- «Футбольный танец» - Дмитрий Плоткин
В предверии трех выставок Яворский Войцех Томашевич дал для публикации начало большого текста о художнике Плоткине...
Однажды про Плоткина Дмитрия написал изумительный текст великолепный Кусков Сергей. Вернее он писал не о художнике, а об его цикле «Библейское искусство 21 века». Писал потому, что в этой серии работ он увидел непохожего ни на кого автора. Работа у Сергея получилась вполне монографического толка и, если бы не естественные рамки статьи, посвященной одной теме, то могла бы получиться хорошая апология всего творчества художника. Она бы была по форме более научная, чем хотелось бы самому Дмитрию, который скорее любит глубокое психофизическое проникновение в личность демиурга, но, в тоже время и достаточно публицистическая, чтобы заинтересовать внешнего неискушенного читателя.
Этот единственный «недочет» Сергей уже исправить не может, так как его гений покинул нас безвременно, так что скажу без ложной скромности, эту важную и интересную задачу придется решать мне.
Хотя слово «придется» здесь неуместно… И потому, что кому как не мне писать о моем самом любимом художнике последних 30 лет, и потому, что художник этот так непохож ни на кого – ни на представителей постоянно меняющегося мейнстрима, ни на «актуальщиков», ни на условных «консерваторов», ни на кого…
Свою работу над портретом художника я всегда начинаю со сбора материалов о нем, как о личности, и как о художнике. И здесь возникает первая, с виду непреодолимая преграда – я искренне считаю, что житейская биография любого творца совершенно неважна, когда мы хотим прикоснуться к его творческому опыту. Чистота переживания от общения с артефактами, созданными художником, имеют довлеющее значение, и отдаляясь во времени от периода их создания, и, тем более, от времени кончины автора…
Дмитрий Плоткин, слава богам, еще жив и, я уверен, создаст много новых произведений, однако беспристрастность подхода к пониманию его «творческого метода» - любимый оборот Сергея Кускова – требует абсолютного отчуждения от истории его жизни. Не могу не согласиться с Полем Валери, который считал, что только в искусстве автор может быть по-настоящему свободен, в своей же бытовой повседневности ему не грех придерживаться человеческой «обывательской» морали.
Так что не ждите в этом опусе никаких подробностей связанных последовательным переходом с одного места работы на другое, сменой жен (все же не Пикассо), привычками ежевечернего времяпровождения и, наконец, болением за ту или иную английскую футбольную команду. Единственное послабление в описании приватной жизнедеятельности художника, на которое я, слукавлю, вынужден пойти – это отслеживание и обозначение изменения его взглядов на основные вызовы бытия – отношение к религии, к культуре, к искусству, к любви и смерти…
Начинаем…
Вынужден сразу признать, что слова Дмитрия Плоткина о себе, как «не художнике», недалеки от истины. А, скорее всего, это абсолютная правда - самоопределение героя этой статьи своего метода в искусстве, как исполнение заказанного, а себя, как «Господина исполнителя» очень близко моему пониманию и, уверен, к концу прочтения этого документа, станет и для вас единственно истинным.
Но ведь не с младенчества же Дмитрий начал получать эти «позывные Вселенной», отвечая на которые ему пришлось формально превратиться в художника? Под «позывными» я понимаю не тягу к детскому бумагомарательству, через которую проходит любой психически здоровый ребенок, а насылание (прекрасный термин-глагол придуманный гениальным Сашей Соколовым) готовых образов картин, которые нашему герою оставалось только добротно реализовать. Так вот, тяга к изведению бумаги – будь то тетрадные или писчие листы, ватман или обои Дмитрия одолела в одно время с обучением чтению… Можно подумать, что пробуждение главного качества любого «человека книги» - любознательности, одновременно породило и неистощимое желание проявлять образы визуально. Но, и это однозначно, ранняя тяга к книгам не повлекла за собой такую заразу, как «литературщина» в изобразительном искусстве. Это очень важно для дальнейшего углубленного понимания особенностей структуры личности Плоткина, как художника.
Вывод, который напрашивается при знакомстве с самым «бэбистым» возрастом Дмитрия, таков – рисование сразу было отделено от внешнего опыта жизни будущего художника. И это хорошо, так как помогло ему ускользнуть от судьбы художника-иллюстратора своих и чужих жизненных коллизий! Что еще было характерно для того периода – это огромный интерес Дмитрия к портретному искусству. Именно тогда у него сформировалась иерархия ценностей в этом труднейшем жанре – сначала надо добиться несомненного сходства, потом придать «плоти» рисунка формализованную красоту, и, наконец, передать эмоциональное состояние…
Потом случился один из вещих снов (всего их было три и все знаковые), в котором десятилетнему мальчишке приснилось его будущее – в нем он был художником.
Этому сну, за два года до его видения, предшествовало первое посещение музея. Так получилось, что им стала Третьяковская галерея. Пройдет всего 10 лет и любимыми живописцами, которым повезло (улыбаюсь) стать основными кирпичиками в понимании искусства конца 20 века для Дмитрия Плоткина, будут великие русский и французский художники – Матисс и Петров-Водкин. Но тогда восьмилетний подросток замер на целый час перед «Всадницей» Брюллова.
Понятно, что речь я сейчас веду об истоках творчества Дмитрия Плоткина – его предтечах, так сказать. Этот, вроде бы как важный вопрос, в моем понимании не является таким уж краеугольным, по крайней мере, в нашем случае – и вот почему! Казалось бы вот же – восхищение юного неофита филигранным мастерством Великого русского немца просто не могло не оставить основной «плужной» борозды в формировании будущей художественной самобытности Дмитрия. Ан нет, Карлу Ивановичу суждено было стать «привратником» у храма Искусства, которому мальчик сумел сообщить правильный пароль, чтобы быть допущенным в «святая святых». Служителями же храма, жрецами, если хотите, предстояло стать художникам другой эпохи.
Вот так, к 16 годам в формировании художественных пристрастий у Дмитрия сложилась очень интересная ситуация – в художественной школе появился новый педагог – замечательный художник и человек Русанов Виктор Николаевич; на Малой Грузинской улице поражали воображение неподготовленного советского человека отечественные доморощенные сюрреалисты; в Третьяковской галерее окончательно всех затмил Врубелевский «Демон»; в Мосховских залах по-настоящему радовали Нестерова Наталья и Татьяна Назаренко, а из привозных альбомов торчали заметнее всего «уши Сальвадора Дали». При этом с 12 лет внезапно начали приходить-являться образы картин, которые требовали своего воплощения, хотя для этого не хватало в ту пору ни умения, ни понимания как это сделать! Да и осознания темы тоже не было, но картины приходили в «готовом» виде. Конечно же, ни стиля, ни цветового решения в этих видениях не было, но четкое знание композиции и сюжета – вот оно, перед глазами…
Ранний Русанов… Той поры, когда было сильно в его творчестве влияние московской школы романтического молодежного МОСХа – реальность, как она есть, чистая лиричность образов… Столкновение наивной души с бытием, отсутствие политического лозунга, но, при этом, горькая правда «совкового» существования. Его картины оказали большое влияние на юного Дмитрия – оказалось, что человек, его внутренний мир и взаимодействие с реальностью могут быть предметом искусства.
Потом возник, уже в училище, феномен Караваджо – люди на картинах приблизились к зрителю вплотную, на холстах не осталось ничего лишнего – только главный конфликт и интрига. Светотень, столь важная в понимании и восприятии творчества великого итальянского авантюриста, вызывала восхищение, но не стала частью будущего метода Дмитрия Плоткина. Все-таки декоративность, цветовая свобода постимпрессионистов и Матисса были ближе.
Так и получилось, что перед поступлением в художественное училище, Дмитрий обладал такими важными качествами для профессионального художника, как понимание того, о чем рисовать и осознанным природным вкусом к подлинному искусству. Как видите, ни то, ни другое Дмитрий Плоткин не мог отнести к своим личным заслугам – все было дано «Свыше»!
Так же свыше была подарена способность к композиции, то есть умение за счет цветовых и тоновых пятен разного размера и формы выделять главное.
Училище в профессиональном плане ничего не дало, да и не могло дать, разве что возможность ежедневного систематического рисования.
Так что к 1986 году Дмитрий Плоткин подошел в странном состоянии – было что сказать, были базовые умения, но не было своего художественного языка, не было культуры бытия художника! Этот год оказался очень важным – в январе случилась «1-я Культурная революция»! Если до 26 января 1986 года о Дмитрии Плоткине, как о художнике, говорить было нельзя, то с этого дня, собственно, и началась его история.
Что же такое «Культурная революция»? Это призыв! Это Пробуждение, Трансформация, это Посвящение… Произошла инициация, и предназначение вошло в права владения личностью Дмитрия. Практически был закончен инкубационный период, в течение которого, казалось, судьба могла выкинуть любой фориель! Вернее, выбор быть «Господином исполнителем» окончательно определил будущность художника.
Этому важному событию в жизни Дмитрия предшествовал опыт обучения в Ивановском художественном училище. Благословенный заповедник абсолютного ненасилия по отношению к студентам – и не потому, что такой грамотный подход был имиджевым или ноу-хау этого учебного заведения, а потому, что преподавателям не было никакого дела о будущем юных неофитов. Для кого-то это было катастрофой, но для Дмитрия это был подарок судьбы. Систематическим трудом развить свое природное умение, получить наглядный опыт пофигизма со стороны официальных структур связанных с художественной жизнью в стране, а, главное, научиться создавать картины на заданные темы – все это было крайне необходимо для того, что бы привить себе стойкий иммунитет против любого следованию мейнстриму.
Быть самобытным художником стало естественной натурой Дмитрия Плоткина.
А что изменилось в жизни Дмитрия – все-таки революция, пусть и культурная, дело чаще нешуточное, связанное с насилием и жертвами… Это правило сработало и здесь. Проснувшись зимним утром, вчерашний художник-оформитель одного из цехов московского телевизионного завода «Рубин», ощутил во всей полноте свое предназначение и, уйдя из семьи, запершись в свой комнате-мастерской в коммунальной квартире, приступил к реализации «насланных» образов. Это был уход в абсолютную свободу, когда «мирские» обязательства перестают иметь хоть какое-то значение, когда вдруг оказывается, что можно жить, отдаваясь только потребностям сердца, оставляя социуму только одну возможность – принять право художника на такую жизнь.
С 1986 года по 1989, Дмитрий, как стало понятно позднее, вырабатывал свой стиль. Все картины этого периода, по сути своей промежуточные, были приобретены различными институциями и, похоже, будут показаны и упомянуты лишь в этом эссе и в посмертной монографии.
Жизнь была удивительна – 10-12 часовое корпение у холста, ночные пробуждения вызванные потребностью рисовать, рисовать и рисовать… Подчас одновременно в работе находилось три картины. Такая самоотдача весьма помогла с минимальными потерями преодолеть период действия диалектического закона превращения количества в качество. Это было необходимо, так как сюжеты, щедро даруемые из неизвестного источника, с не меньшей категоричностью требовали абсолютного качества.
Так что первые картины писались иногда в три слоя-решения! Первый был, так сказать, классик – холст покрывался практически грязью с небольшими цвето-тональными нюансами, потом наступал черед яркой колористики – практически ничем неразбавленные цвета; в третий подход происходило чудо Узнавания – точной линией прорисовывались лица персонажей, их фигуры и фоновый антураж… Так были написаны «Голгофа» - картина манифест, на которой Горбачев, стоя под тремя крестами с распятым Христом и разбойниками-повстанцами-бунтовщиками, объявлял народу о наступлении новой эры в России и в мире. Народ же в лице узнаваемого люмпена показывал Горбачеву (символу власти) язык. На первом же плане постаревшая мать Христа отрывала голубям-вестникам головы. В этом же стиле была исполнена и работа под названием «Защитники Родины», посвященная бессмысленно погибшим военным в Афганистане.
Двухслойная живопись, когда художник совершенно избегал «линейной» узнаваемости, ограничиваясь точно подогнанными цветовыми пятнами и при это достигал удивительной точности в психологических характеристиках своих героев, представлена картиной «Поедание счастливого» билета – редкое полотно, полностью подсмотренное в окружающей жизни. Здесь уже можно говорить о неких осознанных принципах в создании картины, отборе темы и точном указании на приоритеты. Итак, первое, что бросается в глаза – это неоднозначность происходящего, опора на некий миф, пусть даже и из обывательской жизни, добрая улыбка-усмешка и определенная «беспощадность» в изображении героев сюжета.
В 1986-89 годах можно было встретить и чисто реалистичную живопись, окрашенную неким флером тончайшего импрессионизма. В этих работах Дмитрий Плоткин очень точно указывал на то, что у него очень хорошая «школа» и тонкое чувство цвета во всей его сложносочиненности. Но все равно художник остается верен себе – работы эти наполнены параллельными смыслами, превращающими полотна в сильнодействующие на психику зрителя возбуждающие средства. Такова, например, картина «Старость. Осень и Весна».
Наконец наступил 1989 год – он оказался во многом переломным не только для нашего героя, но и для всего художественного сообщества тогда еще СССР. Московский СОТБИС совершил первый взброс российского искусства в пространство международного арт-бизнеса. Началось бешеное увлечение Россией, освободившейся от коммунистического ига. Еще не было известно, что нарождающееся прозападное сообщество доморощенных кураторов будут руководствоваться правилом «Чем хуже, тем лучше», старательно уничтожая всякое уважение к российскому искусству 20 века, за исключением нонконформистов 60-десятников – этих первых борцов против Системы. Хотя и их, видимо, терпят. А у Плоткина в этот год прорезался свой стиль. Три года упорного труда позволило подойти к такому моменту, когда для окончательной трансформации в оригинального художника нужна была последняя капля – этим катализатором стали слова Александра Захарова: «Дима, ты же прекрасно себя чувствуешь в разных направлениях и стилях живописи – объедини их!»
Эта фраза сослужила роль переключателя – вдруг стало ясно, что и как делать! В картинах Плоткина соединились отныне три самодостаточные составляющие – реалистичный рисунок разной степени академичности, декоративное сочетание цветов при сознательно упрощенной форме и усложненной орнаменталистики и, наконец, обязательный психологизм…