— Мама, мы всё решили. Тебе одной трёшка не нужна.
Людмила Андреевна крепче сжала ладони на коленях, будто пытаясь удержаться за привычную жизнь. Четверо её детей сидели напротив, за тем самым кухонным столом, где когда-то ели мамины котлеты и хвастались школьными отметками. Теперь они держали бумаги, выглядели деловыми и уверенными. Взрослые. Холодно решительные.
— Это не обсуждается, — спокойно, но жёстко произнесла старшая, Вероника. — Квартира должна работать на семью. У Ильи ипотека, у Лизы двое малышей, у Коли вообще угла нет. А ты в деревне будешь в тепле и спокойствии.
— В каком спокойствии?! — возмутилась Людмила Андреевна. — В вашей глуши нет ни магазина, ни врача, ни автобуса!
— Зато воздух чистый, соседи добрые, — вмешался Коля. — Мы с Женей там живём, всё нормально.
— Нормально?! — мать усмехнулась. — Вы хоть понимаете, что значит зимой печку топить?
— Мам, хватит, — отрезала Вероника. — Дом хороший, сделаем ремонт.
— Это вы будете его делать? Или я сама на крышу полезу?
— Мы же ради тебя стараемся! — вспыхнула Лиза. — Ну хочешь, поехали, сама посмотришь.
— А если не хочу?
Пауза повисла тяжёлым облаком. Дети переглянулись: решение уже принято, бумаги подписаны, чемоданы собраны. Людмила Андреевна почувствовала себя лишней на собственном празднике — мать, которую списали в сторону.
— Всё, мама, — Вероника поднялась. — Не упирайся. Вещи уже ждут.
Людмила Андреевна опустила взгляд. Значит, они не спрашивать пришли, а поставить точку.
— Вы отправляете меня умирать в деревню, — медленно сказала она.
— Мам! — воскликнула Лиза.
— А что? Думаете, я там заживу счастливо? Я в этом городе родилась и всю жизнь прожила!
— Представь: тишина, сад, яблоня, утро с птичками, — мягко говорил Коля. — Тебе понравится.
— Я не хочу никаких яблонь! — сорвалась она.
Но её уже не слушали.
Четыре часа дороги — и надежда, что всё окажется не так плохо, рассыпалась. Дом стоял перекошенный, с прогнившей крышей, заросший сорняками. Калитка держалась на ржавом гвозде. Изнутри ударил запах сырости и мышей.
— Вот, приехали, — бодро сказал Коля.
— Надо прибраться, и будет уютно, — подхватила Вероника.
Они выгрузили её сумки на крыльцо.
— Всё будет хорошо, мама, — поцеловала её в щёку Вероника. — Звони.
И уехали.
В доме было холодно. Скрипучий пол, пустые стены, сломанный шкаф в углу. Людмила Андреевна опустилась на старый диван.
"Вот так просто меня вычеркнули", — подумала она.
Раньше казалось, что дети заботятся. Да, у них были свои дела, но она верила, что у них есть уважение к матери. А теперь?
"Списали. Отправили доживать".
Но внутри вдруг вспыхнуло упрямство. Она не собиралась тихо исчезать.
Первое утро в деревне встретило её не соловьями, а собачьим лаем и ревом трактора. В доме тянуло сыростью, из угла доносилось подозрительное шуршание.
Людмила Андреевна вышла на крыльцо. В соседнем дворе кипела жизнь. Женщина в халате, ровесница, махнула ей рукой:
— Проснулась? Я Нина. Через забор живу. Заходи на чай.
У Нины на кухне было тепло и уютно.
— Значит, дети переселили? — спросила соседка, ставя на стол оладьи.
— Не переселили. Решили за меня, — сухо ответила Людмила Андреевна.
— Ох, не ты первая. Знаю я этих "заботливых". Городские любят сплавлять родителей в деревню, чтобы не мешались.
Людмила Андреевна молчала.
— Ну так что, жить будешь или умирать? — Нина посмотрела прямо в глаза.
— Жить, конечно.
— Вот и думай, как. Хочешь, помогу?
Она колебалась, но кивнула.
Соседка оказалась энергичной. Вместе они разобрали хлам, вымыли полы, выкинули плесень. На рынке Нина помогла купить новый чайник и тёплую кофту.
А вскоре появился ещё один сосед — Гена, высокий, загорелый мужчина лет шестидесяти. Принёс яблоки, предложил помощь.
Людмила Андреевна не привыкла принимать заботу, но его присутствие оказалось неожиданно приятным.
Прошла неделя. Дом оживал. Вечерами она пила чай на крыльце и слушала соседские голоса. А дети так и не позвонили. И вдруг мысль "а может, так даже лучше?" уже не казалась страшной.
Через два месяца она научилась топить печь, разобрала старые завалы, подружилась с соседями. И впервые за много лет почувствовала лёгкость.
Главным же открытием стал Гена. Он помог перекрыть крышу, чинил забор, приносил еду. Говорил мало, но всегда был рядом. С ним она снова ощущала себя женщиной.
Когда дети наконец позвонили, Людмила Андреевна ответила спокойно:
— У меня всё отлично.
И когда они заявили, что собираются её "навестить", она впервые сказала:
— Мне некогда.
И отключила телефон.
Через время Гена пригласил её в деревенский клуб. Она надела платье, посмотрела в зеркало и вдруг увидела — ей идёт.
В тот вечер она снова почувствовала себя живой.
А потом дети приехали сами. Увидели новый забор, обновлённый дом. Увидели Гену.
— Мам, ты что, встречаешься с этим мужиком? — ахнула Лиза.
— Ну не с деревом же, — усмехнулась она.
— Мы думали, ты там несчастная, а ты… — задыхалась Вероника.
— А я просто живу, — спокойно ответила мать.
Они уехали в растерянности. А Людмила Андреевна, провожая их взглядом, впервые не почувствовала тоски.
Через неделю она отправила детям фото: она и Гена у дома, в саду. Подпись была короткой:
"Ну как вы там, в своей тесноте?"
Ответа не было. Но ей уже было всё равно. У неё была своя жизнь. И впереди — только начало.