(от. Сыквантуня до Мукдена).
Утро. Страшная ночь прошла. Золотые полосы появились на горизонт, солнце сейчас покажется. Я оглянулся назад, в синеющей дымке пропадал конец нашего обоза, медленно ползшего по пепельно-серой дороге, которая в этом месте стала значительно шире, так что повозки шли в 2 ряда. По краям дороги, по гаоляну, по тропинкам пробирались одиночные фигуры пехотинцев и всадников.
Впереди, навстречу восходящего солнца текла широкой рекой неисчислимая толпа людей. Сколько хватал глаз впереди по дороге, поднимаясь на возвышения и опускаясь в долины, стремилась эта река людей, лошадей, телег и орудий.
Все роды оружия в самых разнообразных костюмах перемешались на этом пути. Солнце вышло и скользнуло своими лучами по головам и оружию, оживило яркими, золотыми бликами эту тысячеголовую толпу. Казалось, что выбраться из нее в сторону нет никакой возможности, стихийная сила увлекала все эти единицы в общем стремлении вперед. Впечатление было такое, что повернуть эту толпу назад или остановить ее могло только чудо.
Хотелось остановиться и отдохнуть после страшной и тревожной ночи, но как? Как выбраться из этого потока. А если выбраться, то как в него опять попасть, имея обоз, растянутый чуть не на версту.
Ко мне подъехал на красивой белой лошади командир обоза Шевченко. Закурили, разговорились, передавая свои впечатления.
«Когда мы будем отдыхать?» спросил я его. Шевченко, вместо ответа, развел руками, показав на окружающую нас толпу.
Но отдых был нужен не только нам, но лошадям и людям обоза, измученным тревожной ночью.
Решили в подходящем месте свернуть с дороги и рас положиться биваками. Было около 2 часов, когда на повороте дороги, где была возможность выбраться из потока людей, мы круто свернули в сторону и среди ругани толпы, которая была задержана нашим поворотом в сторону, выбрались на поле, засеянное бобами.
Как-то не верилось, что мы освободились от этого влечения вперед, что мы можем стоять на месте в то время, как поток людей стремится мимо нас.
С чувством невыразимого удовольствия слез я с моей доброй Изиды, отдал ее драгуну, предварительно сам отпустив ей подпруги, так как знал по опыту, что пройдет еще по крайней мере час, пока солдаты освободят лошадей от седел. Мигом обоз был выстроен четырехугольником по краям бобового поля, корм был готов сейчас бобы были собраны и даны лошадям; драгуны быстро развели огоньки из сухого гаоляну, и закипели котелки.
Приготовили чай, все заметно оживились. Обозная кухня заманчиво дымила и привлекала общее внимание, но были и такие, что, повалившись на пучок бобов, спали мертвым сном, раскинувши руки и подставляя себя лучам жгучего полуденного солнца. Наконец, обед готов, все с жадностью набрасываются на еду.
Незатейливая похлебка, приправленная консервами, кажется верхом кулинарного искусства. Поевши, я думал, что засну, но нервы, видимо, не могли так скоро успокоиться, и я, не чувствуя ни малейшей потребности спать, пошел к большой дороге; меня привлекала к себе эта невиданная мною толпа, эта масса почти без промежутков из движущихся живых существ.
Какие сцены!
Всегда перегруженные полковым или офицерским добром китайские арбы с бестолковыми погонщиками, с самой непрактичной запряжкой, состоящей из массы веревочек, соединяющих 4 или 5 лошадей, были причиной путаницы, беспорядка, а зачастую и драматических столкновения с фургонами, двуколками, артиллерийскими ящиками и орудиями. Страдали люди, но больше всего страдали лошади; то здесь, то там падали бедные животные, чтобы больше не встать. Хорошо, если была возможность оттащить их в сторону, а если нет, то ехали по трупам: свернуть было некуда.
Густая ругань стояла на воздухе, иногда она прерывалась треском ломающихся осей и криками начальства, пытавшегося восстановить хоть какой-нибудь порядок.
Происходили и препирательства начальников по вопросу, кому дать дорогу, кому ехать вперед, а кому сзади; казалось, что от этого вопроса зависит жизнь, как будто не все равно приехать часом раньше или часом позже. Все куда-то спешили. Смотря на все это, Я подумал, что было бы если бы теперь даже небольшой отряд решительных людей ударил сбоку на эту толпу! Трудно представить последствия такой неожиданности: эта толпа истребила бы и задавила самую себя.
По счастью, этого не случилось, и не произошло ничего, что могло бы повести к панике и катастрофе. Впоследствии я узнал, что были приняты все меры, чтобы неприятель не мог беспокоить наши отступающие войска и обозы.
Я вернулся к нашему лагерю. Уже вечерело, и было решено пройти немного вперед до наступления ночи.
Быстро запрягли двуколки и поседлали лошадей, ободренных отдыхом; обоз подъехал к большой дороге. Немалого труда стоило втянуться в общую линию и не разорваться на части; сколько споров, криков, ударов нагайками пришлось потратить, пока все было налажено, и мы поползли иначе нельзя назвать нашего движения.
Сумерки спускались на землю, толпы терялись в таинственной мгле; скоро по сторонам дороги засветились огоньки отдыхающих войск; мы шли часов 6 и не могли найти подходящего места свернуть с дороги на ночлег.
Командир обоза предложить мне отправиться стороной дороги с несколькими драгунами отыскать удобную полянку для ночлега. Пробравшись с трудом между людьми, колесами и постромками, я выехал на край дороги, переехал канаву и, тщательно оглядывая местность, поехал то гаолянными, то чумизовыми полями, ища поворота на большую дорогу.
Проехав с полчаса, наконец, увидел дорогу, которая, как мне показалось, была удобна для того, чтобы по ней свернуть на ночлег. Я придержал лошадь и сталь поджидать наш обоз; люди мои в темноте где-то потерялись, но и мало беспокоился об этом, так как найти наш обоз, как мне казалось, было легко. Простояв у большой дороги минуть двадцать и тщательно всматриваясь в проходящую толпу, я начал беспокоиться; нашего обоза не было видно, еще подождал - все нет; наконец, решил ехать ему навстречу параллельно большой дороге. Пришлось ехать по узенькой тропинке, постоянно сталкиваясь с одиночными фигурами солдат, идущих по той же тропинке, при чем и я и лошадь рисковали напороться на штыки, почти невидимые в темноте, но все обошлось благополучно. Проехал версты две вперед - обоза нет; я почувствовал просто отчаяние в виду полной невозможности отыскать его в темноте и сутолоке.
Быстро решил и ехать опять на старое место и далее вперед, зная, что обоз не мог обогнать меня, так как я двигался быстрее, поэтому, если я отъеду на хорошую дистанцию вперед, то могу отдохнуть, а обоз меня догонит; так и сделал.
Подъехав к ранее отысканной дороге, я увидел, что вся она занята артиллерией: орудия, передки и лошади в запряжке стояли посреди дороги неподвижно, тут же лежала, повалившись на землю, прямо в пыли, усталая прислуга. Все спали, и не заметил ни одного бодрствовавшего солдата, спали мертвым сном, головы спящих часто приходились под колесами орудий и копытами лошадей, одно легкое движение лошадей вперед, и голова спящего была бы неминуемо раздавлена, но лошади так же спали, как и люди: все устало и требовало покоя.
Вид этой спящей батареи еще более повлиял на мое решение остановиться на отдых. Немного в стороне от дороги, я увидел огни и палатки; как оказалось, это был саперный лагерь. Я подъехал, часовой спросил меня кто и зачем, и сказал ему, что отбился от своего обоза и хочу отдохнуть, прошу, чтобы пустили в черту лагеря, где моя лошадь может быть в безопасности, и я могу спокойно заснуть. Часовой позвал разводящего и, посоветовавшись с ним, пропустил меня на площадку, вокруг которой были палатки. Оказалось, что часовой быль вольноопределяющейся и сейчас сменялся; он подошел ко мне после смены, помог расседлать лошадь, привязал ее под деревом, бросил пучок бобов мне принес циновку и положил ее у костра, а сам отправился делать чай.
С наслаждением лег я на циновку у весело трещавшего огонька и принялся растирать мои колени, занемевшие от 8-часовой езды верхом. Чрезвычайно был благодарен этому милому молодому человеку за его гостеприимство. Напившись чаю и растянувшись на циновке, моментально заснул.
Проснулся как-то вдруг и первым делом взглянул на лошадь, Изида мирно дремала под деревом. Утро чуть начиналось, и было довольно светло; от Изиды я перевел глаза на дорогу. К величайшему изумлению, увидел я среди темной толпы все движущихся вперед людей, группу всадников на серых лошадях. Неужели это наши драгуны? (Масть лошадей у Нежинских драгун серая.) Я сталь пристально всматриваться, действительно, это был наш обоз.
Я быстро поседлал Изиду, вскочил в седло, поблагодарил моего любезного хозяина и рысью поехал навстречу обоза.
Мне очень обрадовались, оказалось, что обоз не мог двигаться вперед часа три, в виду загромождения дороги поломанными арбами и телегами. Офицеры и батюшка тоже отдыхали у края дороги в ожидании, пока очистится путь.
Во время остановки было отдано приказание обозу перейти на другую дорогу, идущую параллельно Мандаринской, и тем дать возможность войскам двигаться быстрее. Перешли у полотна железной дороги, при чем на подъем к переезду произошли сцены, которые трудно описать. Почва размокла от начавшего моросить дождя, и все покрылось слоем водяной пыли, я чувствовал, что промокаю насквозь седло, поводья, моя Изида, мой костюм, все было мокрее воды;
Я боялся вынуть аппарат из чехла, чтобы он не испортился от этой ужасной сырости. На подъеме лошади скользили, падали, катились вниз, опрокидывались телеги, у которых копошились какие-то, обмазанные клейкой маньчжурской грязью, гномы, в которых трудно было разобрать образ человеческий. И это в продолжение нескольких часов, пока наступила наша очередь скользить, падать и перепачкаться в грязи по уши. Наконец, мы проделали все вышесказанное и перебрались на другую сторону полотна.
Дорога стала просторнее и без канав, что было очень приятно, особенно в темноте, когда канавы играли самую предательскую роль, заставляя опрокидываться телеги и падать людей и лошадей.
Все промокли и устали от переправы через переезд железной дороги. Решили засветло расположиться на ночлег; о каком-либо укрытии от дождя нечего было и думать; свернули в сторону и на первой же попавшейся поляне расположились на сырой промокшей земле, подложив под себя пучки мокрого гаоляну, чтобы не лежать в воде, которая скопилась между бороздами поля.
Кругом на далекое расстояние ни деревца, ни жилья; огня развести нечего и думать, а, следовательно, и согреться чаем нельзя; расположение духа у всех самое скверное. Батюшка устроил себе что-то в роде палатки и поместился в ней вместе с командиром обоза, предложив и мне ползти под мокрый холст; но я предпочел остаться на открытом воздухе.
Ночь была холодная, я укрылся, как мог, промокшим плащом и, положив голову на седло, заснул. Спал, по всей вероятности, долго, так как проснулся, когда уже было совсем светло, дождя не было, но за ночь лужи увеличились, и мое белье, платье, сапоги все было мокрое. Я дрожал, как в лихорадке; чтобы согреться, я быстро встал и, так как все еще спали, пошел скорым шагом из лагеря, желая движением восстановит некоторую теплоту в теле.
Верстах в полуторах от нашего лагери виднелся дымок. Я отправился туда. Подойдя ближе, увидел лагерь артиллерии, у офицерской палатки маленький костер, где кипел чайник
Я подошел к палатке и увидел нескольких офицеров за чаем; вошел к ним, объяснил, кто я, как очутился здесь, и кончил просьбой напоить меня чаем. Мое желание было немедленно удовлетворено, и я с удовольствием, размачивая сухари, втягивал живительный напиток, ощущая приятное тепло по всему телу.
Долго оставаться у моих новых знакомых не приходилось, обоз мог выступить, и я мог опять его потерять, что было бы очень печально, так как и моя лошадь могла уйти с обозом. Я поблагодарил за угощение и поспешно вернулся назад. У нас все уже проснулось, и люди расправляли озябшие члены, дрожа от утреннего холодка.
Взошло солнце, и все как-то повеселели; где-то добыли брошенный на дороге ящик, послуживший нам дровами, на нем при готовили чай и согрели консервы. Солнце начало пригревать и обсушивать нас.
Часов около 10-и выступили и шли вдоль полотна железной дороги. Шли весь день и к ночи подошли к станции Янтай, где и расположились биваком, неподалеку от станции. Ночь прошла спокойнее, были видны огоньки станции, и свистели паровозы. Утром, проснувшись, я побежал на станцию, надеясь купить что-нибудь, но надежда была тщетная; купил только немного табаку и тому быль рад, так как давно уже не курил, потеряв трубку и выкурив весь табак. Вернулся въ лагерь, поделился моей покупкой с моими спутниками, а за это получил трубочку от батюшки и принялся курить, наверстывая то время, когда я быль без трубки и табаку.
От Янтая мы двинулись опять по Мандаринской дороге к Мукдену, снова вошли в поток людей и к полудню пришли к реке с довольно крутыми песчаными берегами; моста не было, и переправа происходила в брод; сама речка была не глубока, но течение быстрое.
Прекрасный солнечный день, голубое небо, и оба берега реки, покрытые переправляющимися и уже переправившимися войсками, представляли для меня массу чудных мотивов
Отдав мою Изиду драгуну, я пешком сталь обходить и снимать живописные группы. Пехота, артиллерия и кавалерия переходили речку в брод и взбирались на противоположные откосы песчаного берега. Масса солнца, движения и блеска. Чтобы снять некоторые группы, особенно артиллерию, въезжающую в воду, и несколько раз переходил реку в брод, останавливаясь посредине, чтобы поймать красивые моменты.
Сапоги мои были полны воды, но это меня не беспокоило: и был увлечен красотой картины и забыл о своих ногах, за что и поплатился сильным насморком. Перешел реку и наш обоз, я сел на лошадь, и мы двинулись вперед
Через несколько верст показалась вдали синяя лента Хунь-Хз. Мы подошли к берегу у моста; здесь обоз остановился, ожидая очереди. Опять мне представился случай снять живописные группы бегущих к Мукдену китайцев с же нами, детьми, скотом и домашним скарбом. Они переправлялись вплавь через Хунь-Хэ Китайцы спасались от японцев, так как наши неприятели не особенно человечно обращаются с населением.
Арбы нагружены гаоляном, привязанным веревками; на верху такого плота сидят женщины, дети и старики; молодые китайцы, совершенно голые, с гиком погоняют лошадей и мулов, въезжают в воду и некоторое время плывут по средине реки, продолжая орать и хлестать лошадей, пока выберутся на более мелкое место. Арбы превосходно держатся на пучках гаоляна, как на поплавках. Было много очень забавных сцен, но все кончалось благополучно, и среди смеха и визга переезжали китайцы на другой берег. Тем временем по мостам, построенным на понтонах, шла переправа войск, таких мостов было три. Нам указали тот, через который нужно было переходить нашей части, и обоз потянулся к среднему мосту; здесь опять задержка: нужно ждать очереди, а очередь не скоро. Наскучив ожиданием, я переехал реку вплавь и, очутившись на том берегу, сталь ожидать нашего обоза. Командиру удалось схитрить и втиснуть наш обоз не по очередь, хотя и пришлось выдержать перепалку с другими начальниками, но обоз вскоре очутился на этой стороне, и мы двинулись к Мукдену, башни которого золотило заходящее солнце. Не доезжая версты до города, расположились биваком и приступил и к чаепитию.
Признаюсь, с чувством удовольствия смотрел и на знакомый мне город, надеясь найти в нем столь необходимый мне отдых и хоть какой-нибудь комфорт.
Две недели я не раздавался, не менял белья и по два, по три дня не умывался: не до того было. Костюм мой износился и изорвался в тряпки. Я был не брить и не стригся уже три месяца. Сильный зуд по всему телу ясно говорил, что у меня завелись беспокойные жильцы, спутники походной жизни, и в довершение всего моя обувь была только сверху похожа на сапоги, подошв не было вовсе, а голенище от продолжительной езды верхом протерлись в местах, соприкасающихся с седлом.
Я смотрел, лежа под деревом на зеленой траве, на виднеющуюся близко Мукденскую башню и думал, что заслужил отдых, что теперь я могу каждый день ложиться спать под крышей и, что самое важное, сбросить с себя те лохмотья, которые остались на мне после похода, и одет свежее белье и платье.