На кухне пахло яблоками и стиральным порошком. Ольга сняла со шнура последнюю наволочку, сложила ровно и, по привычке встав на носки, проверила, не осталась ли на верхней полке корзины забытая вещь. Стирка у неё шла по своим рельсам: белое — отдельно, полотенца — отдельно, мужнины рабочие штаны — в конце, потому что от них чаще всего сыпалась металлическая пыль и попадались неожиданные «сюрпризы». Она всегда выворачивала карманы: то саморез, то квитанция из автомойки, то мятый чек из столовой. Сегодня из левого кармана на ладонь вылез сложенный пополам плотный бумажный хвостик. Ольга развернула.
На чеке был логотип ювелирного и сухая строка: «серьги золотые, артикул…, сумма…» — сумма вдавилась в глаза, как пятно от солнца. Второй чек оказался из цветочного салона: «букет сборный», дата — середина июля. Сегодня был август, и Ольга машинально подумала, что цветы не ждут месяц. День рождения у неё прошёл месяц назад: тогда они с мужем сели вдвоём, он принёс ромашки и коробку конфет, а она испекла пирог. Годовщину свадьбы отмечали не так давно — ужин в кафешке у парка, без излишеств. У мамы, у свекрови, у близких тоже никаких дат не намечалось. Она перевела взгляд с одной бумажки на другую, присела на край стула и положила чеки рядом, чтоб не перепутать с мусором. Сжатое ощущение под ложечкой превратилось в комок.
— Не спеши, — сказала себе, — сначала спроси.
Она ещё раз перечитала даты, сложила чеки и положила туда, где не найдёт никто чужой — между страницами старой поваренной книги. Машина глухо проглотила порцию белья, и вода с моющим средством пошла по кругу. Ольга поймала себя на том, что смотрит на вращающийся барабан так, будто там можно промыть не вещи, а мысли.
Павел пришёл позже обычного. Дверь хлопнула, в прихожую разом ворвался горячий запах улицы и табака. Он снял куртку, подбросил вверх ключи и поймал, как делал всегда, когда настроение было приподнятое. Поцеловал её в висок на бегу и, как ни в чём не бывало, пошёл мыть руки. На столе дожидался тёплый борщ, зелень, хлеб — всё как всегда. Ольга поставила на огонь чайник, разлила суп и, сдвинув салат к середине стола, сидела, сдерживая нетерпение.
— Как день? — спросила, тщательно вытирая ложку о край тарелки, чтобы занять руки.
— Нормально, — Павел отломил корку, хрустнул. — Новый заказ, начальство гонит, но ничего. У тебя?
— Тоже обычный. — Она посмотрела на его рукав: мелкая металлическая пыль забилась в складки. — Слушай… Я нашла кое-что.
Он поднял взгляд так резко, что ложка звякнула о тарелку. Ольга положила на стол чеки, ровно, чтобы сумма не бросалась в глаза с первого взгляда. Подвинула к нему:
— Я нашла в твоих штанах чеки на золотые серьги и букет цветов. Кому же ты их подарил? — спросила мужа Ольга
Тишина распласталась между тарелками, как пролитый клей. Павел хмыкнул, будто хотел отшутиться, но слова застряли. Он взял один чек, перевернул, посмотрел на дату, снова перевернул. Вздохнул.
— Это… — он сделал паузу, как будто выбирал нужную полку для ложки, — мы с ребятами скидывались коллеге. У них там было… ну, семейное.
— «Семейное» — это что? — Ольга не повышала голос. — И почему чека два и оба оплачены твоей картой?
— Ну… я оплатил, а они потом перевели. Ты же знаешь, у нас так удобно: один платит, остальные скидываются. — Он попытался улыбнуться, но вышло туго. — Чего ты завелась-то? Подарок и подарок.
— А дата? — Ольга ткнула пальцем в чек из цветочного. — Июль. Сегодня — август. За месяц так трудно перевести?
— Да ладно тебе, — Павел отмахнулся. — Ты же знаешь, у нас там с отпусков только вылезли. Кто в деревне, у кого интернет плохо ловит.
— А серьги? — тихо спросила она. — Кто в вашей бригаде носит серьги?
— У начальника жена. У напарника — сестра… — он путался, и Ольга видела это явственно, как видят кривую строчку на белой ткани. — Да ты чего, Оль? Подарки, как подарки.
— Кому? — спокойно повторила она.
Он отодвинул тарелку, встал, прошёлся до окна и обратно. Взгляд упрямо цеплял не её, а скатерть, край стола, стул.
— Слушай, не начинай, — раздражённо выдохнул он. — У меня работа. Мне твоих допросов вечером хватает. Ну купили серьги, ну букет. Что за детский сад?
— Если ты подарил — скажи. Если врёшь — тоже скажи, — Ольга поставила чайник, чтобы свист подстраховал, если голос подведёт.
— Я не вру, — он резко поднял голову. — Хочешь, покажу переводы от ребят завтра? Не сейчас, у меня телефон сел.
Его телефон лежал экраном вниз, как обычно. Ольга взяла чашку, наполнила кипятком, не глядя, обожгла пальцы, поставила.
— Ладно, — сказала она. — Давай завтра посмотрим переводы.
Он облегчённо кивнул, снова сел, сделал вид, что ест. Суп остыл. Они доели молча. Ночью Павел повернулся к стене, а она лежала и смотрела в темноту, слушая, как батарея тихо щёлкает на остывании. И в ночной тишине ей вдруг стало ясно: даже если он покажет завтра переводы, это будет не ответ, а попытка засыпать яму песком. И всё равно этот песок провалится.
Наутро Павел ушёл рано. Ольга прибралась, вымыла посуду, сложила бельё. Чеки вынула из книги, положила в сумку. Пройдя мимо витрин, она вдруг решила: зайдёт в тот самый ювелирный. Утро, покупателей мало. Девушка-продавец улыбнулась так, как улыбаются всем подряд.
— Скажите, — Ольга положила чек на стекло. — По этому номеру можно узнать оформление? Возврат, обмен… что-то такое. Я не прошу данных — только факт.
Продавец пробежалась взглядом, постучала по клавишам.
— Возврата не было, — сказала. — Обмена тоже нет. Покупка состоялась. — Девушка ещё секунду смотрела на экран, потом добавила: — Скидка по карте оформлялась на имя Павла…
Ольга кивнула: большего ей и не надо. В цветочный она заходить не стала — не хотела снова вдыхать сладкий запах, за которым пряталась липкая неправда. Дома она легла на диван, прислушалась к пустой квартире. В голове пустил корни простой вопрос: «Зачем?»
Вечером, вернувшись, Павел сразу стал суетиться: снял куртку, спросил «что на ужин», залез в холодильник, достал колбасу, огурцы — будто заполнил собой воздух, чтобы не поместилось ничего другого. Ольга поставила на стол суп, хлеб, присела.
— Переводы покажешь? — спросила просто.
— Завтра, — махнул он. — Я не успел. У нас там завал. Ты не думаешь, что у людей есть дела кроме твоих чеков?
— Я думаю, — сказала Ольга. — Ещё думаю, что в ювелирном мне сказали: возвратов не было. А в чеке из цветочного — дата на месяц назад. Это не цветы «для кого-то потом». Это цветы «вчера, сегодня». Кому?
Он жевал, не глядя. Проглотил. Положил вилку. Руки у него дрожали — не от страха, от злости.
— Ну и не стыдно тебе вообще? — бросил он. — Ты в чужие карманы лезешь. Ты давно стала такой? Может, ещё и телефон мой проверишь? Или в карман шпионский магнитофон положишь?
— Я стирала штаны, — ответила Ольга. — Карманы проверяют перед стиркой. Это не шпионаж. Кому подарил?
— Коллеге, — упрямо отрезал он. — У его жены был праздник. Я тебя не обязан в курс вводить по каждой чепухе.
— Имя? — спросила она.
Он назвал имя, которого она никогда от него не слышала. Ольга поднялась, прошла на кухню, взяла кружку, машинально налила воду, хотя пить не хотелось. Поставила рядом с раковиной и повернулась.
— А я сегодня разговаривала с твоим напарником, — сказала тихо. Это было неправдой — она не разговаривала. Но иногда для защиты правды приходится загнать ложь в угол. — Он ничего не знает ни про «скинулись», ни про «жену коллеги». А вот про девочку из соседнего отдела — знает. Про ту, что к вам на склад бегает «помогать с накладными». Он даже имя назвал. Такое же, как ты сказал.
Павел резко вскинулся.
— Ты… — он осёкся. — Ты что устроила? Ты думаешь, я дурак? Ты же сама сказала, что нашла в штанах — значит, тебе это… приятно, да, ковыряться?
— Мне неприятно, — ответила она. — Но ещё неприятнее — жить с человеком, который говорит «жена коллеги», когда речь про другую женщину.
Он поднялся, стул резко отодвинулся и упёрся в стену. Павел прошёлся по комнате туда-сюда, как зверь, которого загнали в тесную клетку.
— Ничего у меня нет, — выпалил он в конце. — Просто общаемся. Нормальные люди общаются. Подарок… Подумаешь, серьги. У неё день был тяжёлый, я… поддержал. А что — нельзя? Ты же постоянно всем помогаешь — соседке, маме, своей Таньке. А мне что, нельзя хоть чуть-чуть почувствовать себя человеком?
— Поддержка — это не серьги, — сказала Ольга, чувствую, как от усталости горит кожа под глазами. — И не букет за три тысячи. Это позвонить. Помочь с сумкой. Слушать. И если ты «просто общаешься», то я хочу услышать, как зовут, где, когда, почему. И чего тебе не хватило дома.
— Дома мне не хватило тишины, — неожиданно сказал он. — Ты вечно занята, то с работы идёшь поздно, то мамины анализы, то у тебя стирка, то ты устала, то тебе не до разговоров. Вон, сегодня ты сразу — с места в карьер: чеки, чеки… А я хотел просто поесть.
— Ты хотел жить, где на тебя не смотрят, — ответила Ольга. — А я хотела жить, где мне не врут. И мы оба, похоже, хотели каждое своё. Но серьги и букет ты всё равно кому-то подарил. Кому?
Он опустил глаза. Молчал долго. В конце сел, как будто с него сдёрнули верёвочную маску.
— Ларисе, — выдохнул. — Из соседнего отдела. У неё… муж ушёл. Я ей помогал с переездом. Мы разговаривали. Я… — он поднял на Ольгу взгляд, в котором было даже не раскаяние, а растерянность человека, пойманного на чём-то детском. — Я не думал, что так выйдет. Это просто… Это не против тебя. Это… Я устал от того, что дома только быт. А с ней — как будто я снова в двадцать.
— А мне — сколько? — Ольга впервые улыбнулась, но улыбка вышла кривой. — Тридцать девять? Сорок? Лет у меня достаточно. И быта — достаточно. Но для меня любовь — это не «как в двадцать». Это «как в сорок», когда знают, сколько соль насыпать, чтобы не пересолить, когда помнят про шарф, когда деньги считают вдвоём. А серьги — «как в двадцать». Их на быт не наденешь.
Он замолчал. Их дом вдруг стал слишком тихим. За окном визгнул тормоз автобуса, кто-то хлопнул дверцей машины, у соседей сверху глухо упал мяч или что-то похожее на него. Ольга заметила, что руки у неё сухие — от порошка — и машинально начала тереть ладони друг о друга.
— И что теперь? — спросил Павел, уже без вызова.
— Теперь ты говоришь Ларисе правду, — ответила Ольга. — Что ты женат, что у тебя нет свободных денег на её серьги, что ты не спасатель. И приходишь домой не поздно. Или не приходишь вовсе. Я не буду жить в трёхугольнике. У меня нет для этого ни сил, ни желания. И кольца с цветами — это не про меня.
— Ты меня выгоняешь? — он вскинулся.
— Я предлагаю тебе решить. — Ольга поднялась. — Я не буду устраивать сцены. Вещи твои — вот шкаф, вот полка. Если тебе надо время подумать — ночуй на диване. Если ты остаёшься — никаких «общений» с подарками. Если уходишь — забирай всё и уходи. Мне сорок, у меня нет времени жить в «как-нибудь».
— Жестоко, — криво усмехнулся он. — Ты другая стала.
— Я стала честная с собой, — сказала она.
Он ушёл в прихожую, накинул куртку, на секунду замер, будто ждал, что она скажет «останься». Она не сказала. Дверь в коридор закрылась негромко. Ольга стояла, прислонясь к косяку, слышала, как на лестнице затихли шаги. На кухне тихо тикали часы. Она вымыла тарелки, не торопясь, вытерла насухо стол, открыла окно — из двора потянуло листвой и сыростью. Кот выпрыгнул на подоконник и недовольно фыркнул на тянущийся с улицы холод.
Ночью она почти не спала. Думала о том, что в их жизни много правильного и человеческого: общее одеяло зимой, рыбалка на майские у залива, его умение чинить всё и её умение дотягивать до зарплаты. И всё это рядом с сегодняшними чеками выглядело как два разных фильма, включённых на один экран.
Утром Павел не позвонил. Днём — тоже. Вечером неожиданно пришло короткое сообщение: «Надо поговорить». Она ответила: «Приходи». Он пришёл без пакетов и без оркестра. Сел на край стула.
— Я был у неё, — сказал. — Сказал. Она… Да. Глупо всё. Я не знаю, как так вышло. Никаких серьёзных… — он запнулся, — ну, ты понимаешь. Просто… Я, похоже, перепутал чужую жизнь со своей. — Он поднял глаза. — Ты меня простишь?
— Я тебя слышу, — сказала Ольга. — А простить — это время. И это не только слово. Это — дело. И знаешь… Я не знаю, смогу ли. Мне очень больно. И я больше не хочу находить такие чеки. Ни в штанах, ни в чужих словах.
Он кивнул. Встал. Перешёл на кухню, налил воду, поставил чайник. Механически достал из шкафа две кружки. Руки у него дрожали. В его плечах не было прежней самоуверенности — только растерянность человека, который впервые увидел в зеркале не привычное, а настоящее лицо.
— Я… поживу пока у Витьки, — сказал тихо. — Мне надо… понять. И тебе, наверное, тоже.
— Наверное, — согласилась Ольга.
Он собрал пару рубашек, джинсы, бельё. У двери остановился.
— Тебе нужны деньги на коммуналку? — спросил, не глядя.
— Нужны, — ответила она. — И не «на время», а всегда. Деньги — это тоже ответственность. Мы же взрослые.
— Переведу, — кивнул он.
Дверь закрылась. Ольга присела на край дивана, положила ладони на колени, просто посидела. Её дом не стал пустым — он стал тихим. Она встала, достала из сумки чеки, разорвала каждый на четыре части и бросила в мусорное ведро. Вынесла мусор ночью, глядя на тёмный двор, где горела одинокая лампа. Вернулась, заварила чай, села у окна. На подоконнике лежала поваренная книга — та самая, где она прятала бумажки. Ольга раскрыла на рецепте пирога и положила туда записку: «Я ничего не прячу». Закрыла. Улыбнулась — впервые за день. Это была не радость и не примирение с кем-то. Это был маленький её порядок.
Утро пришло обычным светом. Она пошла на работу, соседи поздоровались, почтальон протянул газету для подъезда. Вечером мама позвонила и спросила: «Ты ела?» — Ольга ответила: «Ела». И подумала, что жизнь всё равно будет идти — с супом, с бельём, с работой, с кошкой, с водой в кране. А ответы на большие вопросы найдутся позже — или не найдутся, но у неё будет честность не подменять их красивыми коробочками.
Через неделю Павел перевёл деньги «за квартиру», написал коротко: «Как ты?». Ольга посмотрела на экран, положила телефон экраном вниз, как это любил делать он, и подошла к окну. На детской площадке девочка в красной куртке кружилась с букетом осенних листьев. Листья были бесплатные, но радостные. Ольга поймала себя на тихой зависти и тут же улыбнулась: у каждого — свои букеты. Её — не из цветочного, а из вещей проверенных и ровных. Из слов, которые совпадают с делами. Из тишины, в которой не прячут чеков.