До Куменок было триста километров, и Женя с Матвеем сразу же попали в пробку на выезде из города. Протолкавшись в потоке пару часов, Матвей предложил попить кофейку в придорожной забегаловке. Женя охотно согласилась, и только сев за столик и сделав заказ, она поняла, что боится предстоящей встречи.
- Это последний шанс… Если этот самый Хаев Виктор Петрович вляпался в то же самое, что и я, и не смог ничем помочь своему ребенку, то это все. Тупик.
- Да ладно тебе нагнетать – «последний шааанс». Даже если он не знает, как помочь Инге, придумаем еще что-нибудь.
Матвей пожал печами и улыбнулся официантке – черноглазой смуглой девушке, которая охотно ответила на его улыбку, ставя перед ним тарелку солянки. Женя невольно поморщилась, и тут же разозлилась сама на себя из-за непрошеной и бессмысленной ревности.
- Вдруг он вообще ничерта не знает, и заяву подал, потому что она какая-нибудь подруга или любовница вообще. А в Куменки ездит, потому что там грибов прорва.
- Все может быть, – охотно согласился Матвей. – А зимой он туда ездит, потому что природа красивая.
Женя усмехнулась и принялась за еду. С аппетитом, которого от себя не ожидала, она съела и суп, и второе, и еще завернула в салфетку пару вкуснейших пышных булочек. Когда Матвей рассчитывался, отмахнувшись от Жени, которая настойчиво совала свою карту, она снова увидела, как легко и беззаботно он отпустил пару шуточек молодой официантке, и настроение у нее совсем упало. И что она только наворотила, связавшись с этой чертовой Амалией Зельдович!
Добравшись до нужного им съезда, они увидели, что поворот на Куменки был вовсе не полузаброшенной грунтовкой, а добротно заасфальтированной дорогой. Ею явно активно пользовались. Через четверть часа езды они уперлись в древний металлический шлагбаум, который был закрыт на висячий замок. Матвей вышел из машины, покрутил замок в пальцах:
- Замок не ржавый, недавно смазывали, – сказал он высунувшейся в окно Жене.
Она открыла дверь:
- Ну что, потопали.
Асфальт закончился через пару сотен метров, и они ступили на грунтовую дорогу, пролегавшую через сосновый бор. От одуряющего травяного свежего запаха у Жени легонько закружилась голова и зазвенело в ушах. Широкая тропинка была отсыпана щебнем, и на ее обочинах выделялись следы автомобильных шин.
- Деревенька-то явно посещаема, – сказал Матвей и указал куда-то в гущу соснового бора.
Женя увидела, что на стволы деревьев были нанесены засечки на высоте человеческого роста, и стесанные участки кто-то покрасил ярко-красной краской. Помеченные деревья шли нестройной шеренгой справа и слева от дороги, будто очерчивая какую-то границу.
Вскоре лесок закончился, и они увидели лежащую в низинке явно обитаемую деревеньку – дымились печные трубы, землю пятнали разноцветные квадратики огородов. Матвей взял ее за руку, и она невольно стиснула его пальцы. Когда они подошли к крайнему дому, из-за забора высунулась голова пожилой женщины, низко, до бровей, повязанной платком.
- Здравствуйте, вы не подскажете… – начала Женя, но женщина вдруг крикнула через плечо:
- Семен!
Из дома что-то глухо пробурчали, и она снова крикнула:
- Чужие!
Матвей задвинул Женю за спину, и в этот момент из калитки выскочил седой мужик с двустволкой в руках. Несвежая майка была заправлена в камуфляжные штаны, прицепленные одной подтяжкой, вторая болталась за спиной.
- Какого черта надо? – крикнул он и вскинул двустволку.
- Спокойно, отец, – Матвей примирительно поднял раскрытые ладони. – Человека одного ищем, Хаева….
Договорить он не успел – седой повел ружьем.
- А ну, шагай вперед! И ты тоже, цаца!
Они свернули с узкой боковой улочки и попали на широкий деревенский порядок. Из-за заборов появлялись головы, люди удивленно глазели, перекидывались фразочками.
- Эй, Семен, эт кто такие? – крикнул маленький хлипкий дедок с густыми белыми волосами, собранными в хост.
- А хер их знает! Ошиваются тут! К старосте веду.
Вскоре они дошли до бревенчатой, ничем не отделанной избы, на коньке которой красовался блестящий жестяной флюгер. На стук в калитку вышел пожилой мужчина в джинсах, колени которых были заляпаны землей и травой; подмышки старенькой клетчатой рубашки темнели влажными полукружьями. С крыльца спускалась худая женщина со страшными черными мешками под глазами, на ходу повязывая платок на гладко причесанную голову. Одета она была как монашка – в длинное, до пят, темно-синее глухое платье. Она взглядывала на гостей тревожными черными зрачками и сжимала в нитку и так тонкие сухие губы.
- Вот, Михалсаныч… – Семен опустил ружье. – Шляются тут. Че с ими делать?
- Ну-с, с какой целью пожаловали? Внимательно слушаю, – Михаил Александрович отряхнул колени.
- Мы ищем Хаева Виктора Петровича… – начал Матвей, но его снова прервали.
- Да опусти ты ружье, Семен! А вы… Марш за мной. Обедать пора, Маша уж накрыла, наверное. Поедим и побеседуем.
***.
Жена Михаила Александровича, та самая женщина в монашеском строгом платье, действительно накрыла стол в горнице. Сухо, без улыбки, она поставила перед Женей и Матвеем по тарелке супа, сунула плетеную корзиночку с хлебом. Женя хотела сказать, что не голодна, но рот наполнился слюной, да и Матвей без тени сомнения взял ложку и принялся наворачивать густые ароматные щи.
- На машине приехали? – осведомился староста.
- Около шлагбаума оставили, – кивнул Матвей.
Михаил Александрович бросил взгляд на старинные ходики с дверкой для кукушки и пробормотал:
- Поздно уж… обратно сегодня вряд ли успеете.
Женя ела и оглядывала горницу, время в которой, казалось, остановилось. На стене висел бархатный коврик с изображением трех охотников со всем известной картины; в углублении серванта лежала стопка желтых газет, верхняя из которых чернела жирным заголовком «Правда»; с портрета на столе взирал выцветший и поблекший Ленин, а в углу, около жестяных окладов икон тускло светилась лампадка. Староста, закончив есть, закурил прямо в комнате папиросу, откинулся на стуле и спросил:
- Ну-с, что привело в Куменки? И как вы село вообще нашли?
От Жени не укрылось, что обращался он в основном, к Матвею, не удостоив ее взглядом. Матвей сухо, по-деловому, изложил их историю, начав с кассеты Зельдович и закончив Хаевым Виктором Петровичем, который подозрительно часто наведывался в заброшенное село. Когда дело дошло до Инги и эксперимента Жени, староста крякнул и переменил положение на стуле. Матвей закончил, и в комнате на минуту повисла тишина – Михаил Александрович продолжал курить, неряшливо пачкая рубашку пеплом. Вместо пепельницы он использовал блюдце, посеревшее от старости.
- Ну? – нетерпеливо воскликнула Женя. – Вы что-то знаете об Амалии Зельдович и Хаеве Викторе Петровиче?
- А то как же, – невозмутимоответил староста и кивнул в сторону окна. – Виктор Петрович вон он… в соседнем доме живет.
В комнату заглянула Маша, и Жене стало неловко от ее закаменевшего в маске страдания лица. Она тут же исчезла, и староста сказал:
- Не может смириться… Столько лет прошло, мы уж тут все попривыкли, а Маша – нет. Богомольная стала, все грозится в Свято-Вознесенский скит уйти. Есть тут рядом… Ладно, история долгая.
Михаил Александрович встал, вынул из серванта бутылку без этикетки и рюмки. Не слушая протесты Жени, налил всем; Матвей, помедлив секунду, взял рюмку и выпил. Староста снова закурил и начал рассказ:
- Маша забеременела Светой, когда Илюше было всего полтора года. Шел 92 год; конечно, предугадать того хаоса, что ждал страну, мы не могли, но уже тогда было ясно, что все летит к черту. Но об аборте я не смог даже заикнуться: Илюшу мы долго ждали, у Маши слабое здоровье. Получилось далеко не сразу, было два выкидыша и одна замершая. И моя мать за эти три года, что мы пытались, истрепала ей все нервы. Мол, ты не женщина, выносить не можешь, пустоцветка, чего мужику жизнь портишь… Поэтому для жены еще одна здоровая беременность стала подарком, хотя я очень просил ее подумать. Когда родилась Света, с ней сразу было не так как со старшим. Она почти не спала, постоянно ныла, знаете, это даже не здоровый крик ребенка, а беспрерывное фоновое нытье. И взгляд у нее был такой странный, какой-то взрослый. Пугающий, если честно. Диагноза долго не было, поначалу ставили детскую шизофрению, еще что-то. В 96 году нам пришлось совсем туго. Мы с женой были оба инженерами на оборонном предприятии, которое к тому времени тихо загнулось, а к новым реалиям не так-то просто было привыкнуть… А тут еще двое детей, один из которых требует постоянного внимания и присмотра. В садик Света не ходила, в школу, разумеется, тоже, умственная отсталость была глубокой. Она не разговаривала и почти не реагировала на нас. И вдруг нам поступает предложение от нашего психиатра поучаствовать в эксперименте одаренного коррекционного педагога из какого-то захолустного Заринска. Мы, конечно, не особенно обрадовались – что может работница какого-то захолустного интерната из жуткой тьмутаракани? Но психиатр продемонстрировала просто невероятные результаты, показала нам целый фильм о выздоровевших детях. И еще – за это платили и обеспечивали жильем в этом Заринске. Мы сдали Илюшу бабушке и поехали. Таких, как мы, было несколько десятков человек, все с разных концов страны, у всех дети с глубокой умственной отсталостью. Амалия забирала детей по очереди в интернат, и одним из условий была изоляция ребенка от родителей на это время. Мы с Машей никогда бы не согласились на это, потому что попахивало каким-то шарлатанством, но мы уже видели невероятный прогресс детей, которые шли в первой партии. Я сам лично видел, как совершенный идиот, лишенный способности к какому-либо пониманию, вдруг становится осмысленным, живым. Это было действительно чудо. Мы пробыли в Заринске всего пару недель, а Света начала понимать нас, начала говорить! Это было такое чудо – видеть в ее глазах мыслящего человека! Мы думали, что на этом лечение кончено, и собирались обратно в Москву, но Амалия сказала, что нужен последний, четвертый этап. Он самый главный и закрепляет все обретенные ребенком навыки. И… она вдруг пропала. Честно говоря, мы не особенно расстроились с женой, мы были ей благодарны, но все-таки она не была близким нам человеком. И кроме того, в ней всегда чувствовалось что-то… глубоко неприятное. Мы ответили на вопросы милиции и отправились обратно в Москву. Там прошли медкомиссию, с ребенка сняли диагноз, и Света стала готовиться к поступлению в школу. И тут начались первые странности. Маша заметила, что дочь как-то странно растягивает слова, и когда мы прислушались, то поняли, что она просто удваивает звуки.
- Как это? – вырвалось у Жени.
- Каждый звук в слове произносит дважды. Например, нашего кота она называла к-к-оо-т-т. Будто и заикалась на согласных и тянула гласные. Причем сама она ничего особенного не видела в этом и считала, что говорит точно так же, как и мы. А потом стало хуже… Намного хуже.
Михаил Александрович снял очки и потер толстую пористую переносицу.
- Поначалу мы водили ее к логопеду, которая сочла это обычным заиканием… Впрочем, как и мы все. Поначалу был даже какой-то эффект от занятий… А еще Света увлеклась вырезанием лобзиком, и мы успокоились – нам казалось, что тяга к творчеству это хороший признак. Дочь делала кукольные домики из фанеры, и довольно искусно, надо признать. Мы даже продали несколько штук друзьям. Домики становились все более затейливыми – дочка делала и внутреннюю обстановку, и крошечных человечков-жителей.
Однажды ночью я проснулся от жуткой головной боли и тошноты и сперва решил, что подхватил желудочно-кишечную инфекцию. Но тут до меня дошло, что головная боль подпитывается каким-то тихим звуком невероятно отвратительной тональности. Вскоре я понял, что звук шел от окна, и отдернув штору, я увидел домик, сделанный Светой, который стоял на подоконнике возле приоткрытой створки. Стены домика были испещрены дырками разного диаметра, кроме того, к его крыше были приделаны несколько трубок, свернутых из бумаги. Летний ветерок из окна попадал в эти отверстия и производил тот самый кошмарный звук. Я закрыл окно и меня тут же настигли дикие спазмы в желудке, и следующий час я провел в туалете, где блевал, простите, фонтаном. Жена и сын отделались легче – их похожие симптомы настигли только утром и были не настолько бурными. Тогда я не связал нашу болезнь со Светиными поделками. Мы дружно решили, что подхватили какую-то инфекцию. Света продолжала делать свои домики, которые становились все более странными и все более непохожими на детские игрушки. Маша однажды сказала, что эти поделки производят на нее жуткое впечатление. Переломный момент случился, когда сын переломал все ее домики, сказав, что они нашептывают ему жуткие вещи по ночам. Но она сделала новые. Это становилось опасным – Света часто открывала окно и ставила поделки так, чтобы трубки и отверстия издавали звуки, которые тоже стали больше похожими на какие-то жуткие стоны и рычание. Я лишил ее фанеры и расходных материалов для домиков, и на какое-то время она затихла и ничего не мастерила. Но однажды мы снова проснулись ночью от этих завывающих звуков, которые напоминали стоны грешников в аду. Я прошел в комнату к Свете и увидел, что она стоит, прижавшись вплотную к стене, в которой зияли три отверстия. Представьте, она проделала дыры в бетоне! Черт знает, как! В одну дыру она вставила трубку, склеенную из книжных листов, и эти три отверстия и бумажная труба издавали адские звуки. Я хотел вытащить трубку, но как только протянул руку, череп прострелила жуткая боль, и меня вырвало.
После этого мы провалялись с рвотой два дня, и уже не было никаких сомнений, что это действие тех странных акустических систем, которые делала Света.
Притворяться, что ничего не происходит, мы больше не могли. Я позвонил в Заринск, в интернат, где нам сказали, что Амалию так и не нашли. И потом начали обзванивать родителей, чьи дети лечились у Зельдович – там мы познакомились кое с кем. Так, по цепочке, мы собрали почти всех, кто был в этом эксперименте в Заринске.
- И что, у всех были проблемы? – воскликнула Женя.
- У всех, – покивал большой седой головой староста. – Так мы и оказались здесь – почти все из наших детей крайне опасны, и держать их в городских квартирах не было уже никакой возможности. Впрочем, лучше один раз увидеть. Пойдемте.
Следуя за старостой, они вышли со двора и направились по широкому деревенскому порядку. Из-за заборов высовывали носы любопытные жители, провожали глазами чужаков. Вскоре они свернули к небольшому озерцу, посредине которого, прямо из воды, торчала старая колокольня с отломанным шпилем. Михаил Александрович вынул из кармана пригоршню мягких затычек для ушей.
- Вот, возьмите. Суйте в уши, если услышите звук.
Они подошли ближе к воде, и Женя увидела, что стены колокольни сплошь испятнаны дырами, похожими на гнезда ласточек в скалах. В одно из окон высовывался частокол металлических трубок, торчащих под разными углами. Над сломанным шпилем волноваласьстая мелких птичек, медленно меняя очертания.
- Света сама выбрала это место. Она поселилась в затопленной колокольне, и с тех пор мы ее не видели.
- А как же..? – начала Женя.
Михаил Александрович пожал плечами:
- Не знаю. Сначала мы думали, что она просто сбежала, но когда я увидел, что в колокольне появляются эти дыры, понял, что она там. Мы пытались отвозить туда пищу, но она не забирает ее… А еще вот эти птицы – видите? Они всегда там, никогда не садятся.
Птицы то собирались в идеальную сферу, потом изящно рассеивались и формировали что-то вроде знака бесконечности, а потом – мягкую плавную фигуру, похожую на волну. Вдруг они остановились, будто замерли и быстро устремились вверх, словно струя фонтана.
- Сейчас начнется! – крикнул староста и суетливо запихнул беруши.
Женя взяла мягкий цилиндрик, покатала его между пальцами, помедлила, и тут раздался звук. Он начался гудением из металлических труб и наращивал мощность завываниями с придыханием, дыры в стенах задышали, закричали. Эффект был потрясающий – Женю будто ударили в солнечное сплетение, вышибли весь воздух. Хрипение и вой, скрежет и стоны проникли в ее мозг, ударили по обнаженным нервам, и облако боли накрыло ее. Она едва почувствовала, как Матвей схватил ее голову, а Михаил Александрович больно, царапая кожу, совал затычки ей в уши.
Приглушенный звук потерял свое действие, и Женя, жадно хватая воздух, уперлась ладонями в колени, наклонившись, будто бегун после длинной дистанции.
- Ужас… – прошептала она одними губами.
Староста мотнул головой, призывая их уйти от берега, и Женя, поддерживаемая Матвеем, с облегчением устремилась прочь. Когда они удалились на безопасное расстояние, Михаил Александрович вынул беруши и сказал:
- Хорошо, что звук распространяется очень ограниченно. По всем законам физики его непременно должно быть слышно в деревне, но Свету можно услышать только около берега. И действие снижается, если заткнуть уши или, например, включить музыку.
- Господи, это ужасно! – вскликнула Женя. – Это будто, будто….
- Будто болит везде и сразу, – подсказал староста.
- И сколько их тут, бывших пациентов Зельдович? – спросил Матвей, покусывая травинку.
- Сейчас двадцать шесть. Еще есть Тамара… Но она из наших, из родителей. Слушала Свету дольше, чем положено. Ну и сейчас… В общем, разумом тронулась.
- А еще? Покажите кого-нибудь еще! – с жаром воскликнула Женя. В ней проснулся азарт исследователя.
- Да вот могу вас к Хаеву сопроводить, тому самому, кого вы искали. У него сын тут, Толя.
Хаев, оказавшийся невысоким худым мужичком за шестьдесят, хмуро выслушал старосту, равнодушно пожал одним плечом и посторонился, пропуская их во двор. Он провел их через сени и горницу, остановился перед закрытой дверью.
- С порога смотрите, в комнату не входить, – буркнул он.
Хаев толкнул дверь и на пороге они увидели большую картонную коробку, похожую на те, в которые пакуют домашнюю технику. К торцу ее была приставлена еще одна коробка, к той – еще одна и еще. В довольно большой комнате был построен небольшой лабиринт из коробок, который порой мастерят дети. Вся эта конструкция затряслась, внутри зашуршало и загремело, и скоро из первой коробки, отверстие которой выходило к порогу, показал голову золотоволосый мальчик лет семи. Он с любопытством посмотрел на Женю и Матвея, так и оставшись на четвереньках.
- Поздоровайся, – хмуро приказал Хаев.
Мальчик звонко и тоненько воскликнул:
- Здрасьте!
Староста улыбнулся ему и сказал, обращаясь к Жене:
- Все такой же, как и тридцать лет назад. Не стареет! Вот коридор из коробок построил, вроде, безобидная детская игра, а на самом деле….
Хаев взял с комодика в коридоре фонарик, присел и посветил в коробку. Толик шустро пополз по своему лабиринту, а Женя присела и увидела на картоне полувысохший трупик какого-то небольшого животного; несильно наносило гнилой плотью.
- Что это?
- Собака, – буркнул Хаев. – Давно уж он затащил…Поначалу воняла ужасно. Щас вон заветрилось.
- А почему не выкинете?
Хаев с Михаилом Александровичем переглянулись и одновременно фыркнули.
- Да кто б попробовал!
- Эвона… – Хаев огляделся, вытащил из темного угла коридора непонятного назначения палку, засунул в коробку и ткнул в трупик животного.
Толик наблюдал за ним из-за угла картонного лабиринта, сверкая глазами. Палка сдвинула трупик, и Женя увидела его разорванное брюхо, из которого торчали узкие полоски коричневого картона, точно такого же, из какого были сделаны коробки. Палка, которой орудовал Гуляев, вдруг прогнулась посередине, будто резиновая, и упала на дно коробки такой же полоской картона. Гуляев вытащил оставшийся кусок деревянной палки, швырнул ее в тот же темный угол.
- Лучше не лезть, в общем, – кротко подытожил он.
Толик же хихикнул и скрылся в своих коробках, которые тряслись и шуршали при каждом его движении.
***.
Они вернулись к старосте домой, где он снова вынул бутылку без этикетки, и Женя уже не возражала и первая выпила предложенную рюмку. Они расположились на веранде, куда услужливая Маша притащила пару стульев для гостей. Сама она наотрез отказалась составить им компанию, несмотря на все обаяние и улыбки Матвея.
- Оставьте! – махнул рукой староста, когда жена скрылась в доме. – Бесполезно. Она ни с кем не разговаривает. С коровой и то больше, чем со мной!
- Это из-за дочери? – спросила Женя.
- Да. Она считает, что мы пошли против воли бога, за это нам всем и кара. Совесть ее мучает.
- А вы пытались что-то сделать, найти ответы, что-то с этим сделать? – Женя размашисто повела рукой, имея в виду все Куменки.
- Да что тут сделаешь! – с досадой воскликнул староста. – Зельдович пытались найти, детектива даже нанимали… Все без толку! Какого тут врача пригласить? Тут экзорцист нужен! Шарлатанов полно было! Прежде чем тут все собрались, кого только не приглашали. Экстрасенсы, гадалки, ведьмы, колдуны всех мастей. А толку то… Одна вон полезла к Толе, черт знает, где она сейчас, в какой коробке.
Женя застонала:
- Должен быть какой-то выход! У Зельдович ведь были пациенты, которым она смогла помочь! С ними же все хорошо!
Михаил Александрович пожал плечами:
- У нас не вышло разгадать эту загадку. Мы не знаем, почему это сработало с одними детьми, но не сработало с нашими. Все что мы можем – это защитить других от наших детей. Эта… сила, которую высвободила Амалия, думаю, что она способна на большее, и, если четно, я до смерти боюсь того момента, когда мы все тут перемрем от старости. Выйдут ли они из деревни, когда она опустеет, каков срок их жизни – мы ни черта не знаем.
Женя поникла, глядя на свои коленки, испачканные травой. Последняя ниточка никуда не привела. Все, тупик. Что делать? Привезти сюда Ингу, платить старосте, чтоб приглядывал за ней? Самой тут поселиться? Последняя мысль заставила Женю громко фыркнуть. Господи, какой бред. Но оставлять ее в интернате тоже долго нельзя, теперь Женя была уверена, что этот странный улей, что строит ее сестра, небезопасен.
- Интересно, что все это довольно творческий процесс, – задумчиво протянула она. – То, как они производят свои сумасшедшие… произведения, похоже на работу художника, музыканта. Довольно странно.
- А что странного? – Матвей протянул руку за ягодой клубники, которой они закусывали. – Пробуждение сознания, развитие интеллекта разве не этим и должно сопровождаться?
Женя задумалась.
- Слишком ярко выраженный творческий процесс, это раз, – загнула она палец. – Он должен был как-то развиваться, с чего-то более простого. И потом, это должно было как-то еще выражаться…Ну, у Амалии должны были остаться рисунки, поделки… Что-то такое. А в ее кабинете мы не нашли ничерта, кроме профессиональной литературы.
- В кабинете? – удивленно переспросил Михаил Александрович. – Вы про кабинет на втором этаже?
Женя кивнула.
- Но в кабинете она максимум принимала посетителей. Все эксперименты с детьми были в комнате на первом этаже, там еще рядом каморка с метлами.
Женя с Матвеем переглянулись.
- Вы уверены?
- Абсолютно. Да и в кабинете просто не было места. Дети ведь оставались там на ночевки, и я точно помню, что в помещении было несколько кроватей и учебные парты с доской.
***.
Когда Женя с Матвеем засобирались домой, Михаил Александрович грустно усмехнулся:
- Э, нет, ребятки. Поздно уже, солнце садится. Видели при въезде в село зарубки на деревьях? До этих пометок доходит та, что множит сущности.
- Кто это? – спросил Матвей.
Староста поморщился:
- Скорее всего, сами увидите. Если в селе новые люди, она всегда приходит. Спите спокойно, но если разбужу, не пугайтесь.
Маша отвела их в небольшую комнатку с пыльным старинным диваном; принесла одеяло, подушку, набитую сеном и постельное белье.
- Вот, – обронила она, кладя стопку белья на диван.
- Множащая сущности – кто это? – взглянул на нее внимательно Матвей.
Маша покачала головой и вышла, ничего не ответив.
- Кажется, она из последних сил держится, – вздохнула Женя.
Они устроились на скрипучем диване, при малейшем движении издававшем пружинный стон. Пахло пылью, сеном и тем особым запахом дерева и уюта, какой бывает только в деревенских домах. Шуршала подушка, издавая густой травяной дух. Матвей притянул ее голову к себе, и Женя, утомленная долгим волнительным днем, уснула на его плече.
Проснулась она от того, что кто-то настойчиво тряс ее за плечо. Женя с трудом открыла глаза и увидела старосту, держащего горящую свечу.
- Вставайте! Множащая сущности пришла. Надо торопиться!
И как бы в подтверждение его слов коротко и сильно бахнуло в стену. Они вскочили, и Женя, бывшая в майке и трусиках, потянулась было за одеждой, но Михаил Александрович одернул ее:
- Некогда! Быстрее!
Он провел их в большую горницу и усадил за стол, где уже сидела бледная Маша в темно-синем бархатном халате. Снова застучали в стены – то с одной, то с другой стороны. Потом сильно ударили в дверь, последовал целый залп сильных ударов; Женя слышала, как сильно трясется створка.
Староста сел с ним за стол и широко развел руки, подавая одну ладонь Жене, вторую – жене.
- Возьмитесь за руки! Как будто мы на спиритическом сеансе! Что бы и произошло – рук не размыкаем! Держитесь крепко! Если кто-то захочет выпустить руку, не давайте!
Дверь, скрипнув, отворилась, послышались шаги в сенях и на лестнице. Скоро в комнату вошла женщина и Женя ахнула – это была копия Маши. В таком же синем бархатном халате, с темными волосами, затянутыми в хвост и гладким пробором.
- Не бойся, – прошептала настоящая Маша, та, что сидела за столом. – Пока мы держимся за руки, они не опасны. Не тронут.
Женя хотела спросить кто «они», но комната начала наполняться людьми. Входили двойники ее самой, тоже одетые в майку и трусики; двойники Матвея и Михаила Александровича. В горнице они бесцельно ходили туда-сюда, глядя перед собой пустым, невидящим взглядом; натыкались друг на друга, на мебель. Женя, приоткрыв рот, следила за ними; не менее ошеломленное лицо было и у Матвея, который крепко сжимал ее влажную ладонь. И вдруг ее будто со всего маха ударили под дых, глаза заслезились. Когда Женя отдышалась и проморгалась, то увидела, что она стоит посреди комнаты, и другие двойники задевают ее плечами и локтями. Она пыталась сдвинуться, но любое, самое микроскопическое движение давалось ей невероятно тяжело – будто к спине и ногам привязали многокилограммовые камни. Женя устремила умоляющий взгляд на Матвея и увидела, как она сама за столом отчаянно дергалась, пытаясь вырваться из его рук и рук Михаила Александровича. Та, другая, была почти такая же, если не считать неподвижных и абсолютно пустых глаз. Староста и Матвей крепко держали ее, и скоро Женя снова ощутила сильный удар в живот и очнулась уже за столом. Глаза жгло, будто она резала лук, в солнечном сплетении затухала боль и противно что-то трепетало, словно бьющаяся птица. Михаил Александрович с сочувствуем заглянул ей в глаза:
- Ничего, сейчас пройдет.
Двойники вдруг засуетились, с удвоенной скоростью тыкаясь друг в друга, кое-кто упал. Упавшие, даже не пытаясь встать, поползли в сторону выхода. Туда дерганой вялой походкой направились и остальные. Когда шум шагов стих, староста расцепил руки.
- Что это вообще было? – спросил Матвей, потирая занемевшие от напряжения ладони.
- Множащая сущности, Алевтины нашей дочка. Мы так и не поняли, где она обретается в деревне, но иногда является таким образом, копирует жителей.
- А двери закрыть..? – Женя прислонила ладонь к ноющему животу. – Жуть какая.
- Так они и были закрыты. И сейчас закрыты, – усмехнулся Михаил Александрович. – Не помогает.
- И что будет, если расцепить руки?
- Уведет с собой. Татьяну мы так и потеряли. Поэтому и не ночуем по одиночке, в избе хотя бы два человека должны ночевать. Сразу в двух никогда не вселяется, и стучит перед тем, как войти. Мы уж привыкли.
Остаток ночи прошел тоже неспокойно – в глубине избы были слышны всхлипывания Маши и низкий голос старосты, утешающего ее. Женя же прижалась к Матвею и упала в тревожный, поверхностный сон, в котором ей постоянно чудились темные глаза Инги.
Приют неприкаянных душ (7)