Всё началось с тишины. После смерти мамы я переехала в её старую квартиру, забитую антикварной мебелью и воспоминаниями. По ночам дом был настолько громко тихим, что звенело в ушах.
Чтобы заглушить одиночество, я завела котёнка. Рыжий комочек по имени Боня бегал по паркету, гонял пыльные шарики и мяукал. Но через неделю он замолчал.
А ещё через день я нашла его за диваном. Он сидел, неестественно выгнув спину, и пристально, не моргая, смотрел в угол комнаты. Его шерсть была мокрой, будто его окунули в холодную воду, а от тела тянулся сладковатый запах разложения. На мои зовы он не реагировал. Просто сидел и смотрел.
Я решила, он заболел. Завернула его в полотенце, чтобы отвезти к ветеринару утром. Ночью я проснулась от звука. Громкого, причмокивающего чавканья, доносящегося из-за двери спальни.
В страхе я приоткрыла дверь. В луже лунного света на кухне сидел Боня. Он отрывал лапками куски от огромной тараканьей личинки, размером с крысу, и запихивал их себе в пасть. Его движения были резкими, механическими. Он чавкал, облизывался, и его глаза блестели мутным стеклом.
Я захлопнула дверь и забаррикадировалась стулом. Всю ночь слышались шорохи и это ужасное, влажное чавканье.
Утром на кухне было чисто. Боня лежал на своём коврике и мурлыкал. Он был пушистым, тёплым и пах котёнком. Я вздохнула с облегчением — померещилось.
Но ночь повторилась. Снова чавканье. На этот раз я выглянула и увидела, что он грызёт дохлую ворону, которую, видимо, притащил в форточку. Её перья плавали в луже темной жидкости на полу.
Я поняла, что это не котёнок. Вернее, не только он.
На третий день я не выдержала и пошла к соседке, старой бабке Агафье, которая жила в доме с самого его постройки.
Она выслушала меня, не перебивая, а потом спросила: «А ты его покормила в первую ночь? Молоком, может?»
Я кивнула. Да, я поставила ему блюдце с молоком.
«Оно не ему досталось, — мрачно прошептала Агафья. — Оно — Малышу. Он тут давно живёт. В щелях между стенами. Любит молоко и тишину. А платит за угощение тем, что приносит хозяину „еду“. Сначала насекомых, потом птичек, потом…»
Она не договорила, но я всё поняла.
«Как от него избавиться?» — спросила я, и голос мой дрожал.
«А никак. Раз накормила — он твой. Только не зли его. И не отказывай в угощении. Иначе… он начнёт охотиться на тебя. И его еда станет больше».
Я вернулась в квартиру. Боня сладко спал. А на кухонном столе лежала новая «благодарность». Старый ржавый ключ. От моей квартиры.
Теперь каждую ночь я ставлю на пол блюдце со свежим молоком. Оно к утру всегда пустое. А я нахожу «подарки»: то дохлую мышь, то пучок седых волос, то обрывок детского письма с одним словом «помоги».
Я не сплю ночами, прислушиваясь к шороху в стенах. Он стал громче. И крупнее. А вчера Боня посмотрел на меня своими стеклянными глазами и чётко, по слогам, прошипел человеческим, детским голосом:
«Голодный. Хочу мяса. Настоящего».
И его взгляд упёрся в мою кровать.