Нет, не умерла. Она спит. У нее такой сон. Ее хотели похоронить, а
мы спрятали. Она нам говорила, что бывает такой сон, чтоб мы не давали ее хоронить, когда она будет холодная.
Что может произойти, чтобы заставить его, немолодого семейного человека, пойти убивать...
Статья, опубликованная в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 30 июня 1944 г., пятница:
Флаг
Эту не совсем обычную историю о Василии Иванове — воине из батальона капитана Фимочкина — мне хочется рассказать так же просто, как удивительно
просто она произошла. Но для того, чтобы рассказать ее необыкновенный конец, нужно начать сначала, а это начало было самым обыкновенным.
В конце декабря 1941 года слесарь-лекальщик одного из костромских заводов
Василий Петрович Иванов возвращался после работы к себе домой. И так как он сильно задержался, то решил срезать кусок пути. Он шел на этот раз напрямик через станционные пути и тупики. В одном из тупиков ему пришлось пролетать под колесами стоящего там поезда. Очутившись на другой стороне пути, он увидел тут же под колесами сидевших троих детей. Вернее, только двое из них — мальчики — сидели, а третья — девочка лежала, положив голову одному из них на колени и вытянув ноги, такие худые и тоненькие, что, казалось, к ним страшно прикоснуться. Василий Петрович остановился и присел на четвереньки, глядя на детей. Его поразило лицо девочки. Она была очень похожа на его младшую десятилетнюю дочь Машу. У нее были такие же волосы и глаза, только лицо было невероятно белое и грустное, как будто (он хорошо запомнил, что у него мелькнула тогда такая мысль) это была его Маша, лежащая в гробу.
— Что вы тут делаете? — спросил он детей.
Младший четырехлетний мальчик, на коленях, у которого лежала голова девочки, ничего не ответил... Она тоже молчала. Но третий ребенок, мальчик лет восьми на вид, с огромными, глубоко запавшими глазами и худым до прозрачности лицом, заикаясь, ответил тихо и серьезно вопросом на вопрос.
— Вы не доктор?
— Нет, не доктор,— удивленный этим вопросом, сказал Василий Петрович и вдруг, еще раз посмотрев на детей, сразу понял всё. Было ясно, что девочка умерла.
Я не доктор, — повторил он. Потом, притронувшись к ледяной руке девочки, сказал:
— Она умерла.
— Н-нет, не умерла. О-на спит. У нее такой сон. Ее хотели п-похоронить, а
м-мы спрятали. Она нам говорила, что бывает т-такой сон, чтоб мы не давали
ее хоронить, к-когда она будет холодная.
— Где ваша мать? — спросил Василий Петрович.
— Ее еще на машине убили, — сказал мальчик, — бомбой. У матери кровь была, а она, — показал он на девочку, — у нее сон.
Василий Петрович, всё еще сидя на корточках, снова посмотрел на детей. Ужасная тоска и жалость охватили его.
— Пойдем ко мне домой. Там поговорим, — сказал он.
Должно быть, было в его голосе, в немолодом, изборожденном морщинами лице, в сильной, коренастой фигуре что-то такое, что успокоило детей. Старший
мальчик взял младшего за руку, и они пошли: Василий Петрович с мертвой девочкой на руках впереди и два ребенка, держащиеся друг за друга, сзади.
Два дня девочка из Ленинграда лежала в гробу на столе в единственной
комнате Иванова. Потом ее похоронили, а на следующий день Иванов объявил своей жене Марии Степановне, что оставляет обоих мальчиков — Мишу и Виктора — у себя навсегда. После этого были длинные разговоры с Марией Степановной, которая в душе была таким же добрым человеком, как и он, но вела хозяйство и хорошо знала, каких трудов стоит в военное время прокормить каждый лишний рот. И все-таки они оставили обоих детей у себя. Мария Степановна как-то выкручивалась, и если кто и не доедал в доме, так это была она сама, но никто не знал об этом. Но всё это была только первая половина событий в семье Василия Петровича. Остальное произошло через неделю. Придя рано утром с ночной смены и поглядев на еще спавших детей,
он сел за стол и положил голову на руки, а потом через пять минут вдруг приподнялся и тихим, безразличным голосом, как будто о давно решенном, сказал:
— Ухожу в армию.
Через неделю он ушел добровольцем на фронт, оставив плачущую жену, заодно с которой плакала его дочь Маша, так похожая на умершую ленинградскую девочку, и оба мальчика, уже успевшие к нему привыкнуть и не хотевшие с ним расставаться.
Его военная жизнь началась на Волховском фронте, где он, по-прежнему непоколебимый в своем душевном решении, ни за что не захотел пойти в автомобильно-ремонтные мастерские, а пошел на самый передний край, в роту автоматчиков, которой командовал лейтенант Фимочкин, потом ставший капитаном и командиром батальона.
Было бы долго описывать всю жизнь Василия Петровича на фронте. Был он
два раза ранен, оба раза легко, получил две медали —- «За отвагу» и «За оборону Ленинграда». Был он всегда спокоен, нетороплив и храбр той неизменной, молчаливой храбростью перед лицом смерти, которая заложена в характере многих советских людей. В роте его звали иногда по имени и отчеству, иногда по фамилии, а чаще всего папашей. В последнее время
его назначили ротным агитатором, и новые свои обязанности он понимал просто и твердо, так же, как понимал когда-то свои партийные обязанности на заводе.
Он не только находил в себе силы преодолевать страх смерти и усталость в себе
самом, но и помогал делать это другим людям, — то-есть умел сказать им доброе, хорошее, успокоительное слово или, еще лучше, показать им пример, который бывает для человека, особенно на войне, сильнее всех слов. Вот в этом он и видел главным образом свои обязанности агитатора. Что же до чтения газет, которое тоже выпадало на его долю, то это он считал удовольствием, а не работой. Поудобнее расположившись и почти уже по-стариковски откашлявшись, он начинал вдумчиво, с выражением читать одну за другой статьи таким же размеренным и убедительным голосом, каким он, бывало, читал дома газеты Марии Степановне, возвратясь с работы. А когда после чтения газет возникал иногда сам собой разговор о войне и о «нем», — то-есть, о враге, — Василий Петрович не находил в себе громких слов. Он говорил большей частью тем же спокойным голосом о сожженных деревнях, которые они все видели, о погибших товарищах и еще часто вспоминал об этой самой встрече с детьми под поездом, о том, какие были голодные дети, и как ему было их жалко, добавляя, что всё это вышло из-за немцев и финнов, которые заставили голодать Ленинград. И вместе с гневом было в его словах много печали, — иногда даже больше печали, чем гнева. Но в своих делах он всегда был тверд, шел впереди других и убивал врагов.
В июне этого года, после долгого марша, дивизия, где служил Василий Петрович, попала на Карельский перешеек. Миновав уже взятую первую линию финской обороны, она сразу же подошла ко второй и начала штурмовать ее. Василий Петрович вместе с другими автоматчиками одним из первых заскочил во вражескую траншею, вбежал в большой финский дот и своей рукой из автомата убил там троих финнов. Вышло так, что вскоре после боя Василий Петрович и еще трое автоматчиков сели перекусить в этом доте. Они жевали сухари, потому что кухню еще не успели привезти, и Василий Петрович особенно тщательно размачивал сухари в котелке с родниковой водой, потому что, как он говорил, зубы у него уже немолодые и сухарь ему трудно угрызть. Тут в доте у них и зашел разговор с Иваном Бессоновым, который воевал еще в ту финскую войну и был в этих местах уже во второй раз.
— Ненавижу их, сволочей, — сказал по какому-то поводу о финнах Бессонов.
— Да, иначе и нельзя, — согласился Василий Петрович.
— Ненавижу их, — повторил Бессонов. — Они еще в ту войну что делали. Вот мы госпиталь около Терийок проходили, с левой руки, такой деревянный. Так к нему подошла машина в ту войну, ночью. В ней раненые, в бинтах, в крови. Их сгружать стали, а они выскочили с финскими ножами и начали медицинский персонал и раненых в госпитале резать. А потом удрали, и их только на обратной дороге поймали. Они под раненых загримировались. Ненавижу
их с тех пор.
— Верно, — согласился Василий Петрович. — Когда человек такое узнает, он
не может быть спокойным. Я вот их видеть не могу с тех пор, как набрел на
детишек из Ленинграда.
И снова, быть может в десятый раз, он неторопливо рассказал всё ту же
историю, как увидел под поездом детей и как в душе у него всё переменилось в
ту минуту.
Прошло несколько дней, наполненных утомительной солдатской работой, боями и маршами. Уже некоторые были убиты в роте, другие ранены, а Василий Петрович всё шел и шел вперед своей солидной, неторопливой, но быстрой походкой, легко неся за плечами свое снаряжение, казалось бы, не такое легкое по его годам.
На рассвете 20 июня рота подошла к восточному предместью Выборга. Перед
штурмом через лес пробирались самоходные пушки, и была короткая минута затишья и передышки, после которой, все это знали, нужно было подниматься и
идти. Василий Петрович вместе с Бессоновым лежали в траве, в придорожной
канаве.
— Вот я второй раз войду, — говорил Бессонов, взяв в пальцы стебелек
травы и по кусочку отрывая его зубами.
— Наш батальон тогда первым вошел, кругом пули, а мне ничего... Ничего, —
повторил он громко, почти как заклинание. И по тому, как он это сказал, Василий Петрович почувствовал, что у Бессонова тревожно на душе и он сам хочет убедить себя, что с ним и на этот раз ничего плохого не случится.
— Мы в тот раз на крайний дом первыми флаг воткнули. Его другой воткнул,
не я, другой боец, а я по стенке лез, ему подавал.
— Ну, а в этот раз ты сам воткнешь, — сказал Василий Петрович, желая
успокоить Бессонова, — а я тебе подам. И твою фамилию потом напечатают.
Они оба помолчали, и Бессонов, сорвав новую травинку, стал обгрызать ее зубами так же, как первую. А через пять минут они поднялись в атаку и побежали на шоссе, у которого начинались первые дома, и первой же автоматной очередью откуда-то из окна бежавший рядом с Василием Петровичем Бессонов был убит наповал. Он упал, не сказав ни слова, а
Василий Петрович побежал дальше и вместе с несколькими бойцами добежал до крайнего дома. Они вбежали в дом. Двое из четверых проскочили дальше. Третий тоже хотел бежать, но Василий Петрович задержал его.
— Подожди, — сказал он, — у тебя есть что-нибудь такое, чтобы флаг повесить? — Так красное же надо, — ответил боец и добавил, невольно, но случайности
поставив эти фразы рядом.
— Пакет возьми, тебя в голову поранило.
Василий Петрович дотронулся до головы и только тут заметил, что вся голова и щека у него в крови. Пуля оцарапала его, создрав кожу на лице и опалив волосы.
— Подожди, — еще раз сказал Василий Петрович автоматчику. Вытащив из
кармана маленькое полотенце, которое всегда носил с собой, он стал вытирать им с головы кровь. Он отер голову раз и другой. Полотенце почти всё было в красных каплях крови.
— Подсоби, — сказал Василий Петрович автоматчику и вылез на подоконник.
Автоматчик, поддержал его за ногу. Василий Петрович схватился за верхний желоб крыши и зацепил за край его свое окровавленное полотенце. Потом он спрыгнул.
Кругом, шумел бой. Из соседнего дома кто-то давал одну за другой сильные автоматные очереди, сбивавшие штукатурку рядом на стене. Василий Петрович оглянулся назад. На шоссе, раскинув руки, лежал навзничь мертвый Бессонов, а на крыше трепетало под ветром окровавленное полотенце, похожее на маленький флаг. Василий Петрович вскинул на него последний короткий взгляд, потом еще раз оглянулся на Бессонова и вместе с автоматчиком побежал вперед по улице, вслед за товарищами из своей роты, которые подбегали уже к следующему кварталу, и он отстал от них на сто шагов, должно быть, в первый раз за всю войну.
Те, кто входил в этот день в Выборг, во время боя и после, могли видеть на
крыше крайнего дома бившееся на ветру окровавленное полотенце, может быть больше, чем что-либо другое, имевшее право называться флагом, потому что это право было завоевано ценой крови.
Никто не узнал, кем был вывешен этот флаг, хотя все его заметили, потому что
одни говорили одно, а другие другое, одни приписывали своей части, другие — своей. А Василий Петрович ничего не говорил об этом, потому что это было
для него уже прошлое и ему было некогда. Он уже прошел насквозь весь Выборг своим неторопливым и в то же время скорым шагом. Он шел вперед, туда, где еще стреляли и дрались с нами люди — его и наши враги, те самые, которые убили девочку, лежавшую под колесами поезда, и заставили его, немолодого семейного человека, пойти убивать их. КАРЕЛЬСКИЙ ПЕРЕШЕЕК. (От наш. спец. корр.). Константин СИМОНОВ
Всем желающим принять участие в наших проектах: Карта СБ: 2202 2067 6457 1027
P.S. Для тех, кто не знает, что на все наши публикации введено ограничение видимости контента в поисковых системах.
Публикации не показываются в лентах, рекомендациях и результатах поиска. Горевать от этого не нужно, мы и не такое проходили. Нравится? - оставайтесь глухими, нет - комментируйте статью, делитесь. Просьба, естественно, к тем, кто прочитал эти строки.
Несмотря, на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1944 год. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.