Елена Петровна стояла у плиты, помешивая суп, но мысли её были далеко. Взгляд её, обычно тёплый и мягкий, был устремлен в окно, за которым кружились первые осенние листья. В её ушах ещё звенел голос дочери: «Мама, ну просто кошмар, опять эти ботиночки на осень… Аллочка выросла из старых, а новые такие дорогие… Я не знаю, что делать». Голос был до боли знакомый – сдавленный, на грани слёз, беспомощный.
— Опять Света? — раздался спокойный голос сзади.
Елена Петровна вздрогнула. Муж, Иван Сергеевич, стоял в дверях кухни. Он смотрел на неё с лёгкой усталостью, уже предчувствуя развитие события.
— Да, — вздохнула Елена Петровна, отставляя половник. — Опять проблемы. Ботиночки нужны, зимнее пальто… А у неё после квартплаты и кредита за старую машину копейки остаются. Одной тяжело, Ваня. Очень тяжело.
Иван молча подошёл к столу, сел. Его пальцы медленно барабанили по столешнице.
— Лена, мы только вчера перевели ей деньги на репетитора для Аллочки. Месяц назад – на новый диван. Три месяца назад – на летний лагерь. Где предел?
— Предел? — голос Елены Петровны дрогнул. — Предел – это когда моя дочь и моя внучка будут жить впроголодь и ходить в лохмотьях? Ты хочешь этого? У неё не было мужа, который бы обеспечивал, как ты нас! Она одна! Одна с ребёнком на руках!
— Она одна, — тихо, но твёрдо произнёс Иван, — потому что не хочет искать работу получше. Потому что удобно быть жертвой. Удобно, что есть ты, которая всегда придёт на помощь.
— Как ты можешь так говорить! — Елена Петровна всплеснула руками. В её глазах блеснули слёзы обиды. — Это же твоя дочь! Твоя кровь! А ты говоришь, как бухгалтер, подсчитывающий убытки!
— Я говорю, как глава семьи, которая видит, что наша семья страдает, — его голос оставался ровным, но в нём впервые прозвучала сталь.
— Кто страдает? Ты? Я? У нас всё есть! У нас стабильность, мы можем помочь!
— Страдает Лиза, — произнёс Иван, глядя ей прямо в глаза.
Елена Петровна замерла.
— При чём здесь Лиза? У Лизы всё прекрасно! У неё есть родители, которые её любят! У неё есть всё, чего нет у бедной Светы и Аллочки!
— Именно поэтому, — сказал Иван и вышел из кухни.
Разговор повис в воздухе тяжёлым, неприятным осадком. Елена Петровна не понимала. Что он имеет в виду? Разве маленькая Лиза, её внучка, страдает? От чего? Она же окружена заботой.
---
Через неделю Елена Петровна собирала вещи для внучки Аллы. Она купила очаровательное розовое пальто и сапожки, но вот с игрушкой вышла заминка — ничего подходящего и стоящего в магазине не было. И тогда она вспомнила про большую фарфоровую куклу в бальном платье, которая стояла на полке в комнате Лизы. Та самая, которую год назад Максим подарил дочке на день рождения. «Лиза в неё уже не играет, я видела, она пылится на полке, — убедила себя Елена Петровна. — А Аллочке как раз на день рождения такой не хватает. Она у неё в куклы только и играет. Не пропадать же добру».
Она приехала к ним в гости. Максим открыл дверь с улыбкой. —Мам, заходи! Лиза, бабушка приехала!
Настя вышла из гостиной. Её улыбка была, как всегда, приветливой, но какой-то… уставшей. —Здравствуйте, Елена Петровна.
Лиза, двухлетняя шатенка с огромными бантами, робко выглянула из-за маминых ног, но, увидев бабушку, сделала несколько неуверенных шагов навстречу. В её руках была та самая фарфоровая кукла. —Привет, солнышко, — Елена Петровна наклонилась к внучке, но не обняла её, а потянулась к кукле. — О, а это как раз то, что нужно! Дай-ка сюда, родная.
Лиза не сразу поняла, но инстинктивно прижала куклу к груди. Её большие, доверчивые глаза вопросительно смотрели на бабушку. —Ну же, дай, — мягким, но настойчивым тоном повторила Елена Петровна и аккуратно, но твёрдо забрала куклу из рук ребёнка. — Спасибо, умница.
Лиза замерла на секунду с пустыми руками, её пальчики ещё сохраняли форму, в которой только что была любимица. На её лице отразилось полное непонимание происходящего. Никто и никогда так просто не забирал у неё её сокровища.
— Мам, что ты делаешь? — осторожно спросил Максим, его улыбка мгновенно исчезла.
— Да ничего страшного, — отмахнулась Елена Петровна, укладывая куклу в пакет. — Лиза в неё уже не играет, я видела. А Аллочке как раз на день рождения такой не хватает. Она у неё в куклы только и играет. А вот тебе, Лиза, я новую машинку привезла. — Она сунула девочке в руки небольшую пластмассовую машинку.
Лиза посмотрела на пустые руки, на бездушную пластмассовую игрушку, которую ей сунули вместо её «дочки», её подруги. Её личико сморщилось, губы задрожали, и тихое, горькое хныканье переросло в оглушительный, отчаянный рёв. Это был не каприз, а настоящая детская трагедия, глубокая и искренняя обида. Слёзы ручьём полились по её щекам. —Ку-у-кла! — вырвался у неё единственное слово, полное тоски и недоумения. — Мо-оя-я-я!
Она потянулась к пакету, но Елена Петровна уже отставила его подальше. —Перестань, Лиза, ну что ты ревёшь? У тебя же полкомнаты игрушек! — сказала она с раздражением в голосе, не в силах вынести этот плач. — А у Аллы ничего нет! Ей нужнее!
— Это не просто игрушка! — вдруг резко, сквозь слёзы, сказала Настя, приседая перед дочерью и пытаясь её обнять. Но Лиза выгибалась и не находила утешения, её всего трясло от рыданий. — Это её любимая кукла! Она с ней спит! Она каждый день её причёсывает! Вы не имели права просто так это забирать!
— Я «не имела права»? — Елена Петровна выпрямилась, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Её тоже задело за живое этот скандал из-за «какой-то куклы». — Я, бабушка, не имею права? Я помогаю своей дочери, которая в беде! А вы тут все в шоколаде живёте и не можете поделиться! Вы что, бессердечные, что ли? Жадины!
Она увидела, как Максим побледнел. Он молча подошёл к Лизавете, которая заходилась в истерике, взял её на руки, прижал к себе, стараясь унять дрожь. Он прикрыл ладонью её заплаканное личико, пряча её от этого неприятного зрелища.
— Всё, мама, — сказал он тихо, но так, что каждое слово отзывалось гулко в наступившей тишине, едва слышное сквозь рёв ребёнка. — Хватит. Это был последний раз.
— Что последний раз? — фыркнула Елена Петровна, хотя внутри у неё уже начало холодать от тона сына.
— Последний раз, когда ты забираешь вещи моего ребёнка и отдаёшь их другой. Последний раз, когда ты ставишь интересы Светы и её дочери выше интересов моей семьи. Последний раз, когда ты называешь нас жадинами и бессердечными за то, что мы хотим спокойно растить своего ребёнка, не оглядываясь на вечный кризис сестры.
— Максим! — попыталась вставить слово Настя, но он покачал головой.
— Нет, Настя. Я молчал слишком долго. Мама, мы со Светой выросли. У нас свои жизни. Да, Свете не повезло с мужем. Но это её жизнь и её ответственность. Она взрослый человек. Пусть подаёт на алименты, пусть ищет нормальную работу, а не сидит на твоём иждивении и не ноет, что всё плохо. А мы устали. Устали быть «благополучными», а значит, по твоей логике, не заслуживающими твоего внимания и заботы.
— Я… я же вас люблю! — вырвалось у Елены Петровны. — Я всегда помогаю!
— Ты не помогаешь, ты обслуживаешь инфантилизм дочери, — жёстко парировал Максим. — И делаешь это за счёт нас. За счёт моей жены, которая ни разу не услышала от тебя «тебе тяжело, давай я посижу с Лизой?». За счёт моей дочери, которая видит, как бабушка раз за разом забирает её вещи и отдаёт другой девочке. Что она должна чувствовать? Что она менее любима? Что её вещи и её чувства ничего не значат? Хватит.
Елена Петровна смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Она видела, как Настя молча плачет, обняв мужа за руку, видела испуганные глаза Лизы, прижавшейся к папиной щеке. И впервые за долгие два года она увидела не благополучную, сытую семью, а людей, которым больно. Больно из-за неё.
— Мы, конечно, будем дарить племяннице подарки на дни рождения и на Новый год, — продолжал Максим. — Но содержать её мы не обязаны. У нас есть свой ребёнок, который достоин всей нашей заботы, любви и внимания. И он достоин любви и внимания своей бабушки. Если она, конечно, ещё помнит о её существовании.
Он повернулся и ушёл в комнату с дочкой на руках. Настя постояла секунду, посмотрела на растерянную Елену Петровну с таким выражением, в котором была и жалость, и обида, и усталость, и молча последовала за мужем.
Елена Петровна осталась одна в гостиной. В её руках всё ещё была та самая кукла. Она смотрела на её фарфоровое лицо и не понимала, как всё так рухнуло в одно мгновение. «Бессердечные! Наглые! — закипело внутри нее. — Как они могут! Я же всё для семьи!»
Она швырнула куклу в пакет, схватила его и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью. Всю дорогу домой она лихорадочно придумывала новые аргументы, обвинения. Они не понимают! Они эгоисты! Света – её кровь, её плоть и кровь, а Настя – всего лишь невестка!
Дома она устроила сцену Ивану.
— Ты представляешь? Из-за какой-то куклы! Из-за игрушки! Меня чуть ли не выгнали! Мой же сын! Он назвал меня плохой бабушкой! Это она, эта Настя, всё в его голову вбила! Наверняка!
Иван молча слушал её, глядя в окно. Когда она выдохлась, он спросил:
— А ты вспомнила, когда последний раз просто так, без повода, дарила что-то Лизе? Не на день рождения, а просто так? Когда последний раз звонила Насте и спрашивала, как у неё дела, не упоминая при этом problems Светы? Когда предлагала помочь им, а не требовать помощи от них?
Елена Петровна онемела. Она не могла вспомнить.
Ссора с сыном переросла в затяжной конфликт. Она не звонила им. Они не звонили ей. Иван передавал, что у них всё хорошо, но сам бывал у них чаще, всегда возвращался с подарками для Лизы и какими-то семейными историями, которые резали Елену Петровну по сердцу. Они жили своей жизнью без неё.
А жизнь вокруг Елены Петровны стала серой и пустой. Она по-прежнему помогала Свете, но теперь это стало не порывом сердца, а тяжёлой, рутинной обязанностью. И она начала замечать то, на что раньше закрывала глаза. Новые сапоги для Аллы благополучно оказывались на ногах у самой Светы. Деньги, данные «на кружок рисования», тратились на новую помаду и поход в кафе с подругами. Жалобы на безденежье звучали всё однообразнее и неискреннее.
Однажды, заскочив к дочери без звонка, Елена Петровна застала её не за стиркой или уборкой, а за просмотром сериала с банкой мороженого. Квартира была в беспорядке.
— Мама! Что ты? — испуганно вскрикнула Света.
— А где Алла? — спросила Елена Петровна.
— В саду ещё. Ты чего примчалась?
— Хотела узнать, купила ли ты те самые ботинки, или ещё деньги нужны?
— Ой, мам, нет пока, — Света махнула рукой. — Подожду скидок. Лучше ты мне помоги с оплатой за английский, а то я в прошлом месяце не внесла…
Елена Петровна смотрела на дочь – ухоженную, со свежим маникюром, в новом домашнем халате, и впервые увидела не несчастную жертву обстоятельств, а взрослую, эгоистичную женщину, которая удобно устроилась на шее у своей матери.
— Хорошо, — механически сказала она. — Я зайду вечером.
Она вышла на улицу и пошла, не разбирая дороги. Она шла мимо парка и увидела знакомую фигуру. На скамейке сидел Иван, а рядом с ним, на детской площадке, возилась в песочнице Лизавета. Она что-то рассказывала дедушке, а он слушал её, улыбаясь своей спокойной, мудрой улыбкой.
Елена Петровна замерла за деревом, наблюдая. Лиза была так похожа на Максима в детстве. Такие же светлые волосы, такой же озорной огонёк в глазах. Она построила куличик и торжественно понесла его деду.
— На! Держи, деда! Это тебе пирожок!
— Ой, спасибо, внучка! — Иван принял «пирожок» с комической важностью. — Очень вкусный!
Лиза засмеялась звонким, чистым смехом и побежала обратно к песочнице.
И вдруг Елена Петровна поняла. Она поняла всё. Она украла у этой маленькой девочки не куклу. Она украла у неё бабушку. Она украла у своего сына и его жены уверенность в том, что их семья – самая главная и важная. Она разрывала себя на части, пытаясь помочь одной дочери, и при этом калечила жизнь сына и его семьи. Иван и Максим были правы. Не жестоки, а правы.
К её глазам подступили горячие, жгучие слёзы стыда и осознания. Она развернулась и быстро пошла прочь.
Весь вечер она молчала. Иван ничего не спрашивал. На следующее утро она позвонила Максиму.
— Максим, это мама. Можно я… можно я приеду? Мне нужно тебе и Насте кое-что сказать.
В голосе у неё не было ни прежней уверенности, ни обиды. Только тихая, смиренная просьба.
— Хорошо, мама, — после паузы ответил сын. — Приезжай.
Она стояла на пороге их квартиры, чувствуя себя не уверенной в своей правоте матерью, а провинившимся ребёнком. Настя открыла дверь.
— Проходите, Елена Петровна.
— Мам, — кивнул Максим из гостиной.
Лиза робко выглянула из-за дивана.
Елена Петровна сделала глубокий вдох.
— Я пришла… я пришла извиниться. Перед всеми вами. — Голос её дрожал, но она продолжала. — Вы были правы. Всё, что вы сказали тогда… это была правда. Я не видела, какую боль причиняю вам. Я не видела, что забыла о своей внучке. Я была слепа и глуха. Простите меня. Пожалуйста, простите.
Она замолчала, боясь поднять на них глаза.
Первой подошла Настя. Она молча обняла её.
— Всё хорошо, Елена Петровна, — тихо сказала она. — Главное, что вы поняли.
Максим подошёл и обнял их обеих.
— Спасибо, мама, за эти слова.
А потом к ним подбежала маленькая Лиза и обхватила бабушкины ноги.
— Баба Лена, не плачь!
Елена Петровна опустилась на колени и обняла внучку, прижимая её к себе, вдыхая детский запах шампуня и невинности.
— Прости меня, солнышко, прости бабушку.
С тех пор всё изменилось. Медленно, но верно. Елена Петровна научилась делить своё время и внимание поровну. Она водила в парк и Лизу, и Аллу, но теперь дарила им равноценные подарки. Она перестала решать проблемы Светы, вместо этого помогла ей составить резюме и настояла на подаче заявления на алименты. Отношения с дочерью стали сложнее, натянутее, но Елена Петровна понимала – это был путь к взрослению, который Свете давно следовало пройти.
А в семье сына воцарился мир. Она научилась просто быть бабушкой. Сидеть с Лизой, чтобы Настя могла сходить к парикмахеру или просто отдохнуть. Приходить в гости с пирогом просто так, без повода. Слушать бесконечные истории своей внучки и радоваться её успехам.
Однажды вечером они все собрались у Максима и Насти: Елена Петровна, Иван, маленькая Лиза и даже Света с Аллой, которых пригласили на семейный ужин. Две девочки, двоюродные сестры, играли на ковре одними игрушками. И никто ни у кого ничего не забирал.
Иван сидел в кресле, наблюдая за мирной сценой. Его взгляд встретился с взглядом жены. Елена Петровна улыбнулась ему – тихой, спокойной улыбкой, в которой была и благодарность, и лёгкая грусть за прошлое, и надежда на будущее. Он в ответ кивнул ей, и в его глазах она прочитала то, что ждала так долго: «Всё наладилось. Мы семья».