ИНТЕРВЬЮ С ВАЛЕНТИНОМ ПИКУЛЕМ,
опубликованное в пермской газете "Молодая гвардия" ровно тридцать шесть лет назад
Свой материал о встрече с Валентином Саввичем Пикулем я хотел начать с описания эпизодов, которые не вошли в предлагаемое читателю интервью:
например, с распорядка рабочего «дня», а точнее — ночи писателя!
«В шест вечера я встаю, в восемь — приближаюсь к столу, в десять — начинаю работать» (работает он, кстати, на пишущей машинке, снятой с какого-то потопленного немецкого крейсера);
или с описания квартиры Пикуля, стены которой представляют собой сплошные книжные полки, которые, в свою очередь, увешаны поверх книг различной стариной («Вот в этих эполетах
русский офицер шел на бал, а в этих — в бой...»);
или со слов его жены Антонины Ильиничны, что Пикуль «самоучка, только скребет пером и никакого места в общественной иерархии не занимает. За границей не был, в санатории один раз был. С Литфондом связи порвал, хотя взносы в СП регулярно платит, Премию Министерства обороны СССР отдал на лечение воинов-
интернационалистов, премию имени Горького отослал в Армению...»;
или со слов самого писателя, что если в Риге введут талоны на чай, для него это будет «труба», потому что без чая он не сможет работать: «Чай для меня наркотик; две пачечки — это же мне на два дня»;
или с того, что Пикулю для завершения всех его творческих планов необходимо прожить еще 120 (по одним интервью) или 150 (по другим) лет;
да мало ли с чего можно было начать...;
но с того времени, как съездил в Ригу и пока готовил интервью, пока заключали соответствующие договоры на издание в Перми романа «Нечистая сила», в «Литературной газете» появился стишок не стишок, эпиграмма не эпиграмма некоего Евг. Аграновича:
Явились охранители основ,
Поборники Руси великой:
Сам Пикуль живописи — Глазунов
И Глазунов литературы — Пикуль,
а в «Книжном обозрении» В. Д. Оскоцкий, доцент факультета журналистики МГУ, кандидат филологических наук, член Союза писателей СССР, автор книг.., в статье «Сталинизм и национальный вопрос, или «Соленое словцо» Валентина Пикуля» мало того, что называет Пикуля сталинистом и подстрекателем (!), еще и так отзывается о его романе «Нечистая сила»: «Это воинствующее антиисторическое, по свидетельству ученых, и вызывающе антихудожественное, по заключению критиков, произведение».
Каких ученых, каких критиков! Где эти «свидетельства» и «заключения» опубликованы? Или высказаны Оскоцкому тет-а-тет?
Я, например, знаком с иным мнением В. Н. Ганичева, доктора исторических наук, члена комиссии по исторической литературе Союза писателей СССР, высказанным им по поводу романа В. Пикуля «Нечистая сила»: «Сейчас снимается один из последних
запретов застойного периода. Это правильно, хоть и несколько запоздало. И вот, когда это свершилось, можно подумать о реальной ценности романа.
Положительное ясно — динамизм повествования, многообразие привлеченных фактов, вскрытие тайных закулисных интриг, яркая (даже чересчур) картина распада «верхов» и т. д.
Что может вызвать отрицательную реакцию читателя? Это может быть и упрощение некоторых событий, потеря из поля зрения движущих сил революции, вульгаризм в изображении реальных исторических особ, который, конечно, и был у некоторых из них, увлечение постельной интригой, да мало ли что может высказать
разнохарактерный читатель писателю (объективного и субъективного).
А автор ему ответит, что писал он не панорамный роман о событиях предреволюционной России, а повествование о «нечистой силе», проникшей в высшие эшелоны власти в начале ХХ века. И вот на путях такого диалога и выяснится реальная ценность этого романа...
Читателям же я дал бы один совет: не считать, что по книге В. С. Пикуля он в полной мере познакомится с тем периодом».
(Я, конечно, понимаю, что Пикуль свое мнение по тому или иному поводу высказывает очень резко — и кое-кому хочется так ему «врезать», чтобы все читатели с творчества Пикуля осыпались.
Между прочим, во избежание телефонных звонков некоторых коллег, должен заявить, что я сам, например, не согласен с оценкой Валентина Саввича романа А. Рыбакова «Дети Арбата», но при этом не собираюсь на Пикуля вешать ярлыки, уподобляясь иным поборникам распределения благ в литературе без учета дара божьего. И мне по душе слова В. С. Пикуля:
«История не терпит шаблонов, а тем более ярлыков, которые у нас иногда приклеивают на те или иные события или на отдельные личности. Для примера возьмем Цусимское сражение. Мы считаем его поражением царского флота. Да, поражение. Но
почему-то мы отметаем тот высокий героизм, тот боевой накал, который сопровождал Цусимское сражение. Матросы и офицеры шли на смерть, заведомо зная, что они погибнут, но шли. Ибо дороже жизни для них была честь России».)
И мне захотелось начать свой материал иначе. А именно
следующими словами:
«Жалкие вы людишки! Все суетитесь что-то. А я разговаривал с Марком Твеном!» Примерно так воскликнул Р. Киплинг после встречи с великим американским писателем. Перефразирую.
...А я разговаривал с Валентином Пикулем! И свой восторг, и своё интервью (а также от имени редакции «МГ» — и роман "Нечистая сила") отдаю на суд читателя.
— Валентим Саввич, позвольте начать наш разговор, может быть, не с самого приятного. В университете, когда учился, я был свидетелем такого эпизода на одном из экзаменов по истории СССР. Преподавательница после «заявления» студента, что у Пикуля какой-то исторический момент так описан, а не иначе, возмутилась: «Да Пикуль...» — сами понимаете
смысл фразы...
— Что ж я могу на это сказать? Я думаю, что делаю ошибок очень мало. Профессор Молчанов в газете «Советская Россия» писал, что у Пикуля в его
романах ошибок меньше, нежели в докторских диссертациях. Он был удивлен, как я, не зная
французского языка, написал роман «Каждому свое» о генерале Моро.
— Много еще, по вашему мнемню, у нас в истории «белых пятен»?
— Сколько угодно.
— Какое из них вы собираетесь «стереть»?
— Я как-то взял и где-то сболтнул о замысле романа
«Честь имею!». Вдруг — бац! — издательство «Молодая гвардия»мна эту тему книгу выпустило. Мне пришлось несколько лет ждать, пока она забудется.
— По крайней мере, скажите, Валентин Саввич, в какой эпохе сейчас «живете»?
— Начало прошлого века. Один роман я закончил. Как его
представить? Социально-бытовой, уголовно-любовный и черт знает еще какой.
— Пока без названия?
— Название есть. ...«Ступай и
не греши».
— Фамилия Татищев вам, Валентин Саввич, конечно, знакома. Ваш любимый ХVIII век...
— Василий Никитич, что ли? Ну, а как же, я писал о нем
когда-то, знаю этого человека довольно хорошо.
— Татищев считается основателем Перми (сейчас у нас наконец-то дело идет к тому, чтобы поставить ему памятник). А Пермь лишь на двадцать лет младше Санкт-Петербурга. Не были у нас?
- По-моему, был проездом в Перми в своих романах, но сейчас не помню. Я ведь многое забываю.
- Валентин Саввич, вы обычно пишете, что у вас пять классов образования…
- Я нигде не писал, но когда спрашивают нахалы вроде вас, отвечаю. Правда, в анкетах никогда не покривил душой и всегда писал, что у меня пять классов образования.
— И вы действительно считаете, что Литературный институт, куда вас приглашали учиться, ничего бы вам не дал?
— А зачем я буду врем4я тратить? Я ничего бы не знал, если бы там учился.
— Законы, допустим, Гей-Люссака или Бойля-Мариотта вы не знаете. Я, признаюсь, хоть и учил их когда-то, сейчас не помню...
— Вот вы не знаете, хотя и учили, а я не учил и знать не собираюсь.
— Вопрос-то у меня, Валентин Саввич, вот о чем. Ваши герои — из всех сфер общества, и если один из них, к примеру, физик, не знает этих законов, то что это за
физик?
— Если мне для моего героя понадобится знание этих ваших законов, я возьму Брокгауза и Ефрона и через минуту буду их знать. Не зря великий Эйнштейн говорил, что на подобный случай существуют справочники. А вообще-то, если я берусь за тему, то изучаю ее досконально. И пишу не по Брокгаузу и Ефрону — у меня на каждый вопрос целая библиотека. В каждом романе использую не меньше 200 источников.
— Сколько же романов вы написали?
— Двадцать два, по-моему. Пять из них двухтомные. В общем, много написал, но я считаю, что еще мало.
— А учебник истории СССР могли бы написать?
— Никогда бы не взялся за это. Но, наверное, мог бы. Вы
знаете, я брал гимназический учебник, кажется, Устрялова, — и мне он очень понравился. Там все сказано, и все сказано интересно, по сравнению с нашими. Я специально просматривал наши учебники истории. Ужасно! Вызывают они отвращение к истории. Учебники литературы то же самое; через них не полюбишь нашу литературу.
— В интервью, опубликованном в нашей газете в 1985 году, которое вам привез (вот эта публикация: вы ее, наверное, не видели), вы примерно то же самое сказали. Был большой шум — редакции «досталось». Тогда еще нельзя было так говорить о наших учебниках, как вы сказали.
- Я сказал? Ну, я же много говорил такого, что ни в какие ворота не лезло, да и сейчас еще не лезет. Из-за этого собственные интервью по телевидению смотреть не могу - берут и все корежат, сокращают, подменяют, делают какие-то вставки. Ну их к черту!
— То есть журналистам вы доверяете?
— Разве только двум-трем, о которых знаю, что они не переврут наш разговор. А то один недавно вставил мне в интервью слова, будто я мечтаю опубликоваться в «Знамени». Это что у меня за подхалимаж перед Баклановым?..
— Раз вы вспомнили про журнал «Знамя», позвольте такой вопрос. Как вы, Валентин Саввич, отоситесь к Сталину?
— Плохо.
— А в молодые годы?
— Сразу после войны так у нему относиться стал. Представьте себе, это внутренне во мне было. Я не притворяюсь и не хочу приукрасить свою биографию — поверьте, но это так. Когда Сталин умер, я не рыдал. Я приходил в Дом книги на Невском — знаете в Ленинграде знаменитый Дом книги? — там на пятом этаже был буфет. Официантка меня уже знала и под видом чая подносила мне стакан с вином, я молча и радостно выпивал его за упокой Сталина. Так что мне было весело. Тогда еще по случаю траура прекрасную музыку передавали, церковную, какой сейчас не услышишь, И я наслаждался.
- Вы любите церковную музыку?
— Она потрясающа! Один Бортнянский чего стоит! Я думаю, что скоро церковная музыка возродится. Она по всему миру идет, только у нас нет.
— Валентин Саввич, а вы как-то отметили тысячелетие принятия христианства на Руси? Ну, какую-то новеллу написали на эту тему...
- Нет, на эту тему никогда не писал.
- Не интересует?
- Почему, интересует. У меня даже есть знакомые священники. Один из них очень забавный человек - ракетчик в прошлом. Хороший дядька. Вышел в отставку и закончил духовную академию.
- Прошу прощения, Валентин Саввич, я отвлек вас от своего вопроса. Что вы считаете лучшим из литературы о Сталине и сталинизме?
- Волкогонов, «Триумф и трагедия». Говорят, что скучно, но, видите ли, такие вещи и не должны быть веселыми. Я, например, прочел Волкогонова два раза, и когда прочел вторично, мне понравилось намного больше, чем после первого раза. Это очень добротная вещь. Пусть там какие-то недомолвки, пусть какие-то ошибки (может быть, не без этого), но книга эта, пожалуй, первый серьезный вклад в разоблачение сталинизма.
- Вы говорите о документальной книге. А из художественной литературы? Гроссман, Рыбаков...
- Что вы, что вы?! Это все несерьезно, высосано из пальца...
- А вы сами, Валентин Саввич, на эту тему не собираетесь писать?
- Нет, не собираюсь. Знаете, я много лет работаю над романом о Сталинграде, но в другой плоскости. Не зря передо мной - вот, видите? - портрет Паулюса висит. Я начал серьезно заниматься Сталинградом, когда
волгоградские краеведы установили, как погиб в Сталинграде мой отец. Он служил в морской пехоте. Похоронен в братской могиле на левом берегу Волги. Так и заинтересовался Сталинградом; сначала не хотел писать, потом постепенно увлекся. У меня собрано все на эту тему, не было только одной книги западногерманского историка фон Герлица, называется она «Паулюс: я стою здесь по приказу». Я достал ее через Финляндию, сейчас отдал переводить. Это будет последний вклад в мою копилку. В окопы Сталинграда я забираться не буду. Я там не сидел, и лучше Виктора Некрасова мне не написать. Это будет роман о большой политике и большой стратегии - Сталинград как эпицентр событий, и эти круги расходятся по всему миру, охватывая и Америку, и африканский корпус Роммеля, и так далее. Роман будет в двух томах, у меня написано уже 20 печатных листов. Кстати, меня просто заставили издатели: давай заключим договор на этот роман. Я ответил: вот чернильница - считайте, что готовый роман под ней уже лежит.
- Валентин Саввич, иные писатели у нас недавно любили издаваться за границей, когда здесь публикацию пробить не удавалось. А почему вы в свое время «Нечистую силу» за границей не издали?
- Никогда не пробовал. Я знаю только то, что радиостанция Би-би-си, когда меня травили, сообщила, что в Англии находится оригинал рукописи книги Валентина Пикуля, которая подверглась огульной критике в Советском Союзе, но вышел там роман или нет, я не знаю.
- Как же рукопись туда могла попасть?
- Я думаю, через «Лениздат», потому что там полный экземпляр романа ходил по рукам. Тогда, видимо, и сперли. Это ведь не так трудно - ксерокопию снять.
- Но гонорар из Англии вы не получили?
- Ничего. И книги не видел. Хотя вроде и издают там сейчас «Битву железных канцлеров».
- Кстати, на тему вашей «Нечистой силы» есть книга В. Ардаматского «Последний год»…
- Не читал.
- ...И знаменитый фильм Э. Климова «Агония».
- Материал-то один и тот же. Когда фильм показывали на заграничном экране, в титрах было сказано, что он создан по мотивам романа Пикуля. У нас эти титры сняли. Но я никакого отношения к фильму не имею, я его даже не видел и смотреть не буду.
-По моему мнению, этот фильм и ваш роман очень перекликаются.2-я
- Книга «Двадцать три ступени вниз» Касвинова тоже со мной «перекликается. Почему с ним, беднягой, и расторгли договор. Меня «порезали» - и тут же за компанию и его, одновременно. А он-то при чем? Хорошая книжка, и автор очень хорошо знает материал, вернее, знал. Каскинов так и умер - книги своей не увидел. А я жив остался…
- А как вы относитесь к расстрелу царской семьи?
- Как я могу относиться? Французская революция была не менее жестока, чем наша, но она суд, какой ни на есть, устроила над королевской семьей и детей все-таки не казнила.
- Раньше у нас писали (и у Касвинова, кстати, так же подано), что Ленин на заседании СНК, заслушав сообщение Свердлова о расстреле царской семьи, отреагировал словами: «Продолжим заседание». Сейчас вдруг стали писать, что Ленин якобы сказал: «Мировая революция гибели детей нам не простит»…
- Я не совсем-то верю в это. Если Ленин и говорил так, то только, знаете ли, в оправдание.
- А вообще вы собранием сочинений Ленина пользуетесь при своей работе?
- Ну, в XVIII веке Ленин мне ничего не даст. А по «Нечистой силе"... Вот мой главный источник: «Падение царского режима» - стенограммы допросов министров, жандармов, придворных, и нет ни одного, кого бы не спрашивали о Распутине. Это основной мой материал. Ну и потом такая редкая книга, как Симанович, «Распутин и евреи». И вот на полке книги стоят: Панкратова (был комиссаром Временного правительства), большевика Быкова, Пьера Жильяра, который занимался расследованием убийства Распутина. Вообще, литературы много, но сразу вспомнить не могу - я «живу» сейчас, как я уже говорил, в другой эпохе.
- Раз уж вы снова коснулись «Нечистой силы», пора, значит, об этом романе поговорить (а читатели понимают мой настойчивый интерес). Валентин Саввич, своё время я слышал две версии опалы вашего знаменитого романа. Первая: что в книге просто-напросто нет главного героя - рабочего класса. Вторая: что сильные мира сего эпохи застоя в героях романа узнали себя. На самом деле ООО в чем причина?
-А вот почитайте предисловие к роману в первом номере журнала «Подъем» за 1989 год:
«Дорогой друг!
Роман «Нечистая сила» я считаю главной удачей в своей литературной биографии, но у этого романа очень странная и чересчур сложная судьба...
Помню, я еще не приступал к написанию этой книги, как уже тогда начал получать грязные анонимки, предупреждавшие меня, что за Распутина со мной
расправятся. Угрожатели писали, что ты, мол, пиши о чем угодно, но только не трогай Гришку Распутина и его лучших друзей.
Как бы то ни было, роман «Нечистая сила» был мною написан, и вскоре же я имел договор с «Лениздатом» на его издание. В ожидании выхода
романа отдельной книгой я уступил его для публикации в журнал «Наш современник». Редакция журнала известила меня, что роман, слишком объемный, будет печататься в сильном сокращении. Однако, когда он вышел, я - в журнале - обнаружил не свое, а чужое название «У последней черты», и первые же страницы публикации были написаны не мною, а чужой рукой. По сути дела, названием «У последней черты» читатель получил не сокращенный вариант романа, а лишь отрывки из романа, по которым никак нельзя было судить обо всей книге.
Но даже этих отрывков оказалось вполне достаточно, чтобы взволновать ближайшее окружение Л. И. Брежнева, которое в сценах коррупции при дворе Николая II, в картинах расхищения и продажности увидело самих себя и все грехи своей камарильи. Недаром же в середине публикации мой роман пожелали «редактировать» сами жены - того же Л. И. Брежнева и М. А. Суслова.
Первый удар был нанесен мне со стороны М. В. Зимянина, который требовал меня «на ковер» для учинения надо мной расправы. Затем появилась разгромная статья И. Пушкаревой (кто она такая - до сих пор не ведаю), послужившая сигналом для общей травли меня. После этого вступила в действие «тяжелая артиллерия» в лице М. А. Суслова, и его речь, направленная против меня лично и моего романа, была угодливо подхвачена страницами «Литературной газеты».
«Лениздат», конечно, сразу же порвал договор со мной, но при этом - «страха иудейского ради»! - порвал договор и на издание популярной книги М. К. Касвинова «Двадцать три ступени вниз», ибо наши материалы были во многом идентичны.
Прошло много лет, вокруг моего романа и моего имени сложился вакуум зловещей тишины - меня попросту замалчивали и не печатали. Между тем историки иногда говорили мне: Не понимаем, за что тебя били? Ведь ты не открыл ничего нового, все, что описано тобою в романе, было опубликовано в советской печати еще в двадцатые годы...
К сожалению, редакция «Лениздата», отвергая мой роман, ориентировалась на мнение опять-таки И. Пушкаревой, которая писала для той же редакции: «По прочтении рукописи романа В. Пикуля так и остается неясным, зачем понадобилосьавтору поднимать давно забытые и погребенные истории событий и факты второстепенного значения». А для меня, автора, оставалось неясным, почему события кануна революции, невольно приблизившие ее
начало, оказались «на свалке» и почему они кажутся критикессе «второстепенными»?
Но не будем забывать, что писано это в том бесплодном и поганом времени, которое ныне
принято называть «эпохой застоя», а потому нашим верховным заправилам совсем не хотелось, чтобы читатель отыскивал прискорбные аналогии между
событиями моего романа и теми вопиющими безобразиями, которые творились в кругу брежневской элиты. В самом деле, разве «голубчик Чурбанов» похож на Гришку Распутина? Похож! Еще как похож, только бороды не имел...
Вот, думаю, главные причины, по которым роман вызвал столь яростную реакцию в самых верхних эшелонах власти. Но времена изменились, и я
буду счастлив, если читатель - наконец-то! - увидит мой роман под настоящим его названием и в полном своем объеме».
-С романом вопрос исчерпан. Давайте перейдем к другой теме. Почему вы, ленинградец, насколь-
ко я знаю, вдруг в Риге обитаете?
-А все очень просто. В Ленинграде были плохие жилищные условия, квартира мне не светила. Решил не унижаться, не просить обменять то, что было, на более приличное в Риге. И вот здесь живу. Ну куда
мне теперь двинуться, я больной человек. А у меня одних книг сколько - видите? Зайдите еще в соседнюю комнату, там картотеки колоссальные…
- Это и есть самая большая библиотека в Риге?
-Частная - да. Но главное, что Это и есть самая большая библиотека в Риге?
-Частная - да. Но главное, что она уникальная.
- Вы, видимо, все свои гонорары на книги тратите?
-Сейчас нет настоящих книг. Я бы с удовольствием тратил...
-Вы, конечно, член Союза писателей?
-С 1956 года, с первого своего романа. Только состою не в рижской, а в ленинградской организации СП.
-Поэтому вас в Риге и не печатают?
-Печатали - раньше, когда у «Лиесмы» горели финансы. Вообще-то, должен сказать, что
разница между Пикулем и другими писателями в том, что Пикуль ничего своего не предлагает, не ищет издателей. Если кто обратится -
он дает, нет - нет.
-Я так понял, что вы и нe просите ничего ни у кого?
-Я даже отказался пенсию получать, хотя мне персональная была положена. Знаете, почему? Пенсия это какая-то веха в жизни, как бы приближение к закату. А я не хочу об этом думать. Я решил, что если я получу пенсию, то скоро состарюсь. Еще и какие-то справки заполнять... Да пропади она пропадом, эта пенсия!
Главное - надо работать. Сейчас появилось поветрие среди писателей, в высшей степени
вульгарное и глупое, - писать поменьше. А я считаю: писатель, - дабы оправдать свое звание, - должен работать много и усидчиво.
Вот я вспоминаю: в молодости ходил по букинистическим магазинам. Стояли тогда свободно
собрания сочинений (я называю только третьестепенных авторов): Боборыкин - во сколько написал! Шеллер-Михайловский еще больше! А где же наши-то?! Мастера культуры живут в домах творчества, ездят в командировки, в которых ни рубля своего не потратили. За границей не так живет писатель. Если ему надо куда-то ехать, он свой счет едет.
И вот, пожалуйста, доказательство избалованности наших писателей - говорят они, что писать надо меньше. Зато на трибунах торчат, в президиумах
сидят половину жизни. A так много не напишешь и от этого умнее не станешь.
-А вы, Валентин Саввич, так дома и сидите, никуда не выезжаете?
-Так и сижу: днем сплю, ночью работаю. На базар иногда хожу. А что, там интересно.
-Цены интересные?
-Да. Только я не понимаю, как простые люди и несчастные пенсионеры живут, покупая продукты за такие деньги. Мне стыдно, когда я ухожу с базара.
По-граждански стыдно.
Раньше на дачу иногда ездил - Совет Министров выделил мне государственную дачу после инфаркта. Обычно в начале сезона звонят, напоминают про дачу, а теперь и не позвонили. Может, уже забрали. Власть-то меняется...
-Это вы по поводу Народного фронта?
- Да, вопрос об отделении и самостоятельности Латвии стоит очень серьезно.
-И как вы к этому относитесь?
-Как я могу относиться? Я же русский! Не за границей же мне жить. Я воспитан на истории. На той самой истории, того столетия, когда и состоялось присоединение Прибалтики к России. Не забываю я и о Ливонской войне Ивана Грозного. Вся эта земля нашей кровушкой полита. Латышское население
приветствовало русских солдат: вы только спасите от онемечивания!
–Неожиданный вопрос, Валентин Саввич. Каким образом у нас генералиссимусом вдруг стал Ан-
тон Брауншвейгский, отец царевича Иоанна?
- Да просто так! Как говорят сейчас, по блату. Ну и что, такое бывало. Тем более время стояло неприятное, муторное, смутное - только что Анна Иоанновна умерла. Бог с ним, с мужем Анны Леопольдовны, он никакого следа в русской истории не оставил, кроме того, что сам пострадал.
-При тех старинных вещах, которые у вас дома находятся, при вашей картотеке русского портрета, согласитесь, Валентин Саввич, странной выглядит фотография Юрия Никулина...
-А-а, это он собирался сниматься в фильме по моему роману «Богатство».
-Валентин Саввич, рядом с моим домом есть улица Юнг Прикамья. Вам, конечно, приятнее было бы услышать про улицу в Архангельске под названием Юнг Поморья. Но все-таки: хоть где-то помнят о юнгах военной поры…
-А знаете, где я учился на юнгу? На ныне печально известных Соловках. Сам лично там в бывших тюремных камерах решетки взламывал.
- У вас наверняка обширная переписка. Я вот на ваш адрес кружными журналистскими путями вышел, а остальные как вас находят?
-Черт знает, как! Мало того, вот здесь, под окнами, дежурят...
-Зачем?
- Поговорить со мной.
- На накую тему?
-На какую... Вот так открываешь дверь: «Что вам угодно? - Поговорить». Живу в писательском доме, кругом писатели - ни к кому не идут, а идут ко
мне. Я, мол, знаю жизнь. Люди обращаются ко мне: помогите в какой-то судебной тяжбе, или помогите сына из тюрьмы выручить, или помогите - пенсии не
хватает, или еще что-нибудь. Но я же не министр, что я могу сделать...
-А c коллегами - соседями по дому общаетесь?
-Я общаюсь с дворничихой. Латышка, ко мне очень хорошо относится, потому что я единственный в доме, кто с ней здоровается, поздравляет ее с Новым годом и другими праздниками.
- А о чем вам пишут?
-Обо всем. Вот написал мне недавно один человек, попросил: «Валентин Саввич, поройтесь в
своей картотеке, нет ли моей фамилии? А то знаю только из своего детдомовского детства, что я сын «врага народа». Я порылся и ответил ему, а письмо начал так: «Ваша светлость!..”
-«Его светлость» со стула не упала, когда это прочитала?
-Очень может быть...
-О чем я вас еще не спросил, Валентин Саввич?
-Пишу ли я стихи.
-Вы и стихи пишете?
-А как же! Правда, немного их у меня, которые я считаю достойными внимания. Я пишу стихи, если честно, когда нужно для романа. Чем искать, например, подходящий цыганский романс, мне легче написать. Но мне было очень трудно написать
стихи за Потемкина. Он же писал стихи, а их не сохранилось. Но пришел в «Фаворите» такой
момент, когда надо было, чтобы Потемкин прочитал свои стихи. Я взял и написал за него:
О ужас, бедствие и страх:
Явилась дырка на штанах!
А мне исправные штаны
Для просвещения нужны…
Потемкин писал очень простые стихи, в отличие от всех других поэтов.
-И как критики восприняли эти стихи? Поняли, что они не Потемнина, а ваши?
-Можно подумать, что у нас критики разбираются! Что вы, милый мой?! Вот когда мне Тося делает замечания, я прислушиваюсь, потому что она ЗНАЕТ. А дело критиков - отрубать, и все!
-Так вы критиков не читаете?
-Нет, не читаю. А зачем? Знаете, есть писатели, пресыщенные славой, положением. Вот сейчас их стали побивать камнями и они упали духом.
А мне не страшно: пускай бьют, потому что меня всю жизнь били. Я соответственно и отношусь к этому.
Ну что, я свое отбарабанил?
Как завершить это интервью! О, вариантов у меня было
предостаточно. Вот так, например: «Я уходил, а над столом
писателя, казалось, витала сама История...» Ну да, ко мне же
прицепятся — сам, мол, написал, что Пикуль за столом историю
творит, как ему вздумается. Доказывай потом, что ты
своими словами сказать хотел.
Так что, от греха подальше, интервью я закончу просто.
В прихожей квартиры писателя висит табличка с надписью
«Уходя — уходи!» — предназначенная, видимо, для излишне
надоедливых гостей. Уходя, я и ушел, унося с собой две новые
новеллы, любезно предоставленные В. С. Пикулем для публикации в «Молодой гвардии» (в ближайшее время с ними можно будет познакомиться на страницах «МГ»). Но хотел бы еще не раз вместе со своими читателями туда вернуться...
#Валентин Саввич Пикуль#Газета "Молодая гвардия"