Хусниддин будто заранее готовил свою пьесу. Он сел в самолёт не как пассажир, а как актёр, которому дали сцену и зрителей. В иллюминаторе Москва медленно растворялась в тумане, а он — в собственной дурости. Вроде бы взрослый мужик, сорок два года, билет куплен, чемодан сдан, паспорт проверен. Но в голове, видимо, прочно поселилась мысль: полёт должен стать праздником. И неважно, что этот праздник для одного, а все остальные пассажиры — его невольные статисты. Самолёт только начал рулить, когда он поднялся и заорал. Слова, конечно, грязные, но самое главное — громкие, звенящие. Будто хотел перекричать даже гул турбин.
Сначала люди смотрели с недоумением. Сосед по ряду, молодой парень, робко сказал: «Мужик, успокойся». Но Хусниддин только оживился: «Ты мне не указывай!» — и глаза у него сверкали, как у собаки, которую вот-вот спустят с цепи. Женщины замерли, дети прижались к родителям, а старушки зашептали молитвы. Бортпроводницы бросились к нему. Они привыкли к капризам пассажиров: то место не то, то еда холодная. Но здесь была другая порода каприза — хищная и пьяная. «Уважаемый пассажир, присядьте, соблюдайте правила», — тоненько попросила одна. Но правила и Хусниддин — вещи несовместимые. Он расправил плечи и пошёл по проходу, размахивая руками, будто на базаре.
Старик в первом ряду попытался его остановить — получил угрозу прямо в лицо. Дети закричали, женщины зашумели. И тут в салоне воздух стал тяжёлым, словно перед грозой. Встали мужики. Не всякие — а такие, что сразу видно: спортзал, гараж, тяжёлые сумки без лифта. Один в кожаной куртке, другой с такой шеей, что галстук туда бы и не пролез. «Сядь, клоун», — сказал один из них спокойно, но с такой интонацией, что воздух звенел. «А если не сяду?» — огрызнулся Хусниддин и толкнул плечом второго. Это была его последняя попытка выглядеть героем.
Руки его заломили, куртка трещала, ноги запутались в проходе. Мужики действовали так уверенно, словно всю жизнь летали ради этого момента. «Сиди смирно. Мы тебя научим тишине», — сказал один. И пассажиры зашумели: кто-то засмеялся, кто-то захлопал, а кто-то даже снял всё на телефон — как доказательство, что справедливость иногда приходит вовремя. Хусниддин вертелся, шипел, дёргался, но каждый раз его прижимали к креслу. Один из мужиков усмехнулся: «Считай, у тебя теперь личный эскорт. Бесплатно». Смех прошёл по салону, как облегчение.
Пилот тем временем взял микрофон. Голос у него был усталый, но твёрдый: «Возвращаемся в Жуковский. Безопасность пассажиров — приоритет». Безопасность… Забавное слово. Всего один человек способен превратить самолёт в плен. Сто двадцать человек сидели как заложники чужой пьянки, чужой глупости, чужой злости. Мы возвращались, и каждый понимал, что сегодняшний день уже испорчен.
В аэропорту картину завершили полицейские. Они вошли в салон — строгие, в форме, с папками. Хусниддина подняли и повели мимо всех пассажиров. И вот тут наступил момент истины. Слева и справа сидели люди, которые смотрели на него как на посмешище, на виновника трёхчасовой каторги. Он шёл, мотал головой, пытался что-то бормотать, но уже никто не слушал. Его роль в этом спектакле кончилась, аплодисментов не было.
А нас снова загнали в ожидание. Три часа потерянных нервов. Дети устали, старики ворчали, кто-то ругался, что опоздает на пересадку. Люди злились, но молчали. Потому что злость, как и влага в салоне, быстро оседает и превращается в липкую усталость. И всё из-за одного человека. Один решил, что скучно лететь, и сотня получила урок выживания.
Вот это и есть самое страшное. Мы живём так: один сумасшедший ломает день, и весь мир подстраивается. Законы остаются на бумаге, полиция появляется только в финале, а весь спектакль разыгрывается в салоне — между креслами, под взглядами пассажиров. На этот раз нашлись мужики в кожаной куртке и с толстой шеей. На этот раз победила коллективная злость. Но ведь завтра может быть новый Хусниддин. И неизвестно, кто тогда встанет.
И вот сидишь потом в этом кресле, слушаешь, как двигатель снова запускается, и думаешь: да ведь вся страна — тот же самый самолёт. Один орёт, буянит, ломает ритм, а остальные вынуждены держать его за руки и ждать, пока появятся люди в форме. Мы все как пассажиры в замкнутом железном тюбике — куда денешься? Терпим, молчим, ждём. Только вот никто не гарантирует, что завтра очередной «герой» не испортит твой день.
И что самое мерзкое — таких Хусниддиных полно. Их пьяные выкрики слышны и в самолётах, и в автобусах, и даже на кухнях общаг. Они уверены, что мир обязан терпеть их спектакль. А мир — терпит. Кто-то отводит глаза, кто-то снимает на телефон, а кто-то аплодирует чужой силе, потому что собственной давно не осталось. Всё это похоже на цирк, только клоуны здесь без грима, с перегаром и злыми глазами.
И, может быть, это и есть наш национальный диагноз: жить в ожидании чьего-то дебоша. В аэропорту, в очереди, в очередном собрании жильцов. Кто-то обязательно вскочит, заорет, испортит всё. А потом придут полицейские, составят бумажку, и жизнь вроде пойдёт дальше. Только осадок остаётся — липкий, тяжёлый, с привкусом бессилия. Как если бы весь самолёт летел не в Ташкент, а в какой-то бесконечный Жуковский, где нас снова и снова разворачивают назад.
- Еще рассказы - https://in-story.club/
- Телеграм с личными историями и совместным просмотром фильмов: https://t.me/zapahkniglive
- Чаевые и поддержка канала в тяжелые времена ПО ССЫЛКЕ