Чехова одним из первых русских писателей прочитали в Китае. В 1907-м в Шанхае отдельной книгой выпустили его рассказ «Черный монах», переведенный с японского языка.
Разумеется, прозу Чехова в таком метапереводе давали очень своеобразно. Уже в начале «Черного монаха» внезапно появился заход китайской традиционной прозы, имя и отчество героя Андрея Васильевича Коврина превратились в фамилию, а фамилия - в имя. Степень «магистр» сочли названием места, где он жил. А фразу из письма Тани Песоцкой, которая предложила ему «приехать в Борисовку и погостить», благопристойно перевели уточнением: «чтобы пожить вместе с ее отцом».
Перевод «Черного монаха» опубликовали вместе с послесловием из японского издания:
Автор этого рассказа Антон Чехов, пользующийся одинаковой известностью с Горьким, - видный представитель русской литературы. За прозу, особенно рассказы, его называют русским Мопассаном. Его стиль прост и отточен. Он любит находить и описывать человеческие недостатки. Считает, что мир невозможно спасти или переделать к лучшему, поэтому холодным взором глядит на общество...
В целом, трудно поспорить, хотя многие чеховеды считают, что такой подход упрощает понимание чеховских текстов и не учитывает многих важных нюансов. Но за сто с лишним лет ситуация с переводами и пониманием текстов Чехова в Китае значительно улучшилась. Так что МХТ приехал к подготовленному зрителю.
Постановка Константина Хабенского - уже шестая «Чайка» в МХТ, ставшая, как замечают театральные критики, настоящей «птицей неопределенного времени» в отличие от иных версий, где приметы времени прекрасно считывались.
Каждому периоду жизни МХТа - и после нас тоже будет такая необходимость - требуется иметь свою сценическую версию этой пьесы. «Чайку» поставили, кажется, уже все, но, тем не менее, еще есть непроговоренные нюансы,
- объясняет Хабенский.
Его «Чайка», нельзя не признать, особенная.
В ней столько игры, что она проламывает сценическое пространство, перестает быть естественной, той самой «жизнью на сцене», но выплескивается в зал, по которому неприкаянно бродят герои и персонажи.
Да и создание самого этого пространства по минимализму практически превосходит Мастерскую Петра Фоменко, известную не столько равнодушием к декорациям, но умением в почти абсолютной пустоте создать насыщенные картины.
Песок под ногами, деревянный помост, лодка, которой не суждено сдвинуться с места, и проекция на стену за спинами актеров - озеро с церковью на другом берегу. Зато звуков - в изобилии: крики чаек, зуденье комаров, кваканье лягушек, звон ложечек и шелест листьев или платьев. Такое любил и Станиславский. Настолько, что Чехов как-то пообещал ему в новой пьесе специально указать, что:
Действие происходит в стране, где нет ни комаров, ни сверчков, ни других насекомых, мешающих людям разговаривать.
Хабенский утверждает, что для него главные герои в «Чайке» — женщины, «их любовь, самоотверженность, тепло, внимание по отношению к мужчинам».
Женщины Чехова и, продлевая эту линию, Хабенского - те самые древние боги трагедии, на которых держится фабула. Пока мужчины не особенно справляются с жизнью, они вывозят ее за себя и за того парня. Переигрывая, драматизируя, создавая шаблоны и ломая их, «давая Шекспира» даже в обыденных ситуациях, но в итоге формируя тот путь, по которому всем приходится идти. И ту атмосферу, что невозможно пропустить у Чехова: пока герои пьют чай, изменяются их жизни, сама судьба стоит над их плечом и дирижирует событиями.
В этом смысле «Чайка» Хабенского - про любое время и безвременье. Про нас как про героя «V значит вендетта»: «Он был Эдмоном Дантесом. А еще моим отцом… И моей матерью… Моим братом… Моим другом. Он был вами… И мной. Он был всеми нами».
Если история создана для людей и интересна им, они найдут темы для размышления, для саморазвития. Главное, чтобы человек понял: история - про него,
- говорит Хабенский.
И ставит «Чайку» именно такой.