Анна смотрела в окно на уходящие за горизонт крыши домов. В руках она крепче прижимала к груди спящую дочь. За стеклом плыл серый ноябрьский вечер, а в груди было такое же промозглое, холодное опустошение. Она не плакала. Слезы, казалось, закончились еще в подъезде, на лестничной клетке, где она, обессиленная, несколько минут ловила ртом воздух, пытаясь унять дрожь в коленках.
Маленькая Машенька во сне пошевелила губками. Это крошечное движение вернуло Анну к реальности. К той ужасной реальности, из которой не было выхода.
Все начиналось как прекрасная сказка. Они встретились на дне рождения общего друга. Сергей был душой компании, остроумным, галантным, с обезоруживающей улыбкой. Он заметил скромную Анну, застенчиво пригублявшую вино в углу, и весь вечер не отходил от нее. Он говорил, а она слушала, утопая в его карих глазах.
— Ты такая непохожая на всех, — сказал он тогда, проводя пальцем по ободку ее бокала. — В тебе есть какая-то… настоящая глубина. Я тону в этом взгляде.
Она покраснела, смутилась. Ей, выросшей без отца в тесной однушке с матерью, вечно озабоченной платежами и выживанием, такие слова казались волшебством. Он был из другого мира. Уверенный, состоявшийся, владелец собственной двухкомнатной квартиры, доставшейся ему от бабушки.
Их роман развивался стремительно. Цветы, ужины при свечах, прогулки под луной. Он мог среди ночи примчаться к ее дому и простоять под окном, просто потому что «скучал». Анна расцвела. Ее мать, Лидия Петровна, смотрела на это с прохладцей.
— Он слишком гладкий, дочка. Слишком правильный. Жизнь, она шершавая. И люди в ней тоже.
— Мам, ты просто его не знаешь! — восторженно парировала Анна. — Он другой!
Иногда, очень редко, эта «шершавость» проскальзывала. Он мог резко оборвать ее, если она, по его мнению, говорила что-то «глупое» в компании его друзей. Однажды, когда она заблудилась в метро и опоздала на встречу на двадцать минут, он не скрывал раздражения.
— Я не могу понять, как можно быть такой несобранной? — бросил он ей, не слушая оправданий.
Но потом он приходил в себя, извинялся, дарил ей подарки, снова становился тем самым идеальным Сергеем. А она списывала эти эпизоды на усталость, на стресс на работе. Мелочи. Сущие мелочи на фоне того океана любви, который, как ей казалось, она испытывала.
Они поженились. Скромно, но душевно. Анна с радостью и надеждой переехала из тесной однушки матери в его уютную двушку. Она вложила в нее всю душу: перешила занавески, расставила по полкам свои книги, развесила фотографии. Теперь это был их общий дом.
Первые два года были почти идеальными. Они оба работали, вместе планировали бюджет, мечтали о ребенке. Сергей был заботлив. Он мог принести завтрак в постель, когда она плохо себя чувствовала, или сделать ей массаж после тяжелого дня.
— Ты мое счастье, — шептал он, обнимая ее перед сном. — Я так тебя люблю.
Она верила. Верила каждому слову.
Потом родилась Маша. Их маленькое чудо. Анна ушла в декрет. Ее зарплата, и без того небольшая, сменилась на мизерное детское пособие. И что-то в фундаменте их отношений дало трещину. Сначала почти незаметную.
Сергей стал больше уставать на работе. Он говорил, что теперь на нем лежит двойная ответственность. Анна понимала его и старалась взять на себя все домашние хлопоты и заботу о ребенке. Она выматывалась за день так, что к вечеру валилась с ног. Маша была беспокойным младенцем, плохо спала по ночам.
Первой «ласточкой» стал несготовленный ужин.
Он пришел с работы поздно, голодный и уставший. На плите стоял кастрюлька с супом, но Анна не успела приготовить второе. Она целый час укачивала оравшую Машу.
— И это все? — холодно спросил Сергей, стоя на пороге кухни. — Я пашу как лошадь, а меня дома даже нормальный ужин не ждет.
Анна опешила. Она все еще качала на руках засыпающую дочь.
— Сереж, прости, я не успела. Маша весь день капризничала, я…
— У всех дети, но жены как-то умудряются и за ребенком следить, и дом в порядке содержать, — перебил он ее. Его голос был ровным, но в нем звенела сталь. — Или ты считаешь, что твоя «работа» по уходу за ребенком освобождает тебя от всего остального?
Ей стало обидно и больно.
— Я не сказала, что освобождает… Я просто не успела сегодня.
— Научись планировать время, — резко бросил он и ушел в гостиную, громко хлопнув дверью.
Анна расплакалась. Тогда она еще думала, что он просто сорвался. Устал. Она сама была на взводе. На следующий день он принес ей букет и коробку конфет.
— Прости, солнышко, я был не прав. Нервы сдали. Ты у меня самая лучшая.
Она простила. Очень хотелось верить, что это был всего лишь эпизод.
Но эпизоды стали повторяться. Чаще. Грубее. Он теперь почти никогда не помогал с ребенком, мотивируя это тем, что «деньги в дом приносит он». Его критика стала ежедневной. Не так посмотрела, не то сказала, суп недосолила, пол плохо вымыла, слишком много тратит на памперсы.
— Ты вообще думаешь, откуда деньги берутся? — стало его коронной фразой. — Сидишь тут целый день, а я вкалываю. Могла бы и ужин получше приготовить.
Она пыталась говорить с ним, объяснять, что она тоже работает, без выходных и перерывов, что она устает.
— Какая это работа? — фыркал он. — Ребенка родить и сидеть с ним — это каждая дура может. А вот содержать семью — это ответственность.
Ее мир сузился до размеров этой двушки, которая постепенно превращалась из дома в золотую клетку. Она ходила по острым лезвиям его настроения, стараясь предугадать, что может его вывести из себя. Она перестала рассказывать о своих проблемах, о своем одиночестве. Он встречал это шквалом критики или язвительными насмешками.
Любовь, которую она когда-то чувствовала, медленно умирала, вытесняемая страхом и постоянным унижением. Она жила с ощущением, что она плохая мать, плохая жена, никчемное существо, которое обязано своим существованием лишь милости мужа.
Чаша терпения переполнилась в один из самых обычных дней. Маша весь день плакала из-за зубов, Анна не успела не то что приготовить ужин, но даже нормально поесть. Она сама была на грани истерики. Сергей зашел домой, чтобы быстро перекусить перед встречей с клиентом.
Увидев холодную плиту и беспорядок в кухне, он остановился на пороге. Лицо его потемнело.
— Это что такое? — тихо спросил он. Его тихий голос был страшнее крика.
— Сережа, прости, Маша… у нее зубки… Я…
— У меня, между прочим, важная встреча! — перешел на крик он. — Мне нужно было поесть! Я тебе что, содержу тут иждивенку, которая даже нормально поесть меня накормить не может? Ты хоть понимаешь, что я на тебя одну работаю? Что ты без меня — ноль? Ничего! Пустое место!
Он говорил, а она слушала, и с каждым его словом внутри нее что-то рвалось и умирало. Она смотрела на его перекошенное злобой лицо, на его красивые, сытые губы, изрыгающие такую гадость, и не видела в нем того человека, в которого когда-то влюбилась.
— Я устала, — просто сказала она, и голос ее дрогнул.
— А я, по-твоему, не устаю? — заорал он. — Я устаю обеспечивать твое бессмысленное существование! Хватит ныть! Или тебе мало того, что я для тебя делаю?
В этот момент Маша, разбуженная криком, громко заплакала в комнате. Этот плач стал последней каплей. Анна не сказала больше ни слова. Она молча повернулась, прошла в комнату, взяла на руки ревущую дочь и начала машинально собирать сумку. Памперсы, влажные салфетки, бутылочка, немного пюре.
— Ты куда это собралась? — удивленно спросил Сергей, следя за ней из doorway.
— К маме, — без эмоций ответила она.
Он фыркнул.
— Ну давай, побегай. Только долго не задерживайся. Без моих денег вы там с мамой дольше двух дней не протянете.
Эти слова стали тем самым замком, который захлопнул ее в этой клетке. Он был прав. У нее не было своих денег. Не было работы. Не было никаких перспектив.
Она вышла на улицу, под холодный ноябрьский дождь. Донесла ребенка до машины, усадила в кресло. Всю дорогу до маминой однушки она плакала. Тихо, безнадежно. Это были слезы не просто обиды, это были слезы краха всей ее жизни, всех ее надежд.
Она звонила в дверь, все еще надеясь на чудо. На то, что мама обнимет ее, скажет: «Все будет хорошо, оставайся».
Дверь открылась. Лидия Петровна выглядела удивленной, но не обрадованной.
— Анна? Что случилось? Заходи, ты вся мокрая.
В тесной, но уютной и, что главное, тихой квартире матери Анна выложила все. Рыдая, захлебываясь, она рассказывала об оскорблениях, о постоянном унижении, о своем отчаянии.
Лидия Петровна слушала молча, не перебивая. Когда Анна закончила, воцарилась тишина, нарушаемая только посапыванием уснувшей на руках у бабушки Маши.
— Мам, я не могу больше там находиться. Он… он меня уничтожает. Я могу пожить с тобой? Ненадолго. Пока не встану на ноги, не найду работу…
Она смотрела на мать с мольбой во взгляде, с последней надеждой.
Лидия Петровна вздохнула. Она нежно погладила волосы внучки и подняла на дочь сухой, ясный взгляд. В ее глазах не было ни жалости, ни сочувствия. Была какая-то новая, непривычная для Анны твердость.
— Нет, дочка. Не можешь.
Анна замерла, не веря своим ушам.
— Как… не могу? Мам, ты не поняла? Мне некуда больше идти!
— Поняла. Отлично поняла, — голос матери был спокоен и неумолим. — Ты приняла решение выйти замуж. Ты приняла решение родить ребенка. Взрослые решения. Взрослая жизнь. Теперь будь добра справляться с последствиями сама.
— Но мама! Он же… он же тиран! Я не могу терпеть!
— А кто сказал, что жизнь — это сплошное удовольствие? — Лидия Петровна аккуратно передала спящую Машу онемевшей от ужаса Анне. — Терпеть — твоя работа. Ты думала, замужество — это принц на белом коне и вечная сказка? Нет. Это работа. Иногда очень тяжелая. Ты выбрала этого мужчину. Ты родила от него. Теперь терпи и исправляй ситуацию, если можешь. Бегать к матери — не вариант.
— Но почему? — выдохнула Анна, и голос ее сорвался на шепот. — Почему ты не хочешь мне помочь? Ты же одна… Тебе же не тяжело будет?
Лидия Петровна встала и поправить скатерть на столе. Ее движения были четкими, выверенными. Анна вдруг с ужасом осознала, что впервые за долгие годы видит свою мать… отдохнувшей. Не задерганной, не уставшей от вечной борьбы с нищетой. Она выглядела… спокойной. Принадлежащей самой себе.
— Потому что я, наконец-то, начала жить для себя, Анечка. После того как ты ушла. У меня свой ритм, свои маленькие радости. Мне тяжело? Нет. Сейчас не тяжело. А с тобой и ребенком здесь будет очень тяжело. Я прошла через это. Я тянула одну тебя, без мужа, без помощи. Я вытащила. Теперь твоя очередь тащить. Извини, дочка. Но ты вышла замуж. Возврата нет.
Это был приговор. Твердый, бесповоротный и бесчеловечно жестокий в своей прагматичности.
Анна молча собрала вещи. Она больше не плакала. Внутри все замерло и превратилось в лед. Она вышла из квартиры матери, не обернувшись. Та не пыталась ее остановить.
Она вела машину обратно, в свой адрес, и не помнила дороги. Маша спала на заднем сиденье. В голове стучала только одна мысль: «Возврата нет. Возврата нет. Возврата нет».
Она зашла в свою — нет, в его — квартиру. Было тихо. Сергей, видимо, еще не вернулся с встречи. Она переодела Машу, уложила ее в кроватку. Потом села на кухне на стул и уставилась в ту же точку за окном, в темноту.
Что делать? Куда идти? Работать она не может — ребенка не с кем оставить. Детский сад еще не скоро. Снять жилье — не на что. Кредит никто не даст. Подруги… у всех свои семьи, свои проблемы. Надолго ли она им нужна с ребенком на руках?
Она была в ловушке. Со всех сторон. Единственный человек, у которого она могла попросить помощи, захлопнул дверь перед ее носом под соусом житейской мудрости.