Тамара Ивановна узнала, что её муж встречается с соседкой по даче, когда пришла к той занять соль для засолки огурцов. Дверь открыл Василий. Её Василий. В семейных трусах и майке-алкоголичке.
— Вась? — только и смогла выдохнуть она.
Он побледнел, потом покраснел, потом снова побледнел.
— Тома... я сейчас объясню...
За его спиной появилась Клавдия, соседка, которая овдовела много лет назад. На ней был халат, явно накинутый на голое тело.
— Василий, кто там? — спросила она и увидела Тамару. — Ой.
Три человека стояли и смотрели друг на друга. Потом Тамара развернулась и пошла к калитке. Быстро, почти бегом.
— Тома! Стой! — Василий бросился за ней, забыв про майку и трусы.
Вся улица, где располагалось двенадцать дачных участков, высыпала смотреть. Василий Петрович, уважаемый человек, председатель садового товарищества, бежит по улице без порток за женой.
— Цирк приехал, — прокомментировал сосед слева, Михалыч.
Тамара забежала в дом, заперлась изнутри. Василий барабанил в дверь.
— Тома, открой! Дай объяснить!
— Сколько лет? — крикнула она из-за двери.
— Что?
— Сколько лет вы уже встречаетесь?
Василий замолчал. Потом сказал тихо:
— Восемнадцать.
Тамара сползла по двери на пол. Восемнадцать лет. Серёжке, младшему сыну, как раз исполнилось восемнадцать.
Калитка скрипнула, и во двор вошла Клавдия. Она уже успела одеться и причесаться.
— Тамара, выйди. Поговорить надо.
— Пошла вон, змея!
— Тамара, мы взрослые люди. Давай без истерик.
Тамара вышла. Села на крыльцо. Клавдия села рядом. Василий топтался поодаль.
— Восемнадцать лет, — сказала Тамара. — Как так случилось?
— Помнишь, у тебя спина болела? Ты в больнице два месяца лежала?
Она помнила. Операция, долгое восстановление. Василий огурцы тогда все пересушил, помидоры сгноил. Она ещё удивлялась, как он без неё вообще справлялся.
— Я помогала ему, — продолжила Клавдия. — С огородом, с готовкой. Ну и...
— И завертелось, — буркнул Василий.
— Восемнадцать лет! — Тамара встала. — Восемнадцать лет вы меня дурой держали!
— Никто тебя дурой не держал, — Клавдия тоже встала. — Ты жила своей жизнью, мы жили своей.
— Своей? Да он мой муж! Отец моих детей!
— И что? Разве он перестал быть мужем? Разве дети не накормлены? Разве дача не ухожена?
Тамара замахнулась, но Василий перехватил руку.
— Тома, не надо.
— Не трогай меня!
Она вырвалась, ушла в дом. На улице уже стояла толпа. Новости в дачном посёлке расходятся быстро.
— Расходитесь! — рявкнул Василий. — Шоу окончено!
Но никто не расходился. Стояли, обсуждали. Людка с третьего участка громко говорила:
— Я всегда знала! Видела их вместе!
— Врёшь, — откликнулся её муж. — Ты слепая как крот.
— Сам крот! Я всё вижу!
Вечером Тамара сидела на веранде. Василий ходил кругами.
— Тома, ну скажи что-нибудь.
— Что сказать? Развод?
— Какой развод? Нам по шестьдесят лет!
— И что? После шестидесяти не разводятся?
— Тома, ну что ты как маленькая? Мы прожили сорок лет!
— Из них восемнадцать ты прожил с Клавкой.
— Я с тобой жил! Просто... иногда к ней ходил.
— Иногда?
— Ну... два раза в неделю.
— Два раза в неделю восемнадцать лет — это не иногда, Вася. Это система.
Он сел напротив.
— Тома, пойми. Я люблю тебя. Но Клавка... она другая.
— Лучше?
— Не лучше. Просто другая. С тобой у меня связаны и дом, и дети, и быт. С ней я отдыхаю. От всего этого.
— Отдыхает он! Мне тоже хочется отдыха! Но я огурцы солю!
— Вот именно! Ты всегда при деле! Огурцы, помидоры, варенье! А мне -то иногда хочется просто посидеть, выпить, поговорить.
— Со мной не поговоришь, да?
— С тобой я говорю про детей, про внуков, про огород. А с ней мы говорим про жизнь, про книги.
— Она что, читает? — удивилась Тамара.
Клавдию она знала как женщину простую, из деревенских.
— Читает. И стихи знает. Мандельштама любит.
Мандельштама. Тамара чуть не рассмеялась. Василий и Мандельштам.
— И что теперь?
— Не знаю. Как ты решишь.
— Я? А ты?
— А я... Тома, мне шестьдесят два. Какие решения могут быть? Доживать надо спокойно, вот и все.
— С кем доживать? Со мной или с ней?
Василий молчал. Потом сказал:
— А можно с обеими?
Тамара схватила первое, что под руку попалось. Это оказалась банка с огурцами. Она запустила её в него. Промахнулась. Банка разбилась о стену.
— Пошёл вон!
Василий ушёл. К Клавдии, естественно.
Ночью Тамара не спала. Думала. Сорок лет вместе. Двое детей, внуки. Дача, которую вместе строили. И восемнадцать лет вранья.
Хотя... было ли враньё? Он же не обещал верности. Не клялся в любви. Просто жил. И с ней жил, и с Клавдией.
Утром пришла Зина с пятого участка. Принесла с собой пирог.
— Тамара, держись.
— Спасибо.
— Если что, мой Петька может Ваське морду набить.
— Не надо. Мы же не в детском саду.
— А ты что решила -то? Что делать будешь?
— Ничего пока.
— А я бы выгнала. Предатель же!
— Зин, а твой Петька к Людке с третьего участка не ходит?
Зина покраснела.
— С чего ты взяла?
— Видела их в малиннике.
— Это... это не то!
— А что?
— Они грядки обсуждали!
— В обнимку?
Зина ушла, хлопнув дверью.
К обеду пришёл Михалыч.
— Тамара Ивановна, того... Может, землю вспахать? Помочь чем?
— Спасибо, не надо.
— А то Василий Петрович просил передать: он вечером придёт вещи забрать.
— Какие вещи? Трусы семейные?
— Ну... не знаю. Просил передать.
— Передали. Спасибо.
Михалыч потоптался и ушёл.
Вечером Василий действительно пришёл. С повинной головой.
— Вещи заберу.
— Забирай.
Он пошёл в дом. Тамара пошла за ним.
— Вась, а почему именно Клавка? Ну что в ней особенного?
Он остановился.
— Не знаю. Просто... с ней легко.
— А со мной тяжело?
— Не тяжело. Но... ты всегда знаешь, как правильно. Как огурцы солить, когда картошку сажать, сколько денег внукам дарить. А она не знает. Спрашивает меня.
— И ты чувствуешь себя умным?
— Скорее нужным.
Тамара села на кровать.
— Вась, я тоже не всё знаю. Я вот не знаю, как жить, когда муж восемнадцать лет с соседкой встречается.
— Тома...
— Не знаю, как смотреть в глаза детям. Как объяснить внукам, почему дед у соседки теперь живёт.
— Не надо ничего объяснять!
— Надо, Вась. Серёжка завтра приезжает. С женой и малышом. Что я им скажу?
— Скажи, что мы поссорились.
Василий сел рядом.
— Тома, а давай попробуем всё забыть?
— Как это?
— Ну... сделаем вид, что ничего не было.
— Ага. Клавка за забором, ты каждый день её видишь, и делаем вид, что ничего не было?
— А что ты предлагаешь?
Тамара встала, подошла к окну. За забором Клавдия поливала огурцы. В том же халате.
— Знаешь что? Живи где хочешь. Но внукам скажешь сам.
— Тома!
— И огурцы в этом году сам солить будешь.
— Я не умею!
— Клавка поможет. Она же у нас Мандельштама читает. Разберётся и с огурцами, значит.
Василий ушёл с узелком вещей. Вся улица опять смотрела.
Ночью Тамара проснулась от шума. Кто-то ходил по участку, ругался.
Вышла на улицу. У теплицы стоял Василий.
— Ты чего?
— Помидоры проверяю. Завтра жару обещают, надо открыть.
— Вась, ты же ушёл.
— Ушёл. Но помидоры-то мои! Я их растил!
— И что?
— И то! Не дам им погибнуть!
Он открыл теплицу, ушёл. Через забор.
Утром приехал Серёжка с семьёй.
— Мам, где папа?
— У соседки.
— В гостях?
— Живёт там.
Серёжка сел.
— В смысле?
Тамара рассказала все как есть. Коротко, без подробностей.
— Восемнадцать лет?! Мам, так это...
— Что?
— Получается, когда я родился, они уже?..
— Получается, так.
Серёжка пошёл к Клавдии. Тамара слышала крики, потом хлопнула калитка. Сын вернулся.
— Папа говорит, он вас обоих любит.
— Повезло нам.
— Мам, ну что ты так? Может, правда любит?
— Серёж, ты бы смог? Любить двух женщин?
— Я? Нет. Но я не папа. Папа у нас особенный.
— Это да.
Внук прибежал с улицы.
— Баба, а почему дед у тёти Клавы живёт?
— Потому что дед ей помогает с огородом, — ответила Тамара.
Серёжка прыснул.
— Мам, ну ты даёшь!
***
Ночью опять раздался шум. Тамара вышла. Василий поливал грядки.
— Вась, ты что, больной?
— Засуха же! Всё погибнет!
— Твоя новая семья ждет, там поливай.
— У Клавки свой огород!
— Вот и поливай его!
— Но этот-то тоже жалко!
Тамара взяла шланг.
— Давай помогу. А то до обеда провозишься.
Поливали вдвоём. Молча. Потом сели на лавочку.
— Вась, а если честно, ты кого больше любишь?
— Тома, ну что за вопросы?
— Нормальные вопросы. Кого?
Василий задумался.
— Вас обеих. Но по-разному.
— Как это?
— Ты для меня как правая рука. Привычная, надёжная. Без тебя мне никак. А она для меня как праздник. Редко, но радостно.
— Вась, а если бы я умерла?
— Тьфу! Что ты такое говоришь!
— Ну если бы. Ты бы на ней женился?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Почему?
— Потому что тогда она стала бы правой рукой. А праздника не стало бы.
— То есть тебе нужны обе?
— Получается, так.
Они сидели, смотрели на звёзды.
— Вась, а может, мне тоже праздник завести?
Василий подскочил.
— Что?! Какой праздник?
— Мужика какого-нибудь. Михалыч вот предлагал помощь.
— Михалыч?! Да я ему!..
— Что ты ему сделаешь? Ты же у Клавки живёшь.
— Это другое!
— Чем другое?
— Тома, ты же не такая!
— Откуда ты знаешь, какая я? Может, я тоже Мандельштама читаю?
— Не читаешь.
— Так я начну.
Василий встал.
— Тома, давай серьёзно. Что ты хочешь?
А чего она хотела? Чтобы всё стало как раньше? Но как раньше уже не будет. Никогда.
— Хочу спокойно жить. Огурцы солить. Внуков нянчить.
— И?
— И ничего. Живи ты где хочешь.
— То есть?
— То есть хочешь к Клавке, иди. Хочешь домой, приходи. Только не ври больше.
— А если к тебе Михалыч придёт?
— Не придёт. У него есть Натка с девятого участка.
— Откуда знаешь?
— Вась, я же не слепая. Просто молчала. Как и все.
Утром Василий пришёл с вещами.
— Тома, то есть можно вернуться?
— Кровать в сарае. Надуй матрас и спи там. Как нибудь поместишься.
Он поставил узелок, пошёл за надувным матрасом.
Соседи смотрели, перешёптывались. Клавдия поливала огурцы, делая вид, что ничего не происходит.
Серёжка вышел на крыльцо.
— Мам, папа вернулся?
— Матрас в сарае надувает.
— Ты святая ? Его простила что -ли?
— Дура я, а не святая. А вот поздно меняться-то.
Через неделю Василий перебрался из сарая в дом. Через месяц Тамара перестала замечать, что он два раза в неделю уходит к соседке.
Через год на дачной улице уже никто не вспоминал эту историю. Появились новые истории. Людка с третьего участка ушла к Петьке с пятого, а Зинка переехала к Людкиному мужу.
Тамара солила огурцы. Василий строил новую теплицу. Клавдия за забором читала книгу.
В конце концов, что такое любовь? Прожить сорок лет, вырастить детей, построить дом, посадить сад. И смириться с тем, что идеального ничего не бывает. Даже в любви. Особенно в любви. А огурцы в этом году удались на славу.