«Завещание Анны Ли» — новый фильм Моны Фаствольд, соавторки всех последних сценариев Брэйди Корбе. Это история реальной утопии, коммунистического, по сути религиозного движения шейкеров и конкретно его основательницы. О том, как трудовой и религиозный экстаз в фильме превращается в механический балет, рассказывает Тамара Ходова.
Тамара Ходова
Киножурналист, автор Forbes, Setters Media, Film.ru
Манчестер, середина XVIII века. Безграмотная швея Анна Ли (Аманда Сайфред) ищет спасения от неприглядной реальности в радикальной религиозности квакеров. Среди «друзей» (самоназвание квакеров — «Религиозное общество друзей») она встречает своего будущего мужа (Кристофер Эбботт) и вскоре с головой погружается в семейную жизнь, которая для женщины сводится к двум вещам — ублажению супруга и бесконечному деторождению (держим в уме высокую детскую смертность). После смерти четвертого ребенка измученная Ли впадает в депрессию и отправляется в сумасшедший дом, откуда ее вытаскивают «друзья». Впрочем, скоро Анну арестовывают (в это время квакеры подвергались гонениям) и отправляют уже в настоящую тюрьму. В заточении на героиню снисходит откровение: она женское воплощение Христа! Выйдя на свободу, Ли собирает вокруг себя горстку верующих, включая угрюмого мужа и преданного брата (Льюис Пуллман), и отправляется в Америку (где через год начнется Война за независимость), чтобы основать новую секту — сообщество шейкеров, занятых построением религиозного коммунизма на земле.
Свое прозвище шейкеры получили из-за экстатических танцев во время религиозных собраний. Кроме того, они практиковали полный целибат, общность имущества и равенство полов в управлении делами коммуны. Но Мону Фаствольд в истории Анны Ли привлек другой аспект мировоззрения шейкеров — отношение к труду как к особой форме молитвы. Этот принцип превращал изнурительную работу переселенцев в осмысленный духовный акт.
Фаствольд написала сценарий вместе со своим мужем Брэйди Корбе, так же как до этого они писали вместе «Бруталиста», «Вокс люкс» , «Детство лидера» и «Лунатика». Интересно, что истории, реализованные Корбе, фокусировались на процессе постепенного уничтожения личности капиталистической машиной, не менее тиранической, чем фашизм, а фильм, снятый Фаствольд, исследует стратегию спасения от системы через создание собственной утопии. Там, где фильмы Корбе документируют коррозию души, картина Фаствольд показывает силу личности, способной выстроить новый мир на пепелище личной трагедии.
Мир «Завещания» предельно осязаем. Фаствольд с пристальным вниманием показывает брутальную женскую телесность — роды, кровь, лактация и т. д., — но не для эпатажа, а как неотъемлемую часть опыта, который сформировал ее героиню. Эта же тактильная чувственность распространяется и на мир вокруг. Камера с нежностью задерживается на фактурах — грубой ткани, гладкости отполированного дерева, легкости птичьего пуха. Всего несколько коротких сцен, в которых шейкеры плетут корзины или собирают стулья, превращают труд из рутины в священнодействие. Зритель видит процесс, в который вложены ум и забота. Благодаря этой детализации мир этих радикальных пуритан перестает быть исторической реконструкцией и становится живым, дышащим.
Фаствольд снимает на пленку, но использует ее не для эпического размаха, а наоборот, для создания предельно интимного пространства. В лучших традициях «Барри Линдона» она строит кадр почти исключительно на естественном освещении — пламя свечи, тусклый свет из окна. В результате изображение получается приглушенным, утопающим во мраке, из которого мягкий свет выхватывает лишь лица и руки героев, словно на полотнах Рембрандта или Караваджо. Цветовая палитра лишена ярких всплесков, здесь преобладают теплые, землистые тона — бурый, охра, цвет неокрашенного льна, — что создает ощущение подлинности, но вместе с тем и замкнутости этого мира. Статичные пикториалистские композиции сменяются съемкой ручной «дышащей» камерой в моменты религиозного исступления.
А теперь самое главное: это мюзикл. Хореография фильма подчинена строгому порядку. Вопреки экстатическому, визионерскому характеру религиозного чувства шейкеров, в режиссуре нет экспрессивной гибкости, почти математическая точность коллективных действий на экране даже отдает лютеранским ригоризмом. Движения выверены и размеренны, а отдельные тела сливаются в единую орнаментальную геометрию, которую так эффектно подчеркивает камера сверху. Это не танец индивидуального освобождения, а ритуал коллективного исцеления, где личное «я» растворяется в общем движении.
Если хореография — скелет фильма Фаствольд, то его сердцем и душой, безусловно, является музыка. Композитор Дэниэл Блумберг, получивший «Оскар» за саундтрек к «Бруталисту», вновь создает нечто совершенно уникальное. Вдохновляясь реальными гимнами шейкеров и звуками природы, он пишет музыку, которая постоянно балансирует на грани мелодии и шума. Это скорее звуковой ландшафт, в котором человеческий голос становится еще одной деталью. Блумберг постоянно экспериментирует, смешивая живое пение с площадки, студийные записи и найденные звуки.
Главным проводником в этот звуковой мир становится Сайфред. Несмотря на то, что актриса — ветеранша мюзиклов вроде «Mamma Mia!» и «Отверженные», здесь ей пришлось полностью отказаться от привычной техники. По собственному признанию Сайфред, многое в ее вокале сводилось к «животным звукам, скрим-вокалу и импровизации, дающим голос, в котором были бы страсть, горе и отчаяние».
В итоге у Фаствольд получилась одна из наиболее самобытных картин этого года, где религия — это не тема, а форма, медиум, единственный доступный женщине XVIII века язык, на котором можно было заявить о праве на собственное тело и душу и обрести тотальную свободу — от тирании супружеского ложа, от государства, от войны.