– Открой, Лена. Я мать твоя, не чужая.
Елена стояла в прихожей, глядя на дверь. Стук был негромкий, но настойчивый. Она не ждала никого, тем более — её. Ту, что десять лет назад вышла, не обернувшись, громко хлопнув дверью, и с тех пор ни одного письма, ни одного звонка. А теперь — «открой, я мать».
– Ты зачем пришла? – голос у Елены не дрогнул, хотя внутри всё сжалось. – Нам нечего говорить.
– Надо, – прозвучало тихо, но упрямо. – Я бы не пришла, если б не… ну, ты открой, пожалуйста.
Дверь Елена отворила через минуту. Не потому что захотела. Потому что любопытство — это сильнее злости. И чувство, что не простила — но уже и не ненавидит. Просто живёт без.
На пороге стояла женщина в тёмном пальто, сером от времени, с заломами на локтях. Волосы под цвет платка, лицо постаревшее, а взгляд всё такой же — прямой и тяжёлый.
– Ну здравствуй, – сказала мать и опустила глаза.
– Что нужно?
– Поговорить… и… – она кашлянула, – прописаться у тебя. Временная прописка. Совсем немного. Мне сейчас… негде.
У Елены в голове зашумело. Слова донеслись, но смысла в них не было. Прописка? Эта женщина, которая оскорбляла, выгоняла, потом исчезла, теперь пришла проситься в её, Еленину, жизнь?
– Ты с ума сошла?
– Не ругайся. Мне сейчас тяжело. Пенсию не оформляют — нет регистрации. Я долго не хотела тебя беспокоить. Всё надеялась, что справлюсь.
– И что? Не справилась?
Мать кивнула, опустив голову, будто признавая поражение. Вид у неё был такой, что стало неловко. Но злость никуда не делась.
– В квартиру тебя не пущу. Говори, что хочешь, прямо здесь.
– Там же соседи, – мать чуть обернулась через плечо. – Можем в подъезде?
– Говори здесь. Я уже не та девочка, которую можно было выставить за дверь и потом вернуться, как будто ничего не было.
Мать сжала ремешок сумки. Пальцы её дрожали.
– Лена… Я не прошу, чтобы ты прощала. Я бы сама себя не простила. Просто… у тебя единственная возможность. У меня никого больше нет. Если б не эта пенсия — не пришла бы.
– А если бы я умерла? Или уехала? Или вышла замуж? – Елена смотрела в лицо матери. – Ты даже не знаешь, как я живу.
– Знаю. – Глаза у неё были усталые. – Я спрашивала у Кати. Соседка твоя, рыжая. Она сказала, ты одна живёшь, работаешь в аптеке, вроде всё хорошо. Я надеялась, ты счастлива.
– Счастлива? А ты знаешь, как я одна скиталась, когда ты меня выкинула? Где ночевала? Что ела?
– Я тогда сама как в тумане была… после того, как отец… – мать осеклась.
– Ты в тумане? А я, пятнадцатилетняя, без паспорта, без еды, без копейки — это что было?
Мать промолчала. Дышала тяжело. Потом тихо сказала:
– Я пришла, потому что больше идти некуда. И я не жду, что ты пожалеешь. Просто… помоги. А потом — исчезну. Навсегда. Обещаю.
Елена стояла, прислонившись к дверному косяку. Всё в ней боролось. Было бы легко прогнать. Легко — и горько.
– Где ты жила всё это время?
– Сначала у тёти Лиды, потом у подруги. Потом — в доме престарелых. А когда его закрыли на ремонт, пришлось уйти. Была комната в общежитии, но меня оттуда выселили — я же не работаю, и пенсии нет. Бомжевать не хочется.
– А кто виноват, что пенсии нет? Ты же знала, что документы надо оформить.
– Я надеялась, что до этого не дойдёт… Я работала, Лен. Честно. Только без оформления. Меня никто официально не брал — возраст, болезни…
Елена смотрела на неё и вспоминала. Как стояла зимой в чужом подъезде, прижимая к себе куртку. Как работала на складе за еду. Как впервые получила паспорт и плакала, потому что могла теперь хоть на работу устроиться. Всё — сама. Без неё.
– А что ты мне скажешь, если я соглашусь?
– Спасибо скажу. От души.
– Нет. Мне не слова нужны. Мне нужно, чтобы ты хотя бы раз в жизни признала: ты поступила со мной как чужая.
Мать подняла глаза. Медленно, будто с усилием.
– Поступила. Признаю. Стыдно, больно, мерзко вспоминать. Но это правда. Я тебя тогда предала. И ты имеешь право меня не пускать даже на порог.
Елена стояла, сжав руки. Потом отступила от двери.
– Зайдёшь — чай поставлю. Ничего не обещаю. Подписи пока не будет.
– Я не спешу.
На кухне мать сидела, аккуратно держа чашку в руках, словно боясь уронить. Молчала. Только взгляд бегал по комнате: окно, занавески, холодильник с магнитами, фотографии на стене.
– Это кто? – спросила она, показывая на снимок.
– Миша. Друг. Бывший. Жили вместе три года.
– Почему разошлись?
– Потому что я не умею быть в отношениях. Всё сама, всё одна. Не доверяю. Как ты думаешь, откуда это?
Мать кивнула. Не спорила.
– А сейчас?
– Сейчас одна. И мне хорошо. Тихо. Спокойно. И я никому ничего не должна.
– А если пропишешь — будешь должна.
– Знаю. Потому и не тороплюсь. Ты ведь не только регистрацию хочешь. Ты хочешь вернуться в мою жизнь. А я не уверена, что для этого место есть.
– Я могу жить отдельно. Но пусть будет прописка. Лишь бы пенсию оформить. Мне нужны лекарства, обследование. Скорая даже не приедет без адреса.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Не знаю. Может, чтобы ты пожалела. А может, чтобы объяснить — я не лгу. Мне правда плохо.
Чай остыл. Елена встала, поставила чайник снова.
– Переночуешь на диване. С утра пойдём к нотариусу. Я проконсультируюсь, как оформить временную регистрацию без права собственности.
– Спасибо.
– Я ещё ничего не сделала. Но ты, мать, должна понять: второй раз я себя предать не позволю.
Мать молча кивнула.
Ночью Елена проснулась от шороха. Прошла в кухню. Мать сидела у окна, в халате, смотрела во тьму.
– Чего не спишь?
– Всё думаю. Если б вернуть назад…
– Не вернуть. Бесполезно думать.
– Я вчера шла к тебе… боялась, что даже дверь не откроешь.
– А я думала, что ударю, если ещё раз скажешь слово «дочь».
– А сказала?
– Сказала. Но не вслух.
Мать усмехнулась. Грустно.
– Я тоже не знаю, есть ли у меня дочь. Всё, что было… это я своими руками разрушила.
– Есть. Но она уже взрослая. И ей не хочется быть снова беззащитной.
– Я не обижу. Обещаю.
– Ты и тогда обещала.
Обе замолчали.
– А если пенсию оформят, ты куда?
– Не знаю. Может, комнату сниму. Или в пансионат. Я не планировала у тебя жить.
– Но была бы не против?
– Была бы. Если бы ты позвала. Но я не настаиваю.
Елена посмотрела на неё.
– Ложись. Утром разберёмся.
Через неделю мать получила временную регистрацию. Через месяц ей пришла первая пенсия. Она сняла маленькую комнату у старушки по соседству. Заходит иногда на чай, приносит пирожки, которые сама печёт, рассказывает, как прошёл день.
Елена не простила. Но перестала держать обиду внутри. Просто живёт. Знает: иногда люди возвращаются не потому, что их зовут. А потому что больше некуда. И если дверь им открывают — это уже не слабость. Это сила.
А порой мать остаётся у неё ночевать. Вечером они пьют чай, перебирают фотографии, обсуждают новости.
– Лена…
– Что?
– Спасибо тебе. За всё.
– Не за всё. Только за чай.