Листья клёна шуршали под ногами, как старые страницы книги. Алёна сидела у самого ствола, поджав ноги, и водила карандашом по бумаге. Медленно. Аккуратно. Каждая линия — на своём месте.
Школьный двор гудел голосами, смехом, криками с футбольного поля. Но здесь, под клёном, была тишина. Её тишина.
— Смотрите, кто тут прячется!
Голос Кати. Резкий, как лезвие.
Алёна не подняла головы. Продолжала рисовать. Может быть, не заметят. Может быть, пройдут мимо. Может быть...
— Алёнка-молчунка! — засмеялась Лера. — Опять всячину всякую малюешь?
Тени легли на альбом. Пять человек. Катя впереди, остальные — сзади, как стая.
— Покажи, что там.
— Не надо, — тихо сказала Алёна.
Но руки уже тянулись к альбому. Цепкие пальцы с накрашенными ногтями.
— Не трогайте!
Слишком поздно.
Катя вырвала альбом, листала страницы. Её лицо менялось — удивление, потом что-то другое. Более острое.
— Боже мой... Это же мы! — она показала рисунок остальным. — Посмотрите! Она нас нарисовала!
На странице — их лица. Все пятеро. Детально прорисованные, живые. Но что-то было не так. В глазах, в изгибе губ... Что-то, что выдавало правду.
— Какие мы тут некрасивые, — медленно произнесла Лера. — Она что, нас ненавидит?
— А как же иначе? — Катя сжала альбом в руках. — Маленькая тихушница всех нас запомнила. Всё подмечает своими глазками-бусинками.
Алёна поднялась с земли. Протянула руку:
— Отдай. Пожалуйста.
— Отдать? — Катя театрально вскинула брови. — А за что? За то, что ты нас вот так... изобразила?
Страница затрещала.
— Не надо...
Ещё один рывок. Рисунок разорвался пополам.
— Ой! — фальшиво охнула Катя. — Случайно получилось!
Обрывки бумаги упали к ногам Алёны. Лица, руки, улыбки — всё вперемешку с жёлтыми листьями.
Что-то внутри неё сломалось. Не громко, не с треском. Тихо. Как лопается мыльный пузырь.
— Ну чего молчишь? — Катя наклонилась ближе. — Плакать будешь? Жаловаться побежишь?
Алёна смотрела на клочки. На свои рисунки, ставшие мусором.
Лучше бы они меня ударили, — мелькнула мысль. Синяк заживёт за неделю. А их смех... их смех останется внутри навсегда.
— Странная ты, — фыркнула Лера. — Даже не плачешь.
— Может, она не умеет? — подхватила другая.
— Фарфоровая девочка, — протянула Катя. — Красивая, но пустая внутри. И если уронить — разобьётся.
Они ушли. Голоса растворились в общем школьном гуле.
Алёна опустилась на колени. Собирала обрывки рисунка, складывала их в ладонь. Кусочек глаза. Часть улыбки. Чья-то бровь.
Собрала всё до последнего клочка.
Встала. Отряхнула колени. Пошла к урне.
Бросила.
Дома пахло жареной картошкой и маминым кремом для рук.
— Как дела в школе? — не оборачиваясь, спросила мама.
— Хорошо.
— Что рисовала сегодня?
— Ничего особенного.
Алёна прошла в свою комнату. Закрыла дверь. Подошла к доске, где мелом был нарисован пейзаж — тот самый клён, только без людей под ним.
Взяла мокрую тряпку.
Стёрла всё. Медленно, методично. Сначала листву. Потом ствол. Потом землю.
Чистая доска. Чёрная поверхность, на которой не осталось ни следа.
Лучше быть никем, — подумала она, чем быть мишенью.
Села за стол. Взяла новый альбом. Открыла на первой странице.
И не смогла ничего нарисовать.
Рука дрожала. Карандаш царапал бумагу, оставляя рваные линии. Ничего не получалось. Ничего не выходило.
Она захлопнула альбом.
В окно стучался октябрьский дождь. Капли скатывались по стеклу, как слёзы.
Но Алёна не плакала.
Она приняла решение.
Стать невидимкой.
На следующий день она пришла в школу в сером свитере. Села на последнюю парту. Не поднимала руку. Не отвечала, когда не спрашивали.
На перемене стояла у окна, смотрела в никуда.
— Ты чего такая? — спросила соседка по парте.
— Нормальная, — коротко ответила Алёна.
И это была правда. Теперь она была нормальной. Незаметной. Безопасной.
Фарфоровая девочка, — вспомнились Катины слова.
Что ж. Пусть будет фарфоровой. Но если её никто не видит — её никто и не разобьёт.
Дождь за окном усиливался. Серое небо сливалось с серой землёй.
И Алёна растворялась в этой серости, как акварель в воде.
Становилась частью фона. Частью тишины.
Частью невидимого мира, где никого нет — и потому никто не может причинить боль.
Хорошо, — подумала она, глядя на своё отражение в мокром стекле. Так гораздо лучше.
И почти поверила в это.
