Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Как ни противился я ещё с августа неумолимому приближению ноября 1825-го, как бы ни выступал в роли этакого Принца-Кунктатора Повелителя Времени, но изменить, увы, ничего не возможно, кроме единственного - прямо с сегодняшнего дня завершить "Однажды 200 лет назад", да и дело с концом... И как будто всё осталось по-прежнему! Но это, конечно, было бы совершенно по-детски, вроде пряток ночью с головой под одеялом - чтобы было не так страшно, и ты в домике... Так или иначе, придётся продолжать наш помесячник, что случилось - того не миновать.
Впрочем, практически весь ноябрь для России был вполне себе рядовым месяцем; ничто, казалось, не в состоянии поколебать беспечно-благостное полусонное существование Империи десятилетие спустя великих войн под десницею 47-летнего (48 ему должно было исполниться 12 декабря) Александра Благословенного. Всё шло своим чередом: не жалуемый современниками, министр финансов Канкрин вытягивал русский рубль, основательно запущенный предшественником - изобретателем каши, преображалась неспешно, но верно перестраивающаяся и обустраивающаяся Москва, приукрашалась, меняясь всё в лучшую сторону и меняя дерево на камень, столица, всё так же были скверны осенние, в неизменной хляби, провинциальные дороги...
- ... Правду сказать, ужасная была работа, и 21 человек насилу срядили, ибо грязь по пояс, где? На столбовом тракте и в самой деревне! Два часа тут бились. Я покуда, скинув измокшие сапоги и штаны, мыл себе ноги простым вином и точно тем избавился от болезни, может быть, нешуточной. Как я ни бесстрашен в дороге, но признаюсь, что не решился сесть в коляску (она же и высока), а взял мужицкие сани, в коих доехал шагом до Москвы. Перекрестился, как был у заставы. Ай да офенбахская коляска, выдержала-таки! Благодарю Бога, что вынес меня живого, ибо в среду мужик и баба и лошадь их найдены были мертвыми в грязи, три версты от того места, где меня повалили. А мертвых лошадей на дороге я сам насчитал три. Бог сжалился над Москвою, и падающие с неба инженеры (снег) лучше все сделают на дорогах, нежели губернатор наш...
Как любезный читатель, верно, уже догадался, это Александр Яковлевич Булгаков, решившись по какой-то надобности на осеннее путешествие, попал в такую неприятную ситуацию, о чем и сообщает брату уже 21 ноября. Случилось это - москвичи меня поймут! - в... Мытищах! Эвона! Именно подобные реприманды придают особое звучанье определению "200 лет назад"!..
25 ноября, когда Император уже с неделю как почил, Булгаков пишет:
- Государь теперь не только повелитель и обладатель, но и помещик Крыма. Ох, много это путешествие пользы принесет краю тому. Журналы только и говорят, что о Крыме. Я радуюсь все, что здоровье Михаила Семеновича так скоро поправилось; в Москве не показалось оно мне весьма цветущим. Слава Богу, что государево здоровье ничего и что он согласился поберечься и не выходить из комнаты несколько дней. Странно, что вот дней с десять, как слышно это было в Москве...
Ну да, всё верно... Печальное известие достигло столицы лишь к полудню воскресенья 27 числа. Долго же мчал фельдъегерь из Таганрога! Но уже 30-го Москва обо всём узнает...
- Боже мой, Боже! До какого дожили мы дня, мой милый и любезный брат. Итак, свершилось величайшее несчастье, которое могло постичь Россию! Не стало ангела нашего, блюстителя спокойствия целой Европы. Ах, милый друг, какой это удар для тебя; я знаю, как ты его боготворил. Как ты это перенес?! Ежели бы все мои были уже здесь, я все бы бросил, кинулся в сани и поскакал бы к тебе. По своей горести измеряю твою; гляжу на твой портрет, плачу, и мне кажется, что и портрет плачет, но точно вижу в нем что-то печальное. Не знали, не чувствовали мы своего счастия, Бог нас наказал... Всем сию минуту приносят объявление: являться в Успенский собор в 11 часов для принесения присяги государю Константину Павловичу... По слухам, государь изволил исповедоваться и причащаться, сохранив до конца память, и, наконец, еще подписал несколько бумаг. Государыня ему закрыла глаза. За сутки до кончины своей изволил послать в Варшаву за наследником, но когда его не стало, то отправили туда с печальным объявлением Чернышева. Болезнь произошла, говорят иные, от простуды, другие – от волнения крови и желчи, образовавшего гнилую горячку. Говорят также, что Вилье сначала не попал на болезнь. Как бы ни было, мы его лишились! Мы это несчастие должны были узнать вчера. Бог нас наказывал и пожарами, и наводнениями, и неурожаями; но последнее несчастие довершает все. Это потеря для всего мира. Кротостью, правосудием, добродетелью своей и всемогуществом, которые имел он в руках своих, государь укрощал, предупреждал беспокойства, восстановлял всюду тишину. Мы видели это в Москве, Испании и Пьемонте... Бедный Воронцов! Недолго продолжалось его благополучие. Как все приятно ему являлось в будущем. Все исчезло навсегда. Здесь говорят, что он так болен, что не мог ехать в Таганрог... Давеча был я в соборе... читали отношение Милорадовича, была молитва с коленопреклонением, Филарет читал клятвенное обещание, а подписывать будем присягу, когда прибудет император в Петербург и получим манифест. Не одного видел я и в соборе, и на площади со слезами на глазах. Все тут напоминало ангела, коего мы лишились. Я ожидаю с нетерпением известий от тебя, мой друг любезный. Прощай, обнимаю тебя душевно. Скоро надеюсь жену и детей привезти сюда. Молю Бога, чтобы дал тебе сил и бодрости... Много уже прошло дней, а как ни заговорим с Наташей о покойном государе, все плачем. Он особенно к ней был милостив; бывало, на балах, где бы она ни сидела, изволит ее отыскать и танцевать с нею польский. Дай Бог, чтобы твердость императрицы не имела последствий. Как, кажется, не потерять голову в такую ужасную минуту! Я так и думал, что император отправится в Таганрог, как скоро узнает о состоянии больного. Все ожидают с нетерпением манифеста о восшествии на престол; он покажет некоторым образом чувства и мысли нового государя...
- АВТОРСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. Несомненно - чувства Александра Яковлевича, а равно и сотен тысяч подданных Российской Империи, неподдельны и искренни... Вот подумалось: пожалуй, в летописи современной России последние подобные проявления были только... в 1953-м, но тут такое... смешенье идеологии, сложностей исторических катаклизмов и их же ужасов, что судить о чистоте пролитых тогда слез, кажется, не нам. Но вспомнилось мне и иное: бабушка одной из моих знакомых в ноябре 1982-го дала суровую отповедь своей дочери, чересчур легкомысленно отнесшейся к смерти Брежнева. "Молчи!" - скорбно сжав губы, сказала она тогда. - "Ты просто не понимаешь! Он столько сделал для страны!.." Думаю, пережившая и Сталина, и Хрущева бабушка знала - о чем говорила. Правитель, вместе с либералом и практиком Косыгиным, осчастлививший СССР "золотой пятилеткой", выходной субботой, праздничным 9-м мая, массовым строительством вполне приличных квартир и даже понятием "предметы роскоши", о которых широкие массы трудящихся ещё в начале 60-х и помыслить не могли, полагаю, заслужил такую эпитафию. Хотя, к примеру, покойный Жванецкий, до самой смерти сохранивший какую-то патологическую ненависть к СССР, но крайне жаловавший Ельцина и Гайдара (!!), тоже о Брежневе отзывался крайне... нелицеприятно. Гримасы игр ума...
Возвращаемся на 200 лет назад. Конечно же, многих - особенно, из окружения покойного - тревожит ещё и собственная неопределенность. Почти четверть века - срок изрядный! Сформировался особый уклад, привычки, чиновный фон - ежели угодно. А что же теперь? Великий князь Константин Павлович - фигура известная, и не сказать (шепотом, разумеется), что такая уж популярная: резок, груб, несдержан, а эта ужасная скандальезная история с групповым бесчестием (я уж так... деликатно!) несчастной госпожи Араужо?.. Не зря Александр Яковлевич Булгаков в письме к брату так тревожится о будущности Константина Яковлевича: "... Да подаст тебе Бог силы и крепости при таком горе быть в состоянии работать, а дела будет у тебя теперь бездна. Я помню милости цесаревича к тебе, когда он был в Петербурге в последний раз; но так ли знает он тебя, так ли испытал, как покойный император?"
А мы, пожалуй, тем временем вернемся в последний раз в Таганрог - к телу того, кто ещё каких-то пару недель назад был властелином полумира. Эти жутковатые воспоминания оставил адъютант Дибича Н.И.Шениг. Речь и дет о процессе бальзамирования тела покойного, которое (именно "которое"! Не "которого") необходимо для соблюдения всех регламентированных в подобном случае процедур доставить в столицу. Sic transit...
21-го числа, поутру в 9 часов, по приказанию Дибича отправился, я, как старший в чине из числа моих товарищей, для присутствия при бальзамировании тела покойного государя. Вошед в кабинет, я нашёл его уже раздетым на столе, и четыре гарнизонные фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими тесьмами. Доберт и Рейнгольд, с сигарами в зубах, варили в кастрюльке в камине эти травы. Они провели в этом занятии всю ночь, с той поры, как Виллие вскрыл тело и составил протокол. Череп на голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с волосами, чем немного изменялось выражение черт лица. Мозг, сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, в роде сахарной большой жестянки с крышкою, содержавшей спирт, и заперты замком. Кроме вышесказанных лиц и караульного казацкого офицера, никого не только в комнате, но и во всём дворце не было видно. Государыня накануне переехала на несколько дней в дом Шихматова. Доктора жаловались, что ночью все разбежались и что они не могли даже добиться чистых простынь и полотенец...
К слову, во время описанного "процесса" "что-то пошло не так"... Да, собственно, всё: в Таганроге не смогли найти ни качественного спирта для бальзамирования, ни прочих, необходимых для того ингредиентов. И далее - очередная тайна этого "сфинкса, не разгаданного до гроба" (по меткому выражению князя Вяземского) - вернее, целый список тайн, отгадка которых невозможна сегодня никоим образом: тело Императора в закрытом гробу было отправлено в столицу только... в марте следующего года. С чем именно прощались члены семьи - можно лишь представить (но лучше - не надо!) Четверо же присутствовавших при кончине Александра, унесли эту загадку с собой навсегда, породив своим молчанием пошедшую бродить по Руси легенду о "Фёдоре Кузьмиче"...
Нам же сегодня остаётся лишь, пожертвовав прочими постоянными персонажами цикла, привести несколько отрывков из документальных свидетельств ноября, посвященных таганрогским событиям.
- Ужаснейшее бедствие нас всех постигшее, любезный друг Арсений Андреевичу отнимает у меня силы к изъяснению скорби и сокрушений мною ощущаемых. 19-го ноября поутру, в 10-ть часов и 50 минут, поражены мы были жестоким ударом по случаю кончины обожаемого Монарха нашего Государя Александра Павловича, после 13-тидневной желчной и потом обратившейся в нервическую горячку... Во все время болезни Государевой я не покидал его, ухаживал за ним, оказывая все пособия, какие только были нужны, и к несчастью моему все мои труды были тщетны. Всевышнему Творцу угодно было ниспослать на нас гнев свой, лишив нас столь драгоценного Монарха. Одним утешением остается мне то, что я еще при конце его мог оказать ему последний долг, быв здесь совершенно один. В ужасной горести занимаюсь учреждением печальной церемонии. За две тысячи верст от столицы, в углу Империи, без малейших способов и с большой трудностью доставать самые необходимые вещи по сему случаю нужные, за всякой безделицей принужден посылать во все стороны курьеров, распоряжаться всем и не только толковать, но даже самому рисовать разные планы и фигуры, потребные для церемонии, и признаюсь, что ежели бы меня здесь не было, не знаю как бы cie пошло, ибо все прочие потеряли совершенно голову. Императрица во все время болезни также не покидала Государя и за ним ухаживала, при кончине оказала удивительную твердость. Печаль Свою, по слабому Ея здоровью, переносит благодаря Бога хорошо, не знаю что будет впоследствии... (Из письма от 21.11.1825 непосредственного свидетеля произошедшего князя П.М.Волконского к А.А.Закревскому)
- "Нижеподписавшиеся, находясь Екатеринославской губернии в городе Таганроге при высочайшей особе его императорского величества с глубочайшею верноподданническою скорбию свидетельствуем, что благочестивейший государь император Александр Павлович, самодержец всероссийский и проч. и проч., и проч. на возвратном пути из Крыма 3-го и в особенности 4-го числа ноября почувствовал первоначальные лихорадочные припадки, кои скоро по прибытии его величества в Таганрог 5-го числа оказались послабляющею желчною лихирадкою, из коей образовалась впоследствии воспалительная жестокая горячка с прилитием крови в голову. Сия болезнь увеличивалась с быстротою и продолжалась с таким упорством, что все беспрестанно употребляемые к прекращению ее врачебные средства оставались тщетными. 15-го числа государь император изволил приобщиться святых тайн. 17-го ноября поутру в положении его величества примечена была некоторая перемена, возбудившая слабый луч надежды к облегчению страждущего венценосца; но в продолжении того и последующего дней при совершенном истощении последних сил его величества горячка усиливалась с сугубою жестокостию. 19-го же числа по полуночи в 10-ть часов и 50-т минут государь император отошел из сей жизни в вечную" (Свидетельство о смерти императора Александра I, отправленное императрице-матери Марии Федоровне графом И.И. Дибичем за подписями его самого, П.М. Волконского, А.И. Чернышева и медиков – Я.В. Виллие и К.К. Штофрегена)
Впрочем, негоже так уж... завершать ноябрь: мол, finita! Готовимся... к чему-то... Предлагаю ненадолго заглянуть в Михайловское: а там-то что? А всё то же, что и давеча - октябрем, или ноябрем. Например, Пушкин узнает от Вяземского, что князь так и не получил давний долг в 600 рублей; сам-то АС, наивно полагая, что беспечный мот брат Лёвушка давно оный погасил, принужден оправдаться:
- Я думал, что ты давно получил от Льва Сергеича 600 р., украденные Савеловым, — узнаю, что Лев их промотал; извини его и жди оброка, что соберу на днях с моего сельца Санкт-Петербурга...
А уже 30 ноября (но всё ещё не зная о смерти своего порфироносного тезки) Пушкин отправляет занимательнейшее письмо Александру Бестужеву, с которым они в переписке уж несколько лет на "короткой ноге". Мысли о собственном журнале (как бы антитезою князю Петру и его деятельному участию в успешном "Московском телеграфе") всё ещё крайне занимают его:
... Ты едешь в Москву; поговорим там с Вяземским об журнале; он сам чувствует в нем необходимость, а дело было бы чудно-хорошо...
И ещё одна примечательная фигура тут затронута - Якубович. Человек яркий, наподобие Фёдора Ивановича Толстого-"Американца", создавший о себе легенду при жизни самостоятельно и собственноручно, талантливый позер, "рисовщик", храбрец и безжалостный бретер, цинично простреливший руку удивительному композитору и пианисту Грибоедову. Вот что пишет о нем Пушкин:
... Не Якубович ли, герой моего воображенья? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева etc. — в нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы лучше...
Все они - и Якубович, и Бестужев, и десятки других общих знакомцев - уже вскоре станут героями совсем иного... романа.
Таким - или примерно таким - увиделся мне ноябрь 1825-го, а уж хорош он был или плох - решать всяко не мне, я - всего лишь скромный собиратель и огранщик драгоценностей, щедро рассыпанных по отечественной Истории.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "РУССКIЙ РЕЗОНЕРЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу