Утро, где каждая минута похожа на гвоздь в голову
Василий Петрович просыпается слишком рано. Не от звонка, не от шума — просто от тишины, которая душит.
Кухня встречает его как морг. Скатерть в пятнах, хлеб каменный, кружка с трещиной. Вода в чайнике стоит с вечера, с застоявшимся запахом железа.
Телевизор орёт про очередную ерунду. Ему плевать, он включает только, чтобы не слышать собственное сердце.
Пятьдесят восемь лет. Тридцать лет за рулём мусоровоза — город знает его лучше, чем собственных детей.
С утра он гоняет контейнеры, нюхает гниль, слышит, как под ногами чавкает жижа. К концу смены руки гудят, одежда пропахла мусором, и всё ради зарплаты, которая давно не радует.
Лида умерла три года назад. С тех пор квартира — бетонный мешок. Он сам себя замуровал в этом склепе.
Дети звонят редко, у каждого свои заботы, работа, семьи. И он понимает, что не нужен им ежедневно. Но каждый редкий звонок бьёт в висок: они живут, а он нет.
Выходные для него — пустота. Ни отдых, ни праздник, а чёрная яма, где нечем дышать.
Шкаф, где мёртвая пыль лежит вместо воздуха
В этот выходной он не выдержал. Сидеть и смотреть в стену стало невыносимо.
Он дёрнул дверь шкафа. Старые пальто, коробки, Лидины кофты. Запах пыли, моли, старой ткани — всё давит, будто вещи тоже знают, что хозяйки нет.
И вдруг пальцы нащупали альбом. Толстый, пыльный, с треснувшей обложкой.
Он сел за стол. Долго просто держал его, будто это не фотографии, а граната с выдернутой чекой.
Всё же решился. Страница хрустнула, и прошлое вывалилось прямо в лицо.
В альбоме живы двое, которых он потерял навсегда
Первая страница — свадьба. Он молодой, в костюме, глаза горят. Лида сияет как солнце.
Дальше — дети, дача, костры. Смех, песни, шашлыки, картошка в сковороде, запах дыма в волосах.
На каждой фотографии он улыбается, как будто жизнь бесконечна. И в этом свете ясно видно: тот мужик умер вместе с Лидой.
Разрыв: жить дальше страшнее, чем остаться в тени
Он откинулся на спинку стула и понял: все эти годы он хоронил не только жену, а себя самого.
Работа — как автомат. Телевизор — как затычка в уши. Одиночество — как приговор, который он сам себе подписал.
И вдруг мысль как удар: Лида любила его живым. А он предал её память, превратившись в пустую оболочку.
Стало страшно. Почувствовать снова — страшнее, чем умереть.
Решение, которое пахнет гвоздиками и не даёт спрятаться
Он захлопнул альбом, но не сунул обратно. Оделся, вышел, пошёл в магазин.
Взял букет гвоздик. Красные, свежие, тяжёлые, с терпким запахом. Лидины любимые.
На кладбище поставил цветы и сказал:
— Лида, я нашёл альбом.
— Я скучаю до чёрта.
— Я не умею без тебя, но я хотя бы попробую.
Стоял молча, слушал ветер, шорох листвы, гул машин за оградой. И впервые за три года в груди стало не тесно, а свободно.
Дорога домой, где серость вдруг дала трещину
Солнце било прямо в глаза, резало их, но он не отворачивался. В воздухе пахло травой, пылью, горячим асфальтом.
Прошёл мимо киоска и застыл. Вернулся и взял мороженое.
То самое, которое ел в двадцать. Развернул, попробовал и вдруг поймал себя на том, что улыбается.
Не наигранно, не для кого-то. А просто потому, что вкусно и живо.
Мороженое таяло, стекало по пальцам, и он вдруг понял: пусть липнет, пусть пачкает — зато чувствуется.
Вечер, где пластинка оживляет прошлое, а звонок ломает тишину
Дома он достал пластинку. Старая игла зашипела, и из динамика хлынул голос из их молодости. Каждый шорох пластинки — как дыхание Лиды.
Зазвонил телефон. Сын. Он звонит редко, и от этого звонок пробрал до костей.
— Пап, как ты?
— Нормально. А помнишь дачу, костёр, тот пикник?
— Конечно помню. А что?
— Я сегодня вспомнил. — Василий вдруг заговорил сам.
Голос дрожал, но это был не только ком в горле.
Он рассказывал, как тогда жарили картошку, как Лида смеялась, как сын бегал по траве. Сын слушал. Молчал, но не перебивал.
И Василий вдруг понял: он не хочет класть трубку. Потому что этот разговор — как вдохнуть воздух впервые за годы.
Щель для света там, где раньше была бетонная стена
Комната та же, мебель та же, тишина та же. Но внутри стало иначе.
Ему по-прежнему страшно. Он не знает, что будет дальше.
Но теперь есть щель. Через неё пробивается свет.
И этого достаточно, чтобы снова жить.