Я жил уже около двух недель в Чансамутуне, у гостеприимного командира дивизиона разведчиков Дроздовскаго. Общество офицеров-моих сожителей по фанзе - было самое милое и симпатичное. Все это были люди, крепко связанные между собою интересом дела, которому ревностно служили. Один из офицеров дивизиона быль командирован Дроздовским, по распоряжению главнокомандующего, на нашу позицию у Эрдагоу. Это быль молодой и симпатичный князь Радзивилль; он уже успел отличиться, побывав в Порть-Артуре, откуда недавно вернулся.
Я с ним познакомился еще в Мукдене. Теперь он, отправляясь в Эрдагоу, пригласил меня проехать на нашу передовую линию; я охотно согласился, и мы отправились. День был холодный и ветреный. Поехали кратчайшей дорогой, по полю, едва заметной тропинкой; через полчаса доехали до крутого оврага, на дне которого текла быстрая реченька. Погода сильно портилась, становилось пасмурно, ветер гнал тяжелые облака, и начинал падать снег. Подъехав к оврагу, мы спустились к реке, на которой пучки гаоляну образовали как бы плавучий мост. Князь первый тронул коня. Я должен был придержать своего коня на этой стороне, так как тропинка была узка и обледенела.
Конь князя бодро перешел речку и с размаху хотел подняться на противоположный берег, но подъем был круть и покрыть ледяной коркой; лошадь взобралась до половины, но оттуда сорвалась вниз со всадником; и замер на месте, думая, что она сломает спину князю; к счастью, он успел вовремя соскользнуть с седла, и лошадь одна шлепнулась в воду, но сейчас же вскочила на ноги. Князь поймал поводья и обходной тропинкой вывел се на берег. Я не решился проделать опыта князя и потому, сойдя с лошади, перешел речку в брод, ведя лошадь в поводу. Наши люди перешли речку благополучно, исключая одного, который, по примеру князя, вздумал тоже переехать речку верхом и за это искупался в реке вместе с лошадью.
Дальнейшую дорогу сделали скоро и без приключения, так как ехали рысью, чтобы согреться. Не доезжая версты три до Эрдагоу, поднялся снежный буран, так что ничего не было видно, кроме крутящегося снега, который падаль крупными хлопьями. Мы доехали до места совершенно облепленные снегом.
Эрдагоу-это большая сопка, на верху которой расположена кумирня; на самой высокой точке сопки старая китайская башня, издали кажущаяся фабричной трубой, а по южному скату горы, в котловине, расположены другие здания кумирни, постепенно спускающиеся до самого подножия сопки. Вся гора занята землянками и траншеями наших войск.
Мы подъехали к одному из склонов сопки и, поднявшись немного, очутились у входа в землянку. Над землянкой вился из трубы дымок; в стене было проделано одно окошечко, в котором было вставлено стекло, предмет роскоши в такой боевой обстановке.
Это была квартира начальника позиций на Эрдагоу генерал-майора Огоновскаго. Мы от дали наших лошадей и, отворил деревянную дверь, вошли в крошечную, совершенно темную переднюю коридор, где сбросили наши пальто, бурки и шапки прямо на землю: мебели никакой не было. Идти нужно было, согнувшись; отворили другую дверь и очутились в квадратной земляной комнате, с крышей из гаоляна. Стены ее были обтянуты китайской цыновкой; половину комнаты занимали кровать, столь и два стула, была тут же и маленькая печурка, в которой весело трещал огонек. Вся эта незатейливая обстановка показалась мне не обыкновенно уютной, после 20-верстнаго пере езда по холоду и снегу.
Хозяин приветливо встретил нас; сей час же появился чай, а затем и обед; мы ели и пили с завидным аппетитом. Незаметно стемнело, зажгли свечи, и я отложил поневоле визит на позиции до утра. Мы еще побеседовали с часок, затем генерал отдал распоряжения на ночь и принимал донесения, а мы, пожелав ему спокойной ночи, пошли спать в другую землянку, рядом. Помещение, где мы спали, было довольно просторно, но значительно холоднее, чем в землянке генерала; печка топилась всю ночь, но тепло уходило быстро в щели. Мы легли на нарах из досок и, укрывшись потеплее, спали хорошо; этому помогло и то, что на ноги, мы, сбросив сапоги, надели теплые валенки, и ноги у нас совсем не зябли.
Утро было морозное и ясное. Выйдя из землянки, я умылся и пошел к генералу пить чай. Он уже давно встал и принимал донесения начальников охотничьих команд, высылаемых на ночь к линии расположения неприятеля.
Мы кончили чай; генерал написал пропуск, и я, в сопровождении казака, сталь подниматься в гору. Солнце только-что всходило, и видь гор с долиной реки, покрытой розовым снегом, быль восхитителен. Мы прошли у подошвы горы целую улицу землянок, построенных в три яруса, одна над другой. Этот земляной городок был чрезвычайно живописен и оригинален: масса дымков поднималась над землянками, и фигуры солдат дополняли картину боевой обстановки; походные кухни дымили тут же; лошади стояли у телег, жуя чумизу.
Я сталь подниматься на самую сопку. Подъем был труден: снег был твердый и скользкий от мороза, и схватиться за что-либо не было возможности, так как сопка с этой стороны лишена была всякой растительности. Приходилось идти медленно, и даже, несколько раз поскользнувшись, и падаль, но все-таки поднимался все выше и выше. Наконец, одолев подъем, мы очутились на верхушке сопки у сигнального шеста, обмотанного соломой; тут же была прекрасная землянка для офицеров и солдат дежурной части, а также и телефон, сообщавшейся с квартирой генерала.
Вид с верхушки вполне вознаградил меня за трудности подъема: долина, деревни, река, рощи и неприятельские позиции видны были, как на ладони, великолепно освещенные утренним солнцем и живописно покрытые блестящим снегом. Линии неприятельских траншей чернели ясно по ту сторону реки. Вправо от меня была видна знаменитая Путиловская сопка, а передо мной, спускаясь по южному склону сопки, были видны: прекрасная роща дубовых деревьев, уже изрядно порубленная на топливо, и развалины кумирни, прекрасной даже в своем полуразрушенном виде, с уцелевшими кое-где отдельными часовеньками. Тут же поднималась многоярусная китайская башня, на которой солдатики показали мне следы неприятельских снарядов. По всему гребню сопки и на склонах ее длинной лентой тянулись наши траншеи и ряды землянок, необыкновенно живописных и характерных. Любуясь на каждом шагу красотой местности, я обошел всю гору; внизу, в котловине стояла наша артиллерия. Тут я познакомился с артиллерийскими офицерами, которые пригласили меня в свою землянку выпить и закусить чем Бог послал; я охотно принял любезное приглашение, с удовольствием позавтракал и выпил стакан горячего чаю. Согревшись и закусив, я пошел искать место для работы. Хотя морозь щипал сильно за руки, но мне очень хотелось сделать хоть какой-нибудь набросок на память о моем посещении. Эрдагоу.
Место выбрано, и я, усевшись поудобнее, сталь писать; краски от холода сильно густели, но я упорно продолжать свое дело. Со стороны долины часто слышались одиночные ружейные выстрелы; это, как объяснил мне казак, японцы стреляли по нашим фуражирам или наши по японцам, выходящим за дровами. Орудийной стрельбы в этот день не было. Я кончил свою работу и так озяб, что руки отказывались служить, и я должен был долго отогревать их, чтобы иметь возможность привести мои принадлежности в порядок. Уложив свой ящик, я сталь сходить с сопки; в это время генерал прислал сказать, что обед готов.
Испытав, как трудно работать на морозе, я решил, что этюдов на открытом воздухе мне не придется больше делать, а так как я уже все осмотрел, то и нужно было возвращаться домой. Вечер приближался, а ехать нужно было далеко, поэтому я, распростившись с любезным хозяином, сталь собираться ехать в Чансамутунь. Но тут явилось затруднение: князь Радзивилль еще вчера жаловался на нездоровье, а сегодня быль совсем болен и лежал в соседней землянке, у знакомого офицера. Я пошел в землянку и уговаривал князя остаться, пока ему будет лучше; он, очевидно, простудился, и было бы опасно ехать 20 верст верхом по морозу.
Он ни за что не хотел остаться, и мы с генералом добыли для него экипаж бригадного генерала Левестама, с которым я и познакомился. Усадив князя в экипаж и укутав его, сколько можно было, буркой, я сел на лошадь и, подождав казака, поехал по направлению Хуаншаня, куда доехал еще засветло. Князь же поехал вперед. Не доезжая Хуаншаня, я по дороге встретил саперный лагерь и услышал, что меня кто-то зовет по фамилии; оглянувшись, увидел своего старого знакомого по Хайчену и Лаояну, вольноопределяющегося Р., который был обрадован встречей со мной, и мы немного побеседовали, при чем он очень любезно предложил мне некоторые японские вещи, взятые на Путиловской сопке.
Я ему за это очень благодарен, так как мне, как художнику, эти вещи были крайне нужны, и я ревностно собирал их, где мог. Проводив меня с версту, Р. распрощался, а я поехал вперед. Проехав Хуаншань, поехали по большой дороге; гулко звучали копыта наших коней, ударяя в скованную морозом землю, точно в асфальтовую мостовую. Ночь была очень холодная; проехав верст 8, я почувствовал, что ноги мои начинают сильно зябнуть холод усиливали железные стремена-я уже не чувствовал их концами своих сапог. Решил слезть и идти пешком, пока ноги согреются. Казак мой тоже слез, и мы, ведя лошадей в поводу, прошли версты три пешком; это значительно меня согрело, и мы опять сели в седла; часа через два езды показались вдали огоньки Чансамутуня и приветливо замелькали в ночной темноте.
Мы переехали недавно построенный мост через глубокий овраг и въехали в деревню. Все домики светились огнями, и улицы были оживлены снующим повсюду народом. Я въехал на двор нашей фанзы, отдал лошадь своему денщику и, отпустив казака, вошел в комнату. Все общество офицеров было в сборе, и ужин был еще на столе, приветливо освещенный большой керосиновой лампой.
С холода здесь было уютно и тепло, и я, поздоровавшись с моими друзьями, принялся есть и рассказывать им свое путешествие. Князь приехал раньше меня и отправился в госпиталь, находившийся на нашей же улице. После ужина, напившись чаю и отогревшись, в крепко заснул на моей походной постели.
На другой день я пошел навестить князя; ему было гораздо лучше, а к вечеру он был уже у нас и чувствовал себя совершенно здоровым.
Около половины Ноября выпал снег, и работать в виду холода стало невозможно: вода замерзала на кисти, и краски густели от холода; я все-таки надеялся, что будет потеплее, и работал в фанзе, хотя и при плохом освещении. Ездил в соседнюю деревню на праздник дагестанцев, ел шашлык и видел чудную лезгинку у командира полка Хана Нахичеванскаго.
Холодная погода не прекращалась, и я, потерян надежду дождаться более теплых дней, начал подумывать о возвращении домой, куда хотелось мне приехать к празднику Рождества. Был уже конец Ноября, и я окончательно решил ехать. Мои друзья старались удержать меня, но я категорически объявил, что больше работать не могу, поэтому и пора домой. Простившись с главнокомандующим и со всеми знакомыми, я вечером отправился в Мукдень, куда приехал ночью, а через несколько дней, собрав свои рисунки и багаж, сел в поезд и поехал на север.
С сожалением покидал я Манчжурию и моих добрых друзей офицеров, которые были ко мне так внимательны и радушны. Впечатления моего пребывания в армии не изгладятся у меня никогда. В течении семи месяцев я жил душой и телом с нашими храбрыми солдатами и научился ценить героизм и терпение, проявленные в этой войне нашими войсками. Никакие неудачи, выпавшие на долю нашей армии, не сломят моего уважения и удивления к их доблести.
Через 27 дней скучной и утомительной дороги я был уже в кругу своей семьи.