В прихожей раздался резкий звонок, и у меня ёкнуло сердце. Я знала, кто это. Никто другой не звонил так — требовательно, настойчиво, словно выбивая дверь ногой.
Открыв, я увидела её — Веру Степановну, свою свекровь. Она, не здороваясь, прошмыгнула в квартиру, скидывая на ходу мокрое пальто, которое я едва успела поймать.
— Где он? — бросила она, окидывая меня оценивающим взглядом. — Опять в своей берлоге сидит?
— Костя делает уроки, — тихо ответила я, чувствуя, как привычная тяжесть накатывает на плечи.
— Учится? — фыркнула она, направляясь в гостиную. — На троечника учится! Мой Михаил в его годы уже по институтам олимпиады выигрывал, а этот… книжки свои умные читает. Бабник из него вырастет, а не мужик!
Я молча последовала за ней, сжимая кулаки в карманах фартука. Так было всегда. Каждый её визит превращался в суд. Суд над моим сыном.
Костя вышел из своей комнаты, услышав голоса. Высокий, худощавый, с стопкой книг в руках. Его спокойные серые глаза смотрели на бабушку без страха, но и без радости.
— Здравствуй, бабушка, — ровно сказал он.
— Здравствуй, здравствуй, — отмахнулась она. — Что это у тебя? Опять фантазии какие-то? — Она выхватила из-под его мышки верхнюю книгу. — «Основы программирования». Игрушки свои компьютерные изучаешь? Мужиком быть надо, на бокс ходить, а не в монитор тыкать! Слабак ты, Костя! Совсем от рук отбился без отца!
Костя не оправдывался. Он просто забрал книгу, кивнул и молча вернулся в комнату. Эта его тихая, непробиваемая стена выводила Веру Степановну из себя больше всего. Её сын, мой покойный муж, был взрывным, эмоциональным. Таким же хотела видеть и внука. А Костя был другим — вдумчивым, сосредоточенным, молчаливым. И для неё это было синонимом слабости.
Так продолжалось семь долгих лет. С тех пор, как не стало Миши. Сначала она опекала нас, а потом, не видя в Косте черт погибшего сына, стала его откровенно презирать. Её упрёки стали частью фона нашей жизни, как шум машин за окном.
Шли годы. Костя заканчивал школу. Его одноклассники громко обсуждали планы на поступление, гуляли до ночи, хвастались первыми заработками. Мой сын приходил из школы и закрывался в комнате. Я слышала лишь мерный стук клавиатуры.
— Опять в своих виртуальных мирах пропадает? — язвила Вера Степановна во время очередного воскресного визита. — Другие пацаны на мопедах гоняют, с девчонками гуляют, а наш книжный червь… Совсем не мужик! В армии из тебя, слабака, слепят человека, вот увидишь!
Костя, выходя на кухню попить чаю, лишь пожимал плечами. Но однажды я заметила в его глазах не привычную отстранённость, а холодный, стальной блеск. Он что-то задумал.
Как-то раз, перебирая вещи в его комнате, я нашла под кроватью толстую папку с документами и распечатками. Это были какие-то договоры, технические задания, сметы. Я не поняла смысла, но увидела внушительные суммы и логотипы известных IT-компаний. Сердце ёкнуло. Я ничего не сказала, аккуратно положила всё на место. Мой мальчик что-то от меня скрывал.
В день совершеннолетия Кости я накрыла стол. Собирались тихо, вдвоём. Но ближе к вечеру, как я и предполагала, раздался тот самый звонок.
Вера Степановна вкатилась в квартиру, как ураган, с огромным тортом в руках.
— Ну, где наш именинник? — громко спросила она, оглядывая скромную обстановку. — Уже, наверное, шампанское распивает? Или ещё не проснулся?
Костя вышел из своей комнаты. Он был в новом, слегка мешковатом костюме, который я ему купила. Выглядел очень взрослым и очень серьёзным.
— С праздником, внучек, — протянула ему свёрток свекровь. — Держи, настоящий мужской подарок. Дорогой набор для бритья. Будешь хоть немного на мужчину походить.
Костя вежливо взял подарок, поблагодарил и положил на стул.
Мы сели за стол. Вера Степановна сразу начала свою песню — о том, как её Миша в восемнадцать уже машину водил, как он был душой компании, каким сильным и решительным.
— А ты, Костя, даже права ещё не получил, — вздохнула она, отрезая себе кусок торта. — Слабость твою надо искоренять, а то так и останешься маменькиным сынком.
Я уже открыла рот, чтобы заступиться, но Костя вдруг поднял на меня глаза и едва заметно покачал головой. Он был спокоен.
— Бабушка, — сказал он, и в его голосе прозвучала непривычная твёрдость, заставившая её на секунду замолчать. — Спасибо за… заботу. Все эти семь лет. Вы всё время пытались меня «исправить». Сделать похожим на папу.
— А то! — фыркнула она. — Надо же из тебя человека сделать!
— Человека я из себя сделал сам, — тихо, но очень отчётливо произнёс Костя. — Без ваших советов.
Он встал, прошёл в свою комнату и через мгновение вернулся с той самой папкой, которую я видела.
— Я знаю, ты считаешь, что я всё время бездельничал за компьютером, — сказал он, раскладывая перед ошеломлённой свекровью бумаги. — Это — не игры. Это — моя работа. Последние три года я занимаюсь фриланс-программированием. Разрабатываю программное обеспечение для вот этих компаний.
Вера Степановна скептически хмыкнула, но её взгляд упал на цифры в графе «Итоговая сумма выплат». Её глаза округлились.
— Это… это что же, ты столько… — она запнулась.
— За три года, — кивнул Костя. — А это, — он положил сверху голубую карточку, — дебетовая карта. На ней — половина от всех моих заработков. Для тебя, мама. Чтобы ты наконец-то съездила в тот санаторий, на который у нас никогда не хватало. Билеты уже куплены.
У меня перехватило дыхание. Я смотрела то на карточку, то на своего сына, и слёзы текли по моим щекам сами собой.
Но Костя не закончил. Он повернулся к бабушке, лицо которой стало каменным от изумления.
— А это, бабушка, самое главное, — он достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. — Договор купли-продажи. Вчера я внёс последний платёж. Это за ту самую «слабость», за мои «игрушки». Теперь эта квартира — наша. Полностью. Без ипотеки. Мама больше не будет по ночам плакать, подсчитывая долги.
В комнате повисла оглушительная тишина. Вера Степановна сидела, уставившись в бумаги, её рот был приоткрыт, но ни звука не выходило. Она водила пальцем по цифрам, будто не веря глазам. Всё её напускное высокомерие, вся язвительность разом испарились, оставив лишь пустоту и немое недоумение.
Она смотрела на внука, которого семь лет унижала за слабость, а перед ней сидел уверенный, взрослый мужчина, который в одиночку решил проблемы, непосильные для многих взрослых. Он не кричал, не доказывал, не злорадствовал. Он просто констатировал факты, и в этом была его главная сила.
Вера Степановна медленно поднялась из-за стола, не говоря ни слова. Она взяла свою сумочку, молча надела пальто и вышла в прихожую. Руки её заметно дрожали, когда она пыталась застегнуть пуговицы.
На пороге она обернулась. Посмотрела на Костю незнакомым, потерянным взглядом.
— Заходи как-нибудь, — тихо, без какой-либо надежды в голосе, сказала она и вышла, притворив за собой дверь.
Мы с Костей остались вдвоём. Я обняла своего сына, своего тихого, сильного мужчину, и расплакалась. Он гладил меня по голове, как когда-то я его.
— Всё, мам, — сказал он. — Всё. Теперь только вперёд.
Справедливость восторжествовала. Не в крике и скандале, а в тихом стуке клавиш и в холодном блеске цифр на банковском счёте. Она вошла в нашу жизнь так же незаметно, как и мой мальчик вырос во взрослого, сильного человека. Без её уроков.