть. – Но ты же в армию ушёл! – радостно вспомнил он. – Какого тебя понесло? Из универа-то… Мог же не ходить?
- Я бы и сейчас на фронт ушёл, если бы не болезнь, - в третий раз пожал плечами Оленьков. – Тошно мне от этого торжества мещанства и системной глупости.
- Не, ну ты совсем дурак, Андрюха! – искренне удивился Шипилов.
- Мама говорила – простофиля, - задумчиво поправил хозяин квартиры.
- Тыц-тыц… - покивал гость. – Слушай, ты же в рекламном агентстве каком-то работаешь, давай мы с шефом работу вам подкинем, чтоб развернуться. Лану подтянешь, она же тоже когда-то стихи-пихи всякие читала-писала, может, слоганы-моганы сможет?
- Я уволился. Перед больницей.
- Тыц! – резюмировал Шипилов. – Тыц.. ты че, думал помрёшь? На столе этом операционном?
- Там девушку тихую хотели уволить, она, кстати, на Светлану чем-то похожа… А мне всё равно было…
- Тыц! Ты точно простофиля… Поди нравилась она тебе? Раз на Ланку похожа?.. – бегающие глазки крутнули спиральку.
- Нет, просто человек безвредный…
- Ясно, - Шипилову стало что-то ясно, в то время как Оленькову было вообще непонятно ничего, кроме того, что сосед очень хочет отправить к нему якобы с гуманитарной помощью сестру.
С Ланой они в подъезде только здоровались, перебрасывались парой слов о житье-бытье, пару раз выпили вместе кофе, но между ними было облако какой-то вины. При этом Оленьков чувствовал себя виноватее, словно из-за него судьба Светланы пошла если и не под откос, то вдоль кювета. Детей им с Тыцких Бог не дал… Краем уха от вездесущих бабушек-соседок Андрей слышал, что с Ланой что-то случилось, и она долго лежала в больнице, и детей у неё теперь быть не может совсем. Тыца же дети не интересовали, его интересовали деньги, да и женился он только потому, чтобы, в случае если придётся мотать срок, был кто-то, кто будет носить передачки. Опять же со Светланой не стыдно было перед братвой. Заглядывались на неё. Но у пуль свои сроки и траектории…
- Света пусть заходит, - наконец сказал Оленьков то, что так долго выжимал из него Шипилов.
- Ну, а я что говорю! – не скрывал своей радости Алексей. – Вы же это… два тополя на Плющихе… - сминусовал он один из названия культового советского фильма. – Тебе лекарства, может, какие дорогие нужны?
- Нужны, но я обойдусь…
- Да ты не менжуйся, мы тебе, если надо, клинику даже оплатить можем, - Шипилов зачем-то достал из кармана мобильный, словно хотел тут же позвонить во Всемирную организацию здравоохранения.
- Не суетись. Мне просто надо побыть одному, - вздохнул Оленьков.
- Да ты вроде как постоянно один. Даже баб к себе не водишь… У тебя с этим-то всё нормально? – гость крутнул глазками ниже пояса Андрея.
Оленьков при этих словах поморщился.
- Ладно-ладно, не обижайся только. Я ж по-дружески интересуюсь. Тоже, если чо, нужные врачи есть. Ланка сегодня куриный суп варила. Бульон - он полезный. Для восстановления сил после операции. Так что принесёт…
- Хорошо…
Когда за Шипиловым всё же удалось закрыть дверь, Оленьков снова вернулся к окну и, глядя сквозь запылённые стёкла в небо, стал думать зачем он прожил сорок лет. И как ни думал, получалось – низачем…
+ + +
«Просыпайся, простофиля! Мы едем в отпуск к морю! Все вместе, на машине! Папа так решил. Катя уже за купальником в магазин убежала или на рынок вещевой…», голос мамы вернул Андрея из забытья. Он лежал на том самом диване, свернувшись в позе эмбриона от боли в животе, и никак не мог дождаться, что она пройдёт. Со стоном повернулся с боку на бок, от стены в комнату, чтобы увидеть радостную мать:
- Я не могу, мама…
- Что случилось? – Ольга Сергеевна мгновенно поменялась в лице.
- Живот болит, даже дышать больно.
- Так! – она встала над ним. – Где?
- Вот, - показал в ответ рукой.
- Ну-ка на спину, колени к животу подтяни, руки по швам, - скомандовала мама, присаживаясь на край дивана. – Только этого нам не хватало, отец же места в санатории оплатил… Здесь болит, надавила справа внизу.
- Ой…
- Боль за рукой идёт? – резко оторвала кисть.
- Как молния…
- Температура? – приложила ладонь ко лбу сына.
- Не знаю…
- Есть, - воздохнула она. – Надо срочно вызывать «скорую», у тебя, похоже острый аппендицит.
- Да пройдёт…- Андрей, ни разу в жизни не лежавший в больнице, ужаснулся от такой перспективы.
- С этим не шутят, - коротко отрезала мать и отправилась в прихожую к телефону.
А тут ещё ворвалась в квартиру радостная младшая сестра Катя с криком:
- Мама, смотри, что я себе купила!
- Тише, у нас Андрей заболел…
- И чего? Он теперь с нами на море не поедет? – разочарование в голосе Кати заполнило всю квартиру.
- Подожди… Может, никто никуда не поедет. Может, ему операцию делать надо. – И уже в трубку телефона: - «Скорая»? Примите вызов, Андрей Оленьков, шестнадцать лет, подозрение на острый аппендицит… Что? Да я сама врач. Да… Адрес…
А потом – примчавшийся быстрее «скорой» отец, и округлённые глаза Кати, когда брата выносят на носилках. И подтверждение диагноза мамы – гангренозный аппендицит, и эта огромная лампа над операционным столом, и подмигивающий анестезиолог… Тогда был тоже полный провал – никаких мультиков.
Очнулся уже в палате, и доктор с улыбкой, похожей на улыбку Максима Павловича сообщил, что операция прошла хорошо, всё промыли, перитонит ликвидировали, антибиотики будут колоть, но придётся полежать недельку в больнице…
- Значит, на юг не поеду, - смиренно принял действительность Андрей.
- Значит, мы на юг не поедем, - решила за всю семью мама, которую пропустили к Оленькову в палату, потому что она сама была врачом. Профессиональная взаимовыручка в действии.
- Мам, да вы-то езжайте, отец так долго хотел поехать на машине, - сказал ей Андрей, хотя ему тоже хотелось на юг.
- Да как мы поедем?! Ничего – перебьёмся, хотя Катька прямо-таки скисла… Чуть купальник не выбросила.
- Ну, я в другой раз. Не последний же… - уговаривал сын.
И всё-таки они решили ехать, оставив Андрея на попечение бабушки, которая на время должна была переехать в их квартиру. Сама она жила в однушке-брежнёвке, кою заслужила, работая в одном из отделов горкома партии. Дед же умер, когда Оленькова ещё не было. Он был руководителем строительного управления и умер прямо на работе от сердечного приступа, хотя до этого никогда на сердце не жаловался. Но мама потом говорила, что проблемы были, но он, как многие советские мужчины, игнорировал не только обследования, но и банальные импортные профилактические препараты, которые она ему покупала по своему медицинскому блату. Бабушка же всю свою любовь впоследствии перенесла на внука Андрюшу, который был очень похож на деда, хотя к такой похожести ревновал отец, который и сам был средней руки начальником на производстве.
И всё-таки они решили ехать, и Катя не могла скрыть радости, что заднее сидение «Москвича» целиком принадлежит ей. Не придётся делить его с Андреем. А тот смотрел, как отец ещё раз внимательно проверяет всё ли положили в багажник, дотрагивался до повязки, под которой был шов, но уже начал обдумывать преимущества того, что он остаётся почти один в городе. Баба Валя всё же не так строга, и он – любимчик. Когда вытащат нитки из шва, ещё неизвестно кому будет лучше – Кате на пляже или Андрею в душном сибирском городе, но обладающему большей свободой. А тут ещё из подъезда вышла Светлана с подругой Олей и спросила:
- А ты всё-таки остаёшься?
- Ага, - кивнул Оленьков.
- Вы тут следите за нашим простофилей, - приобняла мама Андрея, а обратилась к бабушке и девочкам.
- Ничего он не простофиля, а просто романтик, - заступилась почему-то за Андрея Ольга.
- Держись тут, просто романтик, - поцеловала сына в макушку мама, - бабушку всё же слушай. И тебе пока особо бегать-прыгать нельзя. – И уже к бабушке: - Мама, я там договорилась в поликлинике, мой коллега последит за его швом. На перевязки…
- Знаю, сотый раз уже повторяешь, - махнула рукой на дочь бабушка. – Езжайте уже.
А когда «москвичок» уже выехал из двора, баба Валя хлопнула себя ладонями по бокам:
- Вот ведь, перекрестить на дорожку надо было!
- Зачем? – собрал брови на лбу Андрей, всё-таки какой-никакой партийный работник была бабушка.
- От веку так делали, хуже не будет, а лучше… - но не договорила.
- Так и не посидели на дорожку, - напомнил ещё одну традицию внук.
- Тоже плохо, - вздохнула баба Валя. – Пойдём, я тебе оладушек испеку…
- Пойдём, бабуль.
- Не переживай. Не последний, чай, раз поехали…
- Не переживаю, - искренне ответил Андрей, но получилось, что поехали в последний раз… Все. В том числе Андрей, который после того как отец, мама и Катя въехали под «Камаз» на трассе «Дон», на юг не ездил.
И второй раз очнувшись после наркоза в больнице, Андрей ещё вспомнил маму, склонившуюся над ним там, в том бесхитростном советском прошлом, и подумал: а, может, не надо было их уговаривать ехать? Может, сам Бог знак давал?
И сейчас он снова лёг на тот же диван, как лежал в тот самый день, когда Андрюшу Оленькова скрутил аппендицит, благодаря которому, получилось, он остался не только дома, но и жить.
+ + +
Лана разбудила его через два часа. Она словно знала, что Андрей задремал, потому негромко стучала в дверь, а не давила на звонок, как её брат, и Оленькову во сне казалось, что это бабушка качает ногой педаль прялки…
Когда он всё же открыл дверь, Лана уже спускалась по лестнице с кастрюлей и пакетом в руках. На звук открывающейся двери оглянулась, улыбнулась:
- Так и думала, что разбужу, наверное… Извини. Но Лёша сказал, что у тебя пустой холодильник. Я суп принесла, хлеба немного, салат… Будешь?
- А ты? – улыбнулся в ответ Оленьков.
- Ну… если за компанию… - Света вошла в квартиру осторожно, осматриваясь, словно никогда не была здесь. – Ничего не изменилось…
- А что менять? Технику только. – Андрей привычно пожал плечами, склонив к правому плечу голову. – Зачем? Тем более - мне и сейчас.
- Алексей рассказал, что операция прошла удачно, но про дальнейшее неизвестно, - Светлана поставила кастрюлю на конфорку плиты, а Оленьков невольно засмотрелся на неё, пока она нарезала хлеб и отдувала при этом прядь русых волос, упавшую на глаза.
- А ты тоже не изменилась, - сделал вывод Андрей из своих наблюдений.
Действительно, Светлана будто осталась в десятом классе. Помнилось, после замужества она несколько располнела, округлилась, порозовела, но после смерти мужа девушку как будто вернули в рамку прежнего портрета. Только серые глаза стали ещё более серыми. Или блёклыми… Усталыми. А вот мимика, движения рук, даже лёгкое, едва заметное качание талии на ходу - до градуса совпадали. Она пришла в белой футболке и спортивных обтягивающих брюках, поэтому всё легко узнавалось и угадывалось. И волосы собраны хвостом на затылке, но так, что непослушная кисточка чёлки падает на лоб, и её – либо рукой в сторону, либо сдувать, когда руки заняты.
- Скажешь тоже, - вздохнула Лана.
- Скажу, - уверенно подтвердил Оленьков, - я же вижу.
- Тарелки у тебя где?
- Там же - где мама всегда держала…
- Так что сказали врачи? – спросила Светлана, когда они уже сели за стол.
- Сказали, что поживу пока, но сейчас длительную гарантию даже на японскую технику не дают, - привычно качнул головой вправо Андрей.
- А ты, Дюша, изменился, - Лана назвала его так, как называла в детстве, и Оленьков заметно вздрогнул, опустил взгляд в куриный бульон. – У тебя лицо… мудрее, что ли, стало… Как будто ты что-то такое узнал, что никто не знает.
- Я узнал, - согласился Андрей. – Только не смейся… Я узнал, что наша жизнь была бы бессмысленна, если бы Христос не воскрес... – Оленьков поднял глаза на Светлану, пытаясь высмотреть, как она отнесётся к его словам.
- Над чем здесь смеяться? – тихо спросила она. – У меня ведь, сам знаешь, тоже всё не просто в эти годы было. Я, между прочим, по воскресениям в Крестовоздвиженской церкви пою…
- Точно! – осенило Андрея. – Ты же даже в школьном ансамбле когда-то пела.
- В другой жизни… - вздохнула Лана.
- А знаешь, там в больнице есть молельная комната. Туда приезжает отец Владимир, совершает службы, потом идёт по палатам, соборует, исповедует, причащает тяжёлых больных, в детском отделении дарит детям гостинцы и читает книги вместе с матушкой… Но вот что интересно, к больнице кот прибился, и, не смотря на санитарные нормы, его даже начальство не решилось выгнать. Детишки выплакали. Большой серый кот по имени Кот. Только на это имя откликается. И очень любит людей, хотя по нему видно, что от них же очень пострадал. Так вот, Кот всякий раз приходит на службу, садится позади всех и смотрит на икону Спасителя. Иногда, правда, ложится и дремлет. Но всю службу находится в молельной комнате. – Андрей задумчиво улыбнулся. – Отец Владимир сказал, что всякая тварь хранит память о рае, которого лишил животных человек своим нарушением заповеди. Окаянством своим… Ведь даже покаяться и прощения попросить у Адама и Евы ума не хватило. Я уверен, Господь бы их простил. Отец и мама всегда меня прощали…
Оленьков замолчал. Образы родителей и бабушки заслонили всё остальное.
- Так что кот? – напомнила Лана.
- Кот приходит на службу вместе со всеми, хотя строго расписания нет. Это не рефлекс. Но откуда-то знает, что сейчас люди соберутся, чтобы обратиться к Богу? Я ещё подумал, что он ждёт, что приоткроются врата рая, и он туда прошмыгнёт мимо Архангела с огненным мечом.
Такому образу улыбнулась и Светлана, представив кота впереди возвращающегося в рай человечества.
- Отец Владимир просил всех кота не выгонять, даже если вдруг во время общей молитвы тот начинал мяукать. Пусть, говорит, по-своему Богу поёт. А ты, - переключился Андрей, - давно поёшь в церкви?
- Нет. Я сначала просто ходила. А вообще – сначала попёрлась к психологу… Но что там можно услышать? О том как надо работать над собой, как преодолеть, как переключиться… Курс общей психологии в университете я и сама помню. В общем - психолог научно повздыхал, дал мне за пять тысяч рублей несколько типовых советов, а ещё предложил посещать его курсы за отдельную плату или просто купить их в видео-формате.
- Отдала пять тысяч? Да ты тоже простофиля! – обрадовался Оленьков.
- Знаешь, он так участливо вздыхал, записывал мои проблемы… В общем, да, - подмигнула Лана Андрею, - отдала, мне потом Лёша весь мозг вынес и обещал закрыть контору несчастного психолога. Еле отговорила. Ведь кому-то это помогает.
Оленьков безразлично пожал плечами. Он вдруг вспомнил как намедни отдал последние наличные якобы больным детям.
- В годы советской власти такого не было, - зачем-то и кому-то сказал он.
- Да тоже всякое было, - изящно махнула над столом ладонью Света. – А меня потом подруга в храм потащила. Силой буквально. Ольга вместе с мужем ещё с конца девяностых стали прихожанами…
- Это не та Ольга из параллельного класса, что меня романтиком называла? – вспомнил Оленьков.
- Та самая… - Лана немного смутилась, потому что воспоминания эти так или иначе были связаны с гибелью родных Андрея. – Они рассказывали, как сначала смущались, храмовые бабули их там строили: «так нельзя, здесь не дыши, тут не стой»… Пока батюшка старушек самих не построил. А мы же пели вместе. Она меня и привела, вроде как, петь сначала… А потом уж я службы понимать начала. И знаешь, Андрей, иногда там так поётся, - Светлана перешла на шёпот, словно боялась, что кто-то ещё может её услышать, - как будто сами ангелы с нами поют. Не всегда… Но иногда так… - она покусала губы, подыскивая слова: - в общем, благодать, да и только…
- Слава Богу, - грустно вздохнул Андрей, который почему-то позавидовал такой простой радости, доступной людям – от сердца служить Богу. И одновременно ловил себя на мысли: а сам бы смог хотя бы одну службу до конца выстоять?
- Хочешь – в воскресение вместе сходим? – предложила Лана.
- Сходим, - неопределённо ответил Андрей. – Суп вкусный…
- Обычный… Самый обычный.
Светлана пару минут смотрела Андрею прямо в глаза, будто хотела прочитать там что-то. Оленьков взгляд не отводил. Он вроде и открывал ей навстречу душу, но сам не знал, что там «написано».
«Простофиля», подумал он и улыбнулся, опуская взгляд, а Светлана тут же вскочила убирать со стола и мыть посуду.
А потом они сидели и смотрели вместе какой-то банальный семейный сериал без начала и конца, но зато сцена очень походила на семейную по эту сторону экрана. Когда за окном сгустились сумерки, Лана стала неспешно собираться домой, с кастрюлей в руках у двери на всякий случай спросила:
- Ну, я пойду?
Андрей даже вздрогнул от этого вопроса, будто действительно уходила жена.
- Он же хотел, чтобы ты здесь осталась, - просто и без обиняков сказал он в ответ. – Оставайся, ляжешь в спальне, я здесь – на диване.
- Да неудобно… навязчиво… - опустила глаза Светлана.
- Кровать удобная, - неудачно скаламбурил Андрей. – Правда, оставайся. Пусть он от тебя отдохнёт, а ты от него. Мне тут не тесно…
- Ладно, я только кастрюлю отнесу, и бельё постельное захвачу.
- Кастрюлю отнеси, а белья полный шкаф. Всё чистое, я перед больницей всё постирал… Не знаю - зачем. Только погладить надо. Я-то на не глаженном сплю.
- Я поглажу, - ещё ниже опустила глаза Светлана и юркнула за дверь.
Андрей вздохнул, пытаясь понять и без того понятное происходящее. У него к окружающей реальности был один вопрос: это надо Шипилову или это надо Светлане? Или по-другому: кому из них это надо больше? Очередной вариант использования простофили?.. Мама, подскажи…
А потом они улеглись в разных комнатах, как порядочные советские люди. И Оленьков вдруг начал крутить в воображении сюжеты тех самых дурацких сериалов: Светлана придет к нему ночью с какими-нибудь банальными словами типа «мне там одной страшно, зябко» и пр. Или он решится пойти к ней, чтобы сесть на стул рядом и смотреть как дышит во сне некогда любимая девушка? Но вспомнил про шов на своём теле, и стал отгонять искусительные видения. С тем и заснул.
А проснулся от запаха свежесваренного кофе, очень удивился, и не сразу сообразил, что кофе сварила на кухне Светлана. Побежал в одних трусах в туалет, потом, чертыхаясь, вернулся в комнату, надел, почти на ходу, пижамные штаны и юркнул в туалет, а затем ванную.
Долго чистил зубы, словно хотел убрать налёт с зубной эмали за все годы жизни, долго стоял под душем, но так и не мог понять, что за жизнь начинается для него за дверью, в которую несмело постучала Светлана.
- Дюша, кофе остыл, я уже снова подогреваю…
Кофе остыл. Не остыло, а остыл, как в правильном русском языке. Оленьков посмотрел на себя в зеркало, и навстречу ему выглянул оттуда немного растерянный… простофиля.
А потом он вышел на кухню по привычке в одних трусах, а понял это, только тогда, когда Лана улыбнулась навстречу его клетчатым «семейникам». Но перестала улыбаться, увидев шов.
- Это не аппендицит, - сказал зачем-то Оленьков.
- Я знаю, - ответила Светлана. – Ты - с молоком? – кивнула на дымящуюся чашку с кофе на столе.
- Не… я даже без сахара…
+ + +
Шипилов заглядывал в кабинет шефа так, как крыса, которая сначала пытается поймать носом всю информацию: о возможности пожрать, об опасности и даже о состоянии солнечной системы и магнитных бурях. Ко всему этому крутящему носом облику у него два передних резца сверху и снизу были заметно ниже-выше остального ряда зубов, что делало его очень похожим именно на крысу. Но более всего крысиными были у него глаза, по которым нельзя было понять, есть у него душа или нет.
- Да входи уже, - кликнул помощника Алексей Владимирович, который как раз отбросил к сторону журнал «Форбс», где в списке самых богатых людей России и для него нашлось место. Это ему, с одной стороны, нравилось, с другой - весьма раздражало.
- Задолбали эти писаки, суют свои рыльца везде, прищемить некому… А теперь ещё не поймёшь: то раньше у нас экономическая эффективность и сплошные поцелуйчики с западными партнёрами, то теперь денег на войну с ними давай…
- Так вас, вроде, в санкционные списки не включили? – попытался всунуть своё рыльце в мысли шефа Шипилов.
- По-твоему это хорошо?! – начальник посмотрел на него как советский учитель на безнадёжного двоечника.
- Н-но… Я по вашей просьбе установил плотные связи с общественными организациями в Соединённых…
Удар кулаком по столу – такой – что всё, что на нём было, подпрыгнуло, не дал ему договорить.
- Ты совсем дебил!? – выпучил на помощника глаза Алексей Владимирович. – И для наглядности обвёл этими выпученными глазами все углы кабинета, потому как служба безопасности периодически находила в нём прослушку. Хотя, скорее всего, бывшие чекисты сами и ставили. Надо же было как-то демонстрировать начальнику, что они не зря получают космические зарплаты. Или – действующие чекисты ставили, а бывшие по договоренности с ними снимали, а деньги «пилили» между собой, потому как бывших не бывает. Впрочем, Алексей Владимирович прекрасно знал, что там, где надо, на каждого тупого богатого дебила есть папка, есть досье, в котором если порыться, можно найти приговор особой тройки сталинских времён. Но себя Алексей Владимирович дебилом не считал. Дебилом он считал своего помощника, который после удара по столу готов был сорваться в свою норку и не высовываться. Главное, что устраивало начальника – Шипилов был скрупулёзно исполнителен, а на людях умел не выглядеть дураком, и даже являл задатки будущего партийного функционера и крупного руководителя. Менеджер среднего звена, среднего уровня, которого если выпусти в большие поля, он всё усреднит. Ну и правильно, ибо не фиг высовываться. Все, кто успел и рискнул, высунулись в девяностые.
Подумав об этом, Алексей Владимирович даже едва не улыбнулся, а гнев сменил на милость. И даже назвал тёзку по отчеству…
- Ты вот что, Алексей Викторович, ты документы на выборы подал? Деньги на свою рекламную кампанию вывел? Я-то уже договорился на всех уровнях…
- Всё уже сделал, - на всякий случай негромко, но уже выправив от прогиба свою тщедушную осанку, ответил Шипилов.
- Молодец. Далеко пойдёшь, - начальник снова едва сдержал улыбку.
Уж сколько он запустил «тёмных лошадок» во власть, которые тянули сани и в его, и в свою пользу. Этот, правда, похож, на крысёныша, но зато исподволь загрызёт всех умников, борцов за справедливость, и просто всех, с кем не стоит делиться ни властью, ни деньгами. Главное, чтобы «тёмная лошадка» со временем на дыбы не встала, чтобы крысёныш руку дающую не укусил. Но для этого у Алексея Владимировича была специальная «книга смерти» - так он её называл. Он что-то слышал от бабушки о Боге, о том, что у Него есть Книга Жизни, куда вписывают только безгрешных или кающихся, потому назвал свою папочку компромата – «книга смерти». Там были записаны все грехи его «тёмных лошадок», включая встречи с лицами, как теперь говорят, нетрадиционной сексуальной ориентации, им же организованные. И даже нужные изображения и видеофайлы к этому прикладывались. А что? Ведь у всевышнего тоже, говорят, всю жизнь, как в кино, показывают, - так мыслил Алексей Владимирович. В конце концов, и на него самого где-то хранятся папки. Система… Вот только каяться Алексей Владимирович не планировал. Да и некогда.
- Благотворительному фонду деньги перевёл? – снова спросил он помощника.
- Так точно, - ответил, как в армии, никогда в ней не бывавший Шипилов.
- Отлично, надо там будет тебе выступить. Поедешь… - он глянул в календарь, - в среду. Я договорюсь. Начнем тебя светить. В газетах, в таблоидах этих напишут… И вот что: с девками завязывай. И… с друзьями своими мальчико-девочковыми…
- Да я… - хотел было что-то сказать в свою защиту Шипилов.
- Да ладно, один раз – не… ничего страшного, - почти доброжелательно перебил-улыбнулся начальник. - И главное – не мелочись… На мелочах и мелкой жадности больших дел не делают. И начинай искать себе замену…
- Как?! – глазки помощника на миг остекленели.
- Так, не всю же жизнь тебе за мной портфель таскать. Предшественник и друг твой сейчас кто? – хитро прищурился Алексей Владимирович.
- Председатель муниципальной думы, - облегченно выдохнула «тёмная лошадка».
- А его предшественник?
- Депутат Государственной…
- А его друг?
- Заместитель… - у Шипилова даже дыхание перехватило от высоты должности, которую надо было озвучить.
- Ну вот, так что готовься к старту, принесёшь мне досье на нового помощника. Мои требования к человеку ты знаешь.
- Есть! – снова по-армейски ответил Шипилов, и, судя по его виду, готов был загрызть всех щелкунчиков на свете.
В голове зазвучала музыка из мультфильма, виденного в детстве. Алексей Владимирович не знал, что это часть балета Чайковского, а эпизод назывался «Щелкунчик и крысиный король». Седьмое действие гениального балета… Зато Алексей Владимирович слышал что-то непристойное о Чайковском… Но ещё он не знал, что Божией милостью в его сценарий не вписываются не столько щелкунчики, сколько простофили, потому как вообще никуда не вписываются, кроме Книги Жизни…
+ + +
Вернувшись домой, Шипилов застал Лану, которая задумчиво сидела в кресле и смотрела в никуда, скорее всего, внутрь себя.
- Ну что, прописалась у нашего больного соседа? Красный Крест в работе? – весело спросил он, окрылённый перспективой карьеры, обрисованной начальником.
Светлана посмотрела на него как на посторонний предмет. Лишний в окружавшем её до этого интерьере. Хотя, правильнее сказать, лишней здесь была она.
- Ночью чики-чики? – не унимался Алексей, скабрезно щёлкнув пальцами.
- Лёша, ты дурак? У него шов! – тихо, но весомо ответила Лана.
- Света, это ты дура! У него трехкомнатная квартира в центре города и гараж ещё есть…
- Он в него не заходил с тех пор, как они не вернулись с моря, - задумчиво вспомнила Светлана. – Если тебе надо, давай я съеду, сниму себе квартиру…
- Шипилов не может себе позволить, чтобы его родная сестра мыкалась по съёмным квартирам! Мы, Шипиловы!..
Но тут Светлана его перебила:
- Благодаря тебе, Лёша, я уже Конева.
Шипилов замер, он в суете своей даже забыл, что Света была замужем за его предыдущим шефом, который свою незвучную фамилию Тыцких еще в 93-м поменял на фамилию матери и стал Коневым. Что-то важное, но неуловимое вспышкой осветило заваленную ненужным мусором черепную коробку. В затылке прозвучал голос Алексея Владимировича: и главное – не мелочись.
Даже покачал головой, словно голос оттуда можно было вытряхнуть как капли воды из ушей после ныряния. Действительно, далась ему эта трехкомнатная квартира? С другой стороны, помрёт Андрюха, не пропадать же добру. Ничего, он помимо этих двух квартир, еще построит большой дом себе, а рядом сестре. Но главное: он скоро станет участником большой политической игры. Шашка выходит в дамки! Пешка выходит в королевы!.. Бррр… Ну - хотя бы - в офицеры. Улыбка снова вернулась на его лицо. Он кинул в воздух козырь:
- Вы же неравнодушны друг к другу. Я же вижу. Может, я хочу исправить свою ошибку. Не получилось сделать из тебя Коневу, сделаем Оленькову… - Он хохотнул, уловив в собственных словах некоторое созвучие: - Так сказать поменяем непарнокопытных на парнокопытных. Парнокопытным нужна пара, - и засмеялся над этой шуткой, потому как она показалась ему вершиной биологического остроумия.
- Это все твои знания по биологии? – Лана с отвращением скривила губы. – А, нет, ты ещё в бычарах раньше разбирался.
- Не обижайся, сестрёнка, - искренне расстроился Алексей, - я же просто повеселить тебя хотел. Тем более, биология здесь не при чём, потому что Оленьков типичный ботаник, - начал он выстраивать новую шутку.
- Простофиля… - негромко отрезала Светлана.
- Что?
- Простофиля.
- Ну да… В общем, кончай капризничать, сестра, готовимся к взлёту. К большим, так сказать, делам. А ты у меня теперь в церковь ходишь, так что тебе по любому надо помогать ближним.
- Ближним – это тебе? – едко спросила Светлана, и тут уже брат обиделся.
- А почему не мне? Я – твой брат! Кто у женщины может быть ближе?! Так ведь и Андрюхе помощь нужна. Или не нужна? – Шипилов наклонился, вкрадчиво и одновременно нагло заглядывая в глаза сестре.
Лана взгляд опустила в пол и промолчала.
+ + +
Апрель был сухой и неровный. Он мотался по серым, ещё не готовым к зелёной весне улицам, то пронизывая город холодным ветром, то опускался утром лёгким заморозком, превращаясь в тонкий лёд на редких лужах, то взмывал в тревожное небо, разгоняя облака, и оттуда на какое-то время падала на удивлённых горожан почти июльская жара. Оттого в подсохших лесах вокруг города случались пожары, и два-три дня над городом стоял такой смог, что курильщикам было бессмысленно курить на улицах.
Вместе с апрелем металась между этажами Светлана. Она то уходила не какое-то время домой и даже не звонила Андрею, то наоборот, приходила к нему и жила почти как хозяйка в его квартире, а потом вдруг снова уходила и не возвращалась, словно в ней выключили особую кнопку. «Вкл. Выкл.», вспомнил Оленьков реанимацию. Сам он не метался, и вел себя предельно корректно. Но, возможно, Лану именно это и смущало. Она не могла понять, как Оленьков к ней относится, нужна она ему или нет. А тут ещё брат нудит над ухом, чтобы она быстрее выходила замуж за соседа. В сентябре предстояли выборы, и у него всё меньше оставалось времени на сестру, кроме того, он и сам присмотрел себе спутницу жизни по расчёту – дочку директора одного крупного предприятия и параллельно крупного партийного деятеля, который мог стать для него опорой в карьере помимо шефа. Шеф, впрочем, создание семьи Алексеем одобрял, более того, даже торопил. Кандидат должен быть абсолютно понятен большинству народа и все правильные графы биографии должны быть правильно заполнены, говорил он. Но в эту ускоренную схему не вписывался только индифферентный ко всему Оленьков.
Андрей Михайлович мучился где-то внутри себя. Он, с одной стороны, начал привыкать в Лане, с другой, боялся привязать её к себе, привязаться окончательно сам. Почему? До просто потому, что над ним висел тот самый «Вкл. Выкл.» Он боялся, что не успеет дать Светлане то, что должен дать мужчина. И вроде всё складывалось даже лучше, чем в «мыльном» сериале, потому как даже бывший начальник пригласил его обратно на работу. Начальник хоть и был «эффективный капиталистический менеджер», но человеком оставался. А грустную девушку сделал своей секретаршей, с этой работой она справлялась лучше.
Однажды ночью Лана пришла к нему в комнату, где он с трудом высыпался и ворочался с боку на бок на скрипучем диване. Пришла в белой, почти просвечивающей насквозь ночной сорочке и встала у края его холостяцкого ложа, что, вероятно, означало, «вот я – твоя – просто возьми и всё». Но Оленьков не мог просто… тысячи людей могли, а он нет. Простофиля! Тем не менее он поднялся, подошёл к Лане, прижал её к себе, и даже глаза закрыл от блаженства, которое утратил ещё в школе вместе с девушкой, которую не решился любить.
Светлана стала искать губами его губы, но он нежно приложил к её губам свой указательный палец и прошептал:
- Подожди, вдруг я не тот, кто тебе нужен…
Лана глубоко вздохнула, отстранилась, повернулась и пошла к себе в спальню. На пороге остановилась и сказала:
- Дурак ты, Дюша, простофиля…
А утром ушла, ещё до того, как Андрей проснулся. В этот раз забрала даже свои вещи.
- Дурак, - согласился с ней Оленьков, когда увидел в стаканчике на полке в ванной комнате только свою зубную щётку.
Потом вдруг задрал майку, пытаясь разглядеть в зеркале и понять, насколько страшно выглядит шов на животе. Вроде – ничего… Вон, ребята, с войны возвращаются, там и не такое увидеть можно.
Апрель и Лана метались туда-сюда, а Андрей Михайлович просто не мог решиться…
Немного успокоился, когда после майских праздников Максим Павлович пригласил Оленькова на контрольную компьютерную томографию, и результат её был, вроде как, более чем обнадёживающим.
- Встречайте ваши рассветы со спокойной душой, - резюмировал хирург, рассматривая распечатки внутренностей Оленькова в разных разрезах на экране компьютера.
- Не боитесь сглазить? – то ли пошутил, то ли усомнился Андрей Михайлович.
- Рентген не сглазишь, - повернул к нему голову доктор и заговорщически подмигнул.
Здоровая ирония Максима Павловича внушала Оленькову доверия больше, чем официальное заключение и рекомендации, расширяющие возможности пациента в полноценной жизни и даже допускавшие погрешности в диете.
- А жениться можно? – спросил вдруг Оленьков, будто недоросль у отца, и сам смутился.
- Нужно, Андрей Михайлович! – вернул ему статус доктор и ещё более заговорщически подмигнул во второй раз.
Оленьков решился подмигнуть в ответ, подражая актеру Юрию Никулину в эпизоде фильма «Операция Ы». Видимо, получилось похоже и смешно, потому что хирург засмеялся.
Домой Оленьков возвращался в хорошем настроении. Радовался маю, который очень любил, за врывающуюся в оттаявший мир жизнь, и очень жалел африканцев, которые в силу расположения и климатических условий своего континента лишены такого майского чувства. Впрочем, у них, наверное, есть какие-то свои – особенные.
По дороге от автобусной остановки до дома даже сел за столик в кафе, где уже рискнули осваивать уличное пространство. Заказал себе бокал красного сухого вина и минеральную воду. Почему-то именно так ему представлялось воплощение рекомендаций Максима Павловича ещё пожить и встречать рассветы. А ещё Оленьков вдруг понял, что с интересом смотрит на женщин, невольно сравнивая их с Ланой. «Наверное, со стороны я выгляжу как наивный юнец, которому вдруг разрешили стать взрослым», - подумал с улыбкой Оленьков. Удар колокола к вечере со звонницы храма Архангела Михаила неподалёку заставил его вздрогнуть, и он с укором себе подумал, что сначала надо было идти туда и поблагодарить Господа Бога. Или вообще пойти в кафедральный, где пели Лана и Ольга.
Быстрыми большими глотками всё же допил вино, уже не придавая значения вкусу, подхватил со стола бутылку с минеральной и двинулся в сторону дома. Какое-то громадьё планов стало вдруг выстраиваться в его голове, но никак не могло структурироваться и просто не помещалось. Всё – от заброшенной недочитанной книги до желания съездить на Алтай или в Крым, или просто на тот самый берег лесного озера за рассветом, или, скажем, купить кеды для утренних пробежек, и даже самому написать книгу – всё крутилось в голове точно кубик Рубика. Но где-то в самой макушке оставалась одна-единственная правильная мысль, что ещё вчера вся эта суета была неважна, потому что за дверью стояла смерть. И мысль эта отрезвила Оленькова во всех смыслах. Он усилием воли разогнал в уме всю суету. Всю, кроме Ланы.
Войдя в подъезд, он на минуту остановился у дверей Шипиловых. Поднял руку, будто хотел нажать на кнопку дверного звонка, но потом махнул этой рукой вниз, вдоль перил, и буквально взлетел на свой пятый этаж, перешагивая через две ступеньки, как уже не делал с самого детства. Пока возился с ключами от своей двери, та дверь, у которой он на миг замер минуту назад открылась. Оленьков услышал голоса. Было понятно, что на лестничную площадку вышла Лана, а её брат, то ли из прихожей, то ли вообще, высунув голову за дверь продолжал кричать:
- Нет, ну если бы тебе было что-то надо, я бы для тебя всё сделал! Вот прямо великий труд – инвалида в постель затащить! Какие мы нежные! Уже давно бы прописалась у него и мне личную жизнь налаживать не мешала! Мне Беллу надо сюда привести… Моралисты долбанные!..
Внизу хлопнула дверь подъезда, это Лана выскочила на улицу. Алексей перестал кричать, что-то ещё буркнул и закрыл дверь в их квартиру. А Оленьков так и остался стоять с ключами в руках. «Деце… Белла», почему-то подумал Андрей, который даже перестал понимать зачем у него в руках ключ.
Ключ он положил в карман и уверенно начал спускаться вниз. Пока спускался, представлял себе, как сейчас постучит в дверь Шипилова, в когда тот откроет просто и без слов даст ему в морду. Представил себе его растерянное крысиное личико после этого… Но прошёл мимо двери, и вышел из подъезда.
Лану Оленьков догнал уже у храма. Он вдруг точно понял, куда она сейчас пойдёт, и догнав, какое-то время тихо шёл за ней. А потом стоял в притворе, глядя, как она шепчет над свечами у иконы «Утоли моя печали». При этом Андрею казалось, что Богородица смотрит не на Светлану, а на него грешного.
+ + +
Ожидая Светлану, Оленьков сидел на лавочке у храма. Май между тем претворился июлем, отчего даже прикормленные голуби ленились подниматься в безоблачное голубое небо. Андрей с радость вспомнил, что машинально утащил с собой из кафе поллитровую пластиковую бутылку с минеральной водой, и с улыбкой обманувшего самого себя дурачка вынул её из кармана и выпил до дна. С этой улыбкой на лице его и застал дьякон Дмитрий, который жил в соседнем дворе.
- Светлану ждёшь, - не спросил, а догадался он. Видел их иногда на службах.
- Ага… - Оленькову вроде как и хотелось с кем-то поговорить, но и жаль было вынужденного одиночества. – Что-то она долго…
- А это тебе Бог ещё немного времени даёт, чтобы ты точно решился, - улыбнулся дьякон, и, уловив тревожное настроение Андрея, похлопал его по плечу, легко поднялся и направился в храм.
Оленьков вдруг понял простую, очевидную истину в словах Дмитрия, и, словно ища подтверждения, посмотрел на золочёные кресты на маковках куполов.
- Помоги, Господи, - просто и без всякого пафоса попросил он, как попросил бы у родного отца.
А дальше всё пронеслось как короткометражный фильм.
Когда Лана вышла из храма и, увидев Андрея, остановилась в нерешительности, он сам подошёл к ней, шепнул на ухо «пойдём» и взял под руку. И она не стала спрашивать, куда он её ведёт. Просто доверилась и пошла. И всю дорогу они молчали, Оленьков лишь нежно слегка сжимал её кисть в своей ладони, как тогда, в десятом классе… Подушечки пальцев Светланы чуть скользили в ответ по его руке, и от этих прикосновений внутри рождалось чувство полёта. «Да, да! В первый раз так и было! – не думал, а просто ощущал Андрей, будто заново примеряя чувство первой любви. Как по чьему-то мановению аномальная майская жара отступила, и яблоневый ветер бросил им навстречу несколько белых лепестков.
За всё время пути Андрей только спросил, кивнув на сумочку на плече у Светланы:
- У тебя там?..
- Телефон, паспорт, карточка и немного косметики, - ответила та, не задумываясь.
- То, что нужно, - снова кивнул Оленьков, подводя Светлану к ступенькам ЗАГСа.
- Так ты мне делаешь предложение? – остановилась Лана, вскинув брови.
- Предложение – это когда предлагают, а я настаиваю, - пояснил Андрей, картинно откинув руку, приглашая даму пройти в здание.
- А у тебя у самого паспорт-то есть? – почему-то спросила Лана.
- О, у меня полный комплект, я же из больницы… - и нетерпеливо взял её под локоток.
- Всё там нормально… пока… пойдём уже. Я хочу, чтобы ты стала моей женой…
- День сегодня какой-то… - Светлана вспомнила крики брата.
- Хороший день, - улыбнулся Андрей, наклонился и поцеловал Лану в губы, и после долгого поцелуя добавил шёпотом: - Правильный день. Яблони цветут.
- Так и сирень и черемуха вместе, - вспомнила и оглянулась по сторонам Светлана. – Природа будто с ума сошла…
- Это человечество с ума сошло, точнее, так в ум и не вернулось, а природа… она что… у нее свой язык. Я бы на ее месте с нами вообще разговаривать не стал. Так что? – он снова наклонился к её уху, слегка касаясь губами: - Будем о глобальном, или подумаем о своём маленьком…
Услышав слово «маленький», Светлана вдруг вздрогнула и побледнела. Замерла. Потом тихо, но твёрдо, как приговор, произнесла:
- Ты же знаешь, у меня никогда не будет детей. Ради чего жить?
Оленьков вдруг повзрослел сразу на сто лет, глубоко вздохнул, посмотрел на Лану, как на растерянную дочку.
- Ради чего жить? Ради Бога! И обездоленных детей больше на этом свете, чем счастливых… Помнишь, я тебе про больницу рассказывал. Я буду жить для тебя, ты будешь жить для меня, а вместе мы будет жить для людей. Столько, сколько Господь определит. Этого мало?
Светлана взвесила его слова где-то между умом и сердцем, на глаза у неё выступили слёзы, прижалась к груди Андрея.
- У тебя ветровка больницей пахнет…
- У мамы всегда вся одежда больницей пахла, а я так и не привык, - вспомнил Андрей, и они стали медленно подниматься по лестнице.
+ + +
Когда у тебя появляется машина с исполнительным личным водителем, ты уже точно начальник. Неважно начальник чего, важно материализованное подтверждение статуса. Для Шипилова оно выражалось в черной «тойоте камри» с цифрами на номере 006. У шефа был номер 001. У его замов в порядке приближения 002, 003, 004 и т.д. Стало быть, Алексей Викторович был шестым в иерархии. Не хотелось думать о блатном понимании цифры шесть, и Шипиловым не думал. В конце концов, у начальника службы безопасности был номер 007. А вот водитель Володя действительно был исполнительным и подчеркнуто уважительным. Первое время он даже выбегал открывать для своего шефа дверцу, но Шипилов, исходя из рекомендаций собственного шефа, такое подобострастие запретил. Более того, он даже высказал показавшуюся ему мудрой мысль:
- Я же в народные избранники баллотируюсь, это я должен тебе дверь открывать. Но, ты должен стать моим надежным тылом, я должен тебе доверять на все сто! И если у меня будет всё хорошо, у тебя тоже будет всё прекрасно.
- Угу, - не особо вникая согласился Володя.
Володю «дал» Алексею Викторовичу шеф. Он был сыном одной крупной начальницы, отведённой на синекуру в какой-то фонд после того, как ею занялись следственные органы. Парень мог бы иметь блестящую карьеру, но что-то не заладилось в семье – сам бросил элитный вуз, сам ушёл в армию, сам ограничил себя вождением автомобиля. Впрочем, Шипилову некогда было вдаваться в подробности жизни своего водителя, даже если он был бы внуком Сталина.
Но Володе дверь Алексей Викторович не открывал, а вот Белле… с такой любовью в глазах, что вся народная любовь перед ней меркла. Они только что высадили Беллу у особняка, построенного для неё отцом, и Шипилов долго держал после поцелуя ладонь Беллы в своей. Она руку не отнимала, но и особых чувств к своему воздыхателю не выказывала. Знала себе цену. А цена во всех смыслах мыла заоблачная.
Смуглая, стройная, кукольно-красивая, по нынешним светским параметрам широко образованная, она во всех смыслах была почти на голову выше Алексея, а главное – не нуждалась в карьерном росте, не имела необходимости доказывать кому-то чего-то, потому что вообще не имела необходимости ни в чём, и смотрела на своего избранника опять же во всех смыслах чуть свысока. И тот пока что готов был прощать ей этот взгляд, сохраняя в своём подражание преданному дворовому псу. Володю, который знал его совсем другим, Шипилов не стеснялся, да и Володя, как большинство нынешних водителей, смотрел не в лобовое стекло, а на экран своего гаджета.
- Я тебя сегодня не приглашаю, - немного устало сообщила Белла. – Хочу поработать.
«Поработать» означало у Беллы заняться творчеством. Писать стихи или рисовать. Именно это заставило в своё время Беллу обратить внимание на Алексея. Кто-то из друзей-умников подсказал ему, что была такая поэтесса Белла Ахмадуллина, у которой папа был большим начальником в советской конторе, и Шипилов даже выучил несколько её стихотворений наизусть, чтобы в подходящий момент блеснуть своей эрудицией перед своей Беллой. И блеснул. В тот момент он собрал весь свой почти отсутствующий артистизм, и выдохнул:
Когда расцеловал я влагу
двух глаз твоих и совершенство
их нежной мрачности постиг,
сказал я: я имел отвагу
жить на земле и знать блаженство —
я жил, я знал, и бог простит.
Сегодня я заметил странность,
увы, заметил я, что море
твой образ знает и творит:
в нем бодрствует твоя усталость,
и губы узнают в нем горе
тех слез твоих, о, слез твоих.
И Белла впервые посмотрела на него с интересом. Ей вдруг показалось, что и на неё можно смотреть не только из-за точёной фигурки и смазливости, не только из-за денег отца.
- Это не сама Ахмадуллина. Это её перевод грузинского поэта, - сказала она замершему в ожидании оценки Алексею.
- Я знаю, - прохрипел он, хотя понятия о Карло Каладзе и его стихотворении 1966 года не имел. Заучивал, что под руку подвернулось. У Ахмадуллиной стихи были женские, а это мужское, что и стало отправной точкой к выбору.
- А хочешь я тебе свои стихи почитаю?
Алексей кивнул так, то чуть голова не отвалилась. И Белла, глядя то в небо, то куда-то в линию горизонта, то в саму себя начала читать. Если бы Шипилов знал, как читала стихи Ахмадуллина, он понял бы что его Белла старается ей подражать томностью в голосе и таким особенным, почти эротическим придыханием, которое с первой строфы свело его с ума. Вот тогда-то у него в глазах и появилось выражение преданного дворового пса, которое Белла отразила в рисунке карандашом, подарив ему этот набросок на следующий день. Рисунок Алексей поместил в подходящую рамку и повесил в кабинете. Увидев его, шеф добротно ухмыльнулся:
- Белла рисовала?
- Так точно! – отрапортовал помощник.
- Верной дорогой идёте, товарищи, - почему-то сказал Андрей Владимирович.
- Езжайте обратно по объездной дороге, там пробок нет, - почему-то посоветовала Белла, выглядывая через голову Алексея за открытые ворота.
- Я соскучился, - проскулил Шипилов, заглядывая, в свою очередь, через плечо Беллы в приоткрытую дверь.
- Не сегодня, сегодня – стихи. И отец сегодня дома. Ты же меня к себе не приглашаешь? – с вызовом напомнила девушка, и Алексей даже наморщил лоб. В этих морщинах собралась если не ненависть, то, во всяком случае, обида на Лану, которая никак не могла съехать к своему инвалиду Оленькову. Их букетно-романтический период затягивался. Появилось настойчивое желание как-то его ускорить.
- Слушай, - обратился он к Володе в машине на обратном пути в город, когда его посетил нужный вариант развития событий, - а ты мог бы слегка зацепить человека на дороге, но так, чтобы не убить, чтобы чуть в больничке он полежал, а лучше дома?.. Ты же в гонках участвовал?
- Это зачем? – машинально спросил Володя.
- Да понимаешь, у меня сосед, друг детства, у него всё никак с одной девушкой наладиться не может. В общем, он сам попросил. Но надо чтобы всё было натурально. И тогда она будет его жалеть… дома… - развивал вслух вариант Шипилов. – Он тут болел намедни, так она его кормила-поила, а он, дурак, выздоравливать вздумал.
- Так это…. – сомневался Володя, - дело подсудное… или прав лишат…
- Прав лишает тот, у кого больше прав, - напомнил Алексей. – Я же тебе говорю, он ещё спасибо скажет. Он вообще по жизни простофиля… Но надо помочь человеку. Так ты мне скажи, такое можно замастрячить? Теоретически?..
- Да всё можно… умеючи. И теоретически, и практически, - покачал головой во все стороны водитель.
- Супер! Я тебе за это…
- Да ничё не надо, если по-дружески, если друг попросил, это ж дело такое… - упредил обещания Володя.
- Спасибо, брат, - чуть не расчувствовался Шипилов.
На какую-то пару минут в машине воцарилось этакое молчание мужского взаимопонимания – значительное и почти величественное. Но прервал его выкрик Алексея:
- Да ёшкин кот! Притормози!
Володя послушно нажал на тормоз, прижимаясь к бордюру тротуара.
- Вот ведь, не успели про них подумать!.. Что они делают в этой части города?!
Впереди шли, взявшись за руки как влюблённые школьники Оленьков и Лана. При этом Андрей размахивал левой рукой, что-то оживлённо рассказывая или декламируя.
- Поди стихи читает, как вы только что. Они что ли? – спросил водитель, держа глаза над рулём, будто прицеливаясь.
- Да, конечно, они! – ответил Шипилов так, как будто Володя должен был их знать как облупленных.
- Так, может, сейчас и задеть по касательной? Он же на проезжей части выплясывает? - продолжал целиться Володя. – А с виду у них полный адюльтер, - подивился он, хотя не совсем был уверен в знании значения последнего слова. Но Шипилов вторую часть фразы не услышал, он думал вслух о своём:
- Вот ходят за ручку, пионеры! Детский сад! Тут до загса рукой подать! Сейчас говоришь? Так, Володь, я тогда из машины-то выйду, кафешка вон есть… Туда заскочу… Точно, как Пьеро перед Мальвиной на трассе… - оценил картину Алексей, как будто Пьеро читал Мальвине стихи на оживлённой проезжей части. – Я пошёл, - не оставил он водителю времени на собственное решение и в буквальном смысле скользнул за дверь как крыса в нору.
Володя даже не посмотрел в его сторону, он выбирал нужную траекторию, и машина, взвизгнув покрышками, как это часто бывает у лихачей, рванула с места.
+ + +
Оленьков действительно стоял на проезжей части. Он действительно читал Светлане стихи. Он действительно выглядел как школьник, да и декламировал хрестоматийное стихотворение Константина Симонова:
Предчувствие любви страшнее
Самой любви. Любовь — как бой,
Глаз на глаз ты сошелся с нею.
Ждать нечего, она с тобой.
Предчувствие любви — как шторм,
Уже чуть-чуть влажнеют руки,
Но тишина еще, и звуки
Рояля слышны из-за штор.
А на барометре к чертям
Все вниз летит, летит давленье,
И в страхе светопреставленья
Уж поздно жаться к берегам.
Нет, хуже. Это как окоп,
Ты, сидя, ждешь свистка в атаку,
А там, за полверсты, там знака
Тот тоже ждет, чтоб пулю в лоб…
И после чтения последней строки к ним шагнула та самая женщина с ящиком на шее:
- Молодые счастливые люди, не хотите пожертвовать несчастным больным детям?
- Я уже давал вам денег, вы ко мне приходили… - растерялся простофиля, и рука его машинально потянулась к карману брюк.
И после прочтения последней строки чёрная «камри», визжа покрышками, рванула с места…
И увидев растерянность и беспомощность простофили, Светлана схватила Андрея за руку, и легко увлекла его за собою на другую сторону улицы.
А женщина шагнула на проезжую часть вслед за ними, на этот раз растерянной была она:
- У нас всё честно! У нас фонд! – протянула она руку с листком реквизитов, усеянным печатями.
- Мама?!?! – крикнул Володя, резко крутнув баранку в сторону.
Тойота врезалась в фонарный столб, обняв его капотом, на асфальт из руки женщины упал листок с реквизитами для переводов от сердобольных граждан.
- Мама! – повторил бледный Володя, выскочив из покорёженной машины. – Какого такого ты сама ходишь с этим ящиком?! У тебя работников мало?!
Оленьков и Светлана удивлённо оглянулись, но, убедившись, что все живы и здоровы, кроме машины, снова взялись за руки пошли- полетели как те самые влюблённые школьники.
- Тыц-тыц… - озадаченно резюмировал Шипилов увиденное, выйдя из кафе. В его руках из динамика мобильного тревожно зазвучал «Интернационал», он мгновенно отключился от ситуации и твердым голосом ответил:
- Слушаю, Алексей Владимирович.
- Так, Лёша, бросай всё, включая Беллу, и срочно ко мне. Для тебя вырисовывается очень высокая перспектива. Ответственный пост… - сказала трубка голосом шефа.
- Так точно, - успел ответить Шипилов до того, как шеф отключился.
Алексей подошёл к толпе зевак, которые осматривали покорёженную машину, потом к Володе, обнимавшему притихшую мать.
- Все целы? – деловито спросил он.
- Нормально, машина только, - ответил водитель.
- Машина – ерунда. Скоро у нас будет новая. И зарплата у тебя, брат, будет новая.
В руке снова запел телефон. На этот раз зазвучала песня из старого советского фильма – «У беды глаза зелёные»…
- Белла? – не скрывая деловитого тона ответил Шипилов. – Новые стихи? Прекрасно, дорогая, но потом, я обязательно послушаю, сейчас очень занят.
Где-то в загородном доме Белла удивлённо посмотрела на экран смартфона. У неё возникло чувство, что она уже замужем за большим начальником.
Оленьков и Лана почти бежали-летели, взявшись за руки, ото всего этого куда-то далеко-далеко…
ВКЛ-ВЫКЛ-ВКЛ…
