Я шёл по Красной площади. Там всегда ощущение, что идёшь не по брусчатке, а по позвоночнику истории. Башни давят сверху, колокола звенят где-то за ухом, а каждый шаг отзывается в груди гулким эхом. Место слишком большое для человека и слишком маленькое для страны. Я шёл туда без всякой цели — просто хотелось проверить, что площадь ещё стоит.
И вот среди туристов, продавцов сувениров и скучающих полицейских случилось то, чего я не забуду. Молодая девушка, хрупкая, с телефоном в руках, остановилась и застыла. Она таращилась вперёд, глаза расширены, будто увидела привидение. Я подошёл ближе — и увидел.
В двадцати метрах от Почётного караула какой-то приезжий в дешёвой куртке и вытертых джинсах разложил на брусчатке коврик. Он не кричал, не махал руками. Наоборот — движения его были ритмичные, спокойные. Но в этой сдержанности было что-то вызывающее. Будто он танцевал древний обряд прямо у мавзолея. С ним рядом стояла женщина в длинном пальто и чёрном платке, будто живая тень. Она внимательно следила за прохожими, и если кто-то приближался слишком близко — поднимала руку. Как будто рисовала в воздухе невидимую стену.
— Ты это снимаешь? — спросила её подруга, тоже молодая, но более практичная.
— Конечно снимаю! — нервно засмеялась девушка. — Это же Красная площадь! Тут такое нельзя!
Я посмотрел на солдат у Вечного огня. Они чеканили шаг, как всегда. Их движения были точны, как заводной механизм. И рядом с ними — другой ритуал, нелегальный, несанкционированный, почти нелепый. Контраст был таким сильным, что казалось: сейчас камни треснут.
Туристы оживились. Один иностранец с пузом и тяжёлой камерой сказал на ломаном английском:
— Может, это новый аттракцион? Специально для туристов?
Его жена засмеялась, но русские женщины рядом нахмурились.
— Это кощунство, — сказала одна. — Тут каждый камень кровью полит. А они коврики стелют.
— И что? — ответила другая. — Никто не запрещает. Разве нет?
Мужчина на коврике садился, вставал, снова склонялся к земле. Всё выглядело отрепетированным, уверенным. Он не боялся. Он будто знал, что никто не вмешается.
— Сейчас подойдут полицейские, — сказала девушка с телефоном.
— Подойдут, — отозвался кто-то в толпе.
Но никто не подошёл. Полиция стояла неподалёку, глядела, словно телевизор включили. Лица равнодушные, неподвижные. Они ждали, когда всё само закончится.
— Я думала, хоть замечание сделают, — сказала девушка. — А они молчат!
Я смотрел на этого мужчину. Он сворачивал коврик медленно, с достоинством, как священник, завершивший службу. Женщина рядом опустила руку, и они двинулись прочь, растворились в толпе так же спокойно, как появились.
— Что это было? — спросил я у девушки.
— Я не знаю, — сказала она. — Может, секта. Может, театр. Но тут — на Красной площади!
Вокруг люди обсуждали. Туристы щёлкали камерами, пересылали видео. Иностранец шутил про перформанс, московские женщины качали головами. Кто-то шептал: «Провокация». Кто-то усмехался: «Ну и пусть».
А я чувствовал не удивление, а усталость. Потому что вся сцена была слишком символична. В двадцати метрах от караула, под безупречный марш солдат, можно было делать всё что угодно — лишь бы тихо. Никто не трогал, никто не мешал.
Формально нарушений не было: коврик он не бросал, громко не кричал, движению не мешал. Всё укладывалось в инструкции. И именно это было страшнее всего.
Красная площадь снова выглядела прежней — кирпич, башни, строгий шаг солдат. Но в воздухе осталось что-то липкое. Камни будто запомнили этот коврик. Люди запомнили молчание охраны. Девушка — свой нервный смех. Я — эту тоску, похожую на пророчество.
Это был маленький фарс, но сыгранный на главной сцене страны. И он показал, что абсурд не требует разрешения — он просто приходит, расстилает коврик и уходит, оставляя после себя пустоту и недоумение.
И вот я стоял посреди площади и понимал, что весь этот спектакль не про коврик, не про мужчину и даже не про странный обряд. Это было про нас. Про то, как легко мы смиряемся с любым нелепым абсурдом, если он не мешает идти дальше по маршруту. Караул марширует, туристы щёлкают затворами, полиция молчит. А внутри — пустота, равнодушие, смирение.
Это ведь тоже ритуал. Наш национальный. Делать вид, что ничего не происходит. Смотреть, как на главной площади страны разыгрывается фарс, и отводить глаза, чтобы не чувствовать неловкости. Мы выучили этот танец лучше, чем марш солдат. Мы двигаемся в такт невидимым инструкциям: не вмешивайся, не задавай вопросов, не делай лишних движений.
И от этого становится не смешно, а страшно. Потому что Красная площадь — символ, коврик — тоже символ, и молчание охраны — главный символ из всех. В этом молчании заключена вся наша жизнь: можно всё, лишь бы тихо. И даже самый нелепый обряд на брусчатке превращается в зеркало, где отражается страна — усталая, равнодушная и готовая терпеть бесконечно.
- Телеграм с личными историями и совместным просмотром фильмов: https://t.me/zapahkniglive
Комментарии и обсуждения доступны в эксклюзивных статьях ниже ⬇️⬇️⬇️