БЕЛАЯ ТИШИНА ИНГИ
Этот рассказ — эксперимент на стыке эротики и психологической прозы. Это сенсорное путешествие в мир женщины, переживающей разрыв, где финал выбираете вы. Готовы начать?
Она ненавидела эту тишину. Не ту, что снаружи — за окном все равно гудел город, слышался гул машин и сдержанные голоса с улицы. Нет. Ту, что поселилась внутри. Глухую, ватную, после того как в квартире пропали его шаги, его голос, его смех. Телевизор она не включала — чужие жизни раздражали. Музыка будила слишком болезненные ассоциации. Оставалась эта тишина, в которой пульсировала одна-единственная мысль: «Я одна».
Инга. Двадцать четыре года. Бухгалтер в небольшой фирме. Цифры. Цифры были предсказуемы, их можно было сложить в аккуратные столбцы, свести дебет с кредитом. Жизнь — нет. Переехав в город два года назад из тихого провинциального городка, она так и не обрела здесь ни друзей, ни почвы под ногами. Подруги остались там, в прошлой жизни. Здесь был только Он. Максим. Он стал ее всем: и другом, и любовником, и проводником в новом мире. А потом взял и исчез, оставив после себя именно эту — внутреннюю — тишину.
Она сидела на краю кровати, в своей белой спальне. Белая кровать, белые стены, белый абажур на лампе — она когда-то думала, что это цвет чистоты, нового начала. Теперь это напоминало ей стерильную больничную палату. После ухода врачей. Когда операция уже сделана, а боль еще жива.
Шелковый халат цвета ночного моря распахнулся, обнажая кожу. Она провела ладонью по бедру — кожа задрожала, покрылась мурашками. Ее тело, еще недавно такое знакомое и родное, теперь казалось чужим. Ненужным сосудом для переполнявшей ее тоски.
Ее взгляд упал на тумбочку. Не на письмо — оно лежало в ящике, исписанное гневом и слезами. На фотографию, прижатую тяжелым стеклянным пресс-папе. Он ненавидел цифровые снимки, говорил, что у них нет души. Это было распечатано на матовой бумаге.
Селфи. Пляж. Закат. Они, мокрые от моря, загорелые, смеющиеся. Максим прижимается щекой к ее плечу. Его рука — сильная, с коротко подстриженными ногтями, знавшая не только ласку, но и грубую силу у станка на заводе — обнимает ее за талию. А на ее плече, чуть ниже ключицы, ясно виден свежий, багровый след его зубов. След их недавней, дикой, смешной возни в прибрежных кустах. Он тогда смеялся, а она смеялась сквозь слезы и боль, чувствуя, как что-то щелкает внутри нее навсегда.
Лампа на тумбочке мигнула. Один раз. Коротко, словно подмигивая этому прошлому. Или это была просто тень от ветки за мокрым от дождя окном? Она уже не различала.
Она взяла холодное стекло. Пахло пылью, морем и им. Его дешевым одеколоном с нотками древесины, который она теперь ненавидела и жаждала одновременно.
Закрыла глаза. Приложила стекло к губам. Холод обжег.
И началось.
Дыхание. Сначала частое, прерывистое. Потом — глубже. Медленнее. В такт шуму прибоя, что пришел из памяти. Она дышала им. Вдыхала частицы того дня, того песка, того солнца с бумаги.
Рука. Двинулась сама. Не ее рука. Рука-проводник. Кончики пальцев скользнули по коже, как по мокрому камню. Мимо колена, по внутренней стороне бедра. Нашли жажду — тупую, ноющую, пульсирующую где-то в глубине. И начали утолять. Медленно. Так медленно, что время треснуло по шву.
Вкусы. На губах — соленое. От слез? От моря? От его шеи тогда, на пляже, когда он нес ее на руках из воды, а она кусала его кожу, смеясь? Язык поймал каплю памяти.
Звуки. В ушах — крик чаек. Или это ее собственный стон, приглушенный стеклом на лице? Скрип кровати стал скрипом мачты старой лодки. Где-то далеко гудел город, но это был уже шум другого мира.
Тактильность. Холод стекла на губах. Горячая влага под пальцами. Шершавость простыни под спиной. Она распадалась на ощущения. Переставала быть целой. Становилась вихрем.
Воспоминания накатили, волна за волной, не хронологически, а сенсорными вспышками:
- Вкус: Слишком сладкий кофе на его губах. И соленый вкус его кожи после моря. (Кончики пальцев круговыми, вкрадчивыми движениями нашли напряженный, чувствительный бугорок, и она чуть вздрогнула, слегка запрокинув голову, выдавливая из себя стон.)
- Тактильно: Шершавость его пиджака о щеку. И шершавость языка на том самом месте укуса. (Движения руки под халатом стали увереннее, настойчивее, почти грубыми, словно она хотела стереть память о чуждой ткани физическим ощущением здесь и сейчас, заменить его призрак реальностью собственной ладони.)
- Звук: Его голос, неправильно ставивший ударение в слове «твОрог». И его сдавленный, хриплый смех у нее в ухе, когда они падали в песок, и он прижимал ее к земле, а она отбивалась, смеясь. (Из ее горла вырвался тихий, сдавленный стон — уже не только от ярости, но и от нарастающей, предательской волны удовольствия, идущего из глубины живота. Она стиснула зубы, пытаясь его заглушить.)
- Запах: Его пот после спортзала, едкий, животный, смешанный с дешевым одеколоном. Он въелся в ее сознание как наркотик.
Внутри нее заговорили два голоса. Ранимая и Стойкая.
- «Остановись, — шептала Ранимая, глядя на счастливые лица на фото под веками. — Он ведь любил? Смотри, как он смотрит... Он был твоим домом.»
- «Молчи! — перебивала Стойкая, и ее голос совпадал с ритмом движений руки, становящихся все быстрее, требовательнее. — Это взгляд на одну ночь. Он смотрел так же на ту официантку в баре. Он был тюрьмой. Кончай. Кончай с этим. Кончай с ним. Выжги его из себя.»
Ее тело перестало ей подчиняться. Оно жило своей собственной, древней жизнью. Таз вздымался навстречу пальцам, спина выгибалась дугой. Дыхание стало частым, свистящим. Глаза закатились. Мир сузился до точки — точки бьющегося, дикого, неудержимого наслаждения, поднимающегося из самых глубин.
И тогда это случилось.
Не взрыв. Большой взрыв. Тихий, внутренний. Ее тело взорвалось изнутри, разбрасывая атомы удовольствия по всей комнате. Пальцы свело судорогой, будто они ловили последнюю нить, связывающую ее с реальностью. Во рту пересохло, как будто она кричала целую вечность, не издав ни звука. В ушах зазвенело. Мышцы живота болезненно сократились, выжимая из себя все — и боль, и тоску, и память о нем. Она падала в черную, бездонную, тихую пустоту, и это падение было сладостнее любого полета.
И когда вихрь ощущений достиг пика, разрывая ее на атомы, Инга...
ВЫБЕРИТЕ СВОЙ ФИНАЛ:
ФИНАЛ 1: ВОЛНА (ГРУСТЬ)
...открыла глаза. Фото сползло на подушку, оставив на щеке мокрый след и красный отпечаток. Лампа все так же мигала. Дождь все так же стучал в окно. Она была одна. Все так же. Только внутри теперь бушевала не волна желания, а тихая, бездонная пустота, тяжелая, как свинец. Она свернулась калачиком вокруг холодного пятна на простыне и разрешила себе плакать. Впервые за долгое время — не от злости, а от простой, безутешной грусти. Конца. И это было честно.
ФИНАЛ 2: ТИШИНА (ОСОЗНАНИЕ)
...закричала. Тихо, в стекло у своих губ. Крик был не от боли и не от удовольствия. Это был крик освобождения. Плоть содрогнулась и умолкла. И в наступившей тишине она поняла. Это был не он. Это была она. Все это время она прощалась не с ним, а с собой — той, что верила в его «навсегда». Она лежала, прислушиваясь к тихому, ровному биению своего сердца. Одинокого. Целого. Ее. Пепел развеян. Зеркало собрано. Она не была счастлива. Но она была свободна.
ФИНАЛ 3: ПЕСОК (ПРИНЯТИЕ)
...отпустила себя. Не в забвение, а в иное измерение. Тело взорвалось тихим фейерверком, ум замолк. А когда она открыла глаза, то улыбнулась. Фото все так же лежало на ее груди, дышащем ровно и спокойно. Она не стерла его. Она приняла. Как принимают песок на пляже — он везде, он впивается в кожу, он часть этого дня. Он — больно и прекрасно. Она потянулась, чувствуя приятную истому и легкую грусть. За окном перестал идти дождь. Она пережила бурю. И вышла из нее не с пустыми руками, а с умиротворением. Он стал воспоминанием. А она — живой. И в этом был новый этап.
P.S. от авторов (Лег Шаблонский и А. Грейдов):
А какой финал выбрали вы? Делитесь в комментариях — ваш выбор и ваше чувство важны для нас. Ведь каждая история находит своего читателя.