Из больницы мать приехала в хорошем расположении духа. Кинулась к отцу, обняла его, даже всплакнула. Это было неожиданно и… приятно. И к тому же - это было важно. По нескольким причинам.
Во-первых, переехавшая к родителям на это время Рита все эти дни, что называется, не присела: убирала, мыла, чистила. А такое самоуправство матери всегда было не по душе. Этим дочь как бы недвусмысленно указывала, что в доме нет порядка, а значит мать не справляется. Но главным, и самым серьёзным проступком Риты было то, что за эти дни она совершила по материнским меркам, - один из самых страшных грехов - выбросила из родительского дома кучу хлама.
И по этой причине Рита питала надежду, что в хорошем настроении мать, возможно, не станет слишком бурно реагировать, обнаружив переставленные, отмытые до неузнаваемости или - о, ужас! - попросту исчезнувшие вещи.
Во-вторых, Рита всё-таки здорово устала. Выдержать при этом нападение матери и обвинение её, Ритки, в том, что она опять сделала что-то дурное, обидное и непростительное - было бы в разы труднее.
И в третьих, благоприятное расположение духа означало, что мать чувствует себя нормально, а может даже хорошо, и есть вероятность, что дочь её сможет сегодня уйти домой, - принять ванну, потом долго-долго пить чай, глядя очередную серию забавного сериала, а потом, наконец, уснуть в своей кровати, - о, как бы ей этого хотелось! - и приезжать к родителям, как и раньше, ещё до больницы, раз в два-три дня.
Но пусть даже теперь нужно приходить каждый день, она согласна - ведь первое время после операции по удалению вен на ноге, матери тяжело будет выполнять даже несложную домашнюю работу. И Рита, конечно, поможет, ей нетрудно, это ведь её родители, в конце концов. Она будет прибегать по утрам, до работы. Для того, чтобы поднять отца, умыть, обтереть, сделать массаж, переодеть, перебинтовать ногу матери, проследить, чтобы позавтракали, заодно помыв посуду, и пройтись лёгкой своей рукой с тряпкой по самым разным поверхностям. Да, она согласна, лишь бы вечером иметь возможность возвращаться в свой дом. В свою тихую и уютную пристань, - о которой мечтала с ранней юности, - для того, чтобы подзарядиться, напитаться её энергией и быть готовой встречать новый день. И тогда Ритка справится. Непременно. И не такие ещё задачки ей жизнь подкидывала.
А когда возможности хотя бы на короткое время оказаться у себя и просто выдохнуть - нет, тогда худо. В родительском доме полноценного выдоха не получалось. Хотя без матери было заметно легче, чем с ней. С неходячим после инсульта отцом было не так-то и просто, но не критично. Он послушный, хотя и очень тяжёлый. Уж Ритка вокруг него покружилась!
Но несмотря на это, она всё равно - не ходила по дому – она летала! И драила, и стирала, и тёрла. В промежутках кормила отца, мыла его, меняла памперс, - он всё равно, что большой и толстый ребёнок, - и снова летала, и опять выбрасывала: старую ветошь, кусочки чего-то неопределённого, но уже наполовину истлевшего, затхлый сыр, заплесневевшие овощи, разбухший от воды и грязи картон во дворе, пустые флаконы, просроченные лекарства, одноразовые пеленки отца, использованные, но зачем-то сохранённые матерью…
Всё то, что мать, будь она дома, ни за что не дала бы сделать… Изошлась бы криком. Думая об этом, Рита непроизвольно передёргивает плечами: она лучше всех знает, как может кричать мать… Какие страшные, тяжёлые, как снаряды обвинения могут лететь в сторону мужа и дочери. И попадать в цель, тяжело раня. Ритка отравлялась ими, как ядом.
Но пока мать была в больнице, она летала… Рите казалось, что чистый дом тоже радовался. Он облегченно выдыхал, сверкая протёртыми люстрами, отражался на лысине, удивлённо взиравшего на неё отца, когда Ритка попадала в поле его зрения, и время от времени приветственно взмахивал ей выстиранными занавесками.
Хорошее настроение матери было непривычно вообще и в частности. Так, например, все пять дней, что она лежала в сосудистой хирургии, она была в дурном расположении духа: жаловалась на невнимательный персонал, неудобную кровать, духоту в палате, шум и прочие неудобства.
Но это было привычно. Более чем. Жаловалась мать всегда, на всех и на всё. Ритке на брата, брату на неё, им обоим на отца. Отцу на их неблагодарных, дурных детей и так бесконечно, по кругу.
Кроме жалоб, была злоба, лютая злоба, которой было столько, что она просто не помещалась в некрупном теле матери и изливалась вовне. В основном, на самых близких. На дочку Ритку, на внучку Альку, Риткину дочку. На отца, который невовремя звал, например, когда она говорила по телефону, или отвечал невпопад, если мать что-то спрашивала или злонамеренно пачкал пелёнки, не попросив судно, - мать не признавала памперсы несмотря на то, что их привозили бесплатно. и складировала упаковки с ними в шкафах. Ох, вот ещё за что придётся отвечать Ритке, которая при уходе за отцом вовсю использовала эти гигиенические средства, прекрасно зная, как к этому относится родная мать!
Рита с дочкой старались приезжать в этот дом вдвоём. И служили буфером друг для друга от выливающейся на их головы злобы. Пока Риткина мать была в больнице, Аля приезжала по вечерам, после работы. А в выходные – вообще на весь день. Отрывала себя от семьи, от двоих детей ради неё, Риты. Потому что жалела и хотела помочь. И потому что знает, как Рите бывает плохо, просто физически плохо после общения с собственной матерью.
Отравленная злобой, Рита никак не может избавиться от этого яда. Раненая ею, она носит её внутри, как больное, не дающее покоя дитя. Требуется время и удалённость от матери, чтобы освободиться от этой ноши. Выплеснуть её.
И когда это всё же удаётся, Ритка очень довольна, почти счастлива. Для этого она скрывается у себя, в своём доме и зализывает раны, как хромое, подстреленное животное.
Вот поэтому-то ещё, Рита удивилась и обрадовалась, заметив мать в хорошем расположении духа. Та только добродушно поинтересовалась, мол, много ли было выкинуто её неумеющими экономить дочкой и внучкой. Рита на эту удочку не попалась, тут же заявив: «Что ты, мамочка, совсем немного. И вспоминая, как её дочь сделала три ходки, вывозя в забитом под завязку багажнике своей машины хлам разной стадии просроченности и обветшания.
Конечно, мать ничего не сказала и по поводу уборки. Заметить подобное или тем более, поблагодарить, на такое мать способна не была, да Ритка этого и не ждала. Уже хорошо, что не кричит. И жалуется вполне умеренно.
Домой к себе в тот день, Рита отправилась почти успокоенная. Тем более, уже вечером того же дня мать скинула в семейный чат видео, где так красиво, и так виртуозно заплетали косы. И укладывали их затем в причёску: то короной, то колоском замысловатым, то отпускали на волю нарочито небрежными жгутами…
Рите понравилось видео, и то, что его прислала именно мать. Это означало, что она остаётся в хорошем состоянии духа, раз не только сама смотрит, но и делится роликами подобного содержания. И матери она сказала, что ей нравится. Ей хотелось поддержать добрый, материнский настрой, такой редкий в последнее время. Та тут же ответила, что завтра, когда Рита придёт, они будут плести косы. И добавила, мол, ничего сложного, всё же показано поэтапно.
Ритка заулыбалась. Сначала про себя, а потом засветилась всем лицом. Бросилась искать ленты, завтра с утра может забыть, а в тех причёсках нужны были именно ленты. Нашла, ура! Такие красивые… Белая и лиловая, уф, хорошо, что не выбросила. Разглядывая ленты, продолжала улыбаться, подтрунивая над собой, мол, тебе сколько лет, вспомни, бабушка уже, внуков вон двое…
Волосы у Ритки за последние пару лет, действительно здорово отросли. Она перестала их стричь. Сначала, потому что всё никак не могла попасть на хорошего парикмахера, когда её мастер переехала в другой город, а потом… Потом просто раздумала стричься. И ей неожиданно понравилось.
Волосы у Ритки послушные, шелковистые, струящиеся. Никакого особого ухода не требуют. После мытья сами собой укладываются на плечах мягкой и плавной, золотистой волной. Как в детстве, думала иногда Ритка. Мать каждое утро перед школой, - куда отправлялись обе - мать учить, а её дочь учиться, - заплетала Ритке волосы, проявляя при этом немалую фантазию, часто питаемую советами из журнала «Работница». Или «Крестьянка». Оба их мать выписывала много лет.
Волосы всегда у Ритки были густые, волнистые, тёплого пшеничного оттенка. И остались почти такими же, с той только разницей, что сейчас Рита красит их. Из-за седины. Цвет называется «пепельный блондин».
Утром, к отцу и матери, Ритка не шла – летела. В сумке, аккуратно сложенные, лежали помимо прочего две атласные ленты: белая и лиловая.
Ритка торопилась. До работы нужно было успеть в магазин, купить родителям свежий хлеб и молочку. А потом дальше, по плану: утренние процедуры отца, наложить повязку на ногу матери, обоих покормить, провести влажную уборку.
- Ты что, выкинула папин свитер? – мать встретила дочь прямо в дверях, но смотрела куда-то поверх Риткиной головы. - Я же им кран во дворе укутывала. На зиму…
Ритка сначала даже не поняла, что происходит и о чём это она.
- Он сгнил, мамочка, - каким-то жалобным, заискивающим тоном, который всегда не выносила в себе, начала Рита, - и этот запах, и кран же в коробе, его не нужно…
Договорить она не успела. Мать взорвалась кричащим, яростным ураганом. Она перечисляла все прегрешения, настоящие, мнимые, прошлые и даже будущие, которые не могут не произойти с человеком, так низко, так подло и так жестоко относящегося к своей старой и больной матери.
Потом, когда накал стих, мать расплакалась, горько жалуясь на свою судьбу, на то, что нет уже на свете её горячо любимого сына и она вынуждена жить рядом со злобной дочерью, которая «тычет её носом», «поучает», «и только тем и занимается, что без конца унижает и обижает немощную мать, только что перенесшую тяжёлую операцию»…
При этом она ходила за дочерью по пятам, зорко наблюдая за ней и непременно комментируя все её действия: а я не так папу сажаю; плохо подушки положила, ему же неудобно; зачем ты снова моешь пол, разводишь сырость, тебе заняться что ли нечем, в холодильнике всё переставила, ничего найти невозможно; колбасу и сыр, что ты купила вообще есть нельзя, больше такое не приноси, сок мы не пьём, я компот открою, а тебе лишь бы тратиться, вот поэтому ты и без денег всю жизнь…
Потом наступила третья фаза - тягостного молчания. Именно в такой недоброй тишине Рита обрабатывала и бинтовала матери ногу.
Через два часа после прихода, Ритка вылетела из родительского дома и помчалась на остановку. Было ощущение, что ей не хватает воздуха. Уже находясь на работе, она время от времени, всё ещё глубоко вдыхала и, казалось, никак не могла надышаться.
Ленты она достала из сумки только вечером, когда искала там телефон. Подержала их в руке и … расплакалась навзрыд. Рыдала долго и безутешно, сама не зная о чём. Ей просто чего-то было очень жаль, так отчаянно, так невосполнимо жаль…
Потом, всё ещё всхлипывая, пошла в ванную, умыться. Глядя на себя в зеркало, увидела грустную, уставшую женщину, с тёмными кругами под красноватыми от слёз глазами и уже хорошо заметными морщинами. Да уж, тот ещё видок… Рита стянула резинку и волосы рассыпались по плечам, светлой, роскошной волной.
- Ну и чего расстраиваться? – мысленно задала она риторический вопрос своему отражению, - Да, мать забыла, просто забыла о том, что собиралась заплести дочке косу. Ну и что с того? Пожилой человек, можно понять…
- И потом, тебе что, десять лет? – спросила она после паузы, во время которой не смогла сдержать прерывистого вздоха и строго, даже с неприязнью, будто они были в чём-то виноваты, посмотрела на свои волосы. Затем привычно стянула их тугой резинкой в хвост.
Отправив в мусорное ведро обе ленточки – белую и лиловую, - Рита почувствовала себя гораздо лучше. А проваливаясь в сон, уже и вовсе не вспоминала об этом. Лишь подумала, что завтра с утра, нужно не забыть купить родителям бананы. Они оба их любят и едят с удовольствием...