Этот день навсегда отпечатался в моей памяти, поминутно, как серия ярких и тревожных снимков. Ощущение нереальности происходящего, смешанное с слепой, наивной уверенностью. Мне казалось, что просто еду в перинатальный центр на сохранение, что немного полежу, попью витаминки, и все наладится. Я разговаривала с малышом, уговаривала его потерпеть, не торопиться. Мысли о самом страшном не допускала, отгоняла их подальше.
Но мир перевернулся в кабинете осмотра. Холодный датчик УЗИ, сосредоточенное лицо врача и потом фраза, которая прозвучала как приговор: «Вы в родах. Раскрытие пять сантиметров». В голове наступила пустота, вакуум. Этого не может быть. Не сейчас. Еще так рано. Всего двадцать шесть недель…
Дальнее происходило будто не со мной. Я была зрителем в самом напряженном фильме собственной жизни. Мне, оглушенной и потерянной, предложили выбор: кесарево сечение или естественные роды. Со мной разговаривали и врач, и неонатологи — спокойно, взвешенно, объясняя все риски и последствия обоих путей для такого крошечного, не готового к миру ребенка. Самая страшная и честная фраза прозвучала тогда: «Никаких прогнозов дать не можем. Они на таком сроке еще совсем малюсенькие». В их глазах я читала осторожность и готовность к борьбе. И я сделала свой выбор — естественные роды. Почему? Не знаю. Сработал какой-то глубинный инстинкт.
И он родился. Мой богатырь. Весом всего 1250 граммов и ростом тридцать шесть сантиметров. Его крошечное тельце на мгновение положили мне на живот — на несколько секунд, которых хватило на всю жизнь. Я почувствовала его хрупкое тепло, и тут же его забрала бригада реаниматологов. Я лежала и смотрела, как они окружают его, совершают какие-то быстрые, точные движения, подключают аппараты. Сердце разрывалось от любви, страха и бессилия. Потом они увезли его. За тяжелой дверью отделения реанимации.
Началось самое трудное время. Он находился в реанимации больше месяца. Месяц ожидания, надежды и ежесекундного страха. Искусственная вентиляция легких, периоды на высокочастотном ИВЛ, пневмония, круглосуточные капельницы, линии, семь переливаний крови, четыре раза переливали плазму… Это был список из медицинских терминов, за которым скрывалась жизнь моего сына. Меня выписали на пятые сутки, и весь этот месяц меня не пускали к нему. Можно было только приезжать под дверь, чтобы поговорить с врачом и услышать сухую сводку: «Состояние стабильно тяжелое». Или звонить в определенные часы. Каждый звонок я набирала с дрожащими руками, замирая в ожидании этих слов. «Стабильно тяжелое» — парадоксально, эти слова стали самыми желанными, ведь они означали, что он все еще борется.
А потом наступило первое января. Утренний звонок, и голос в трубке: «Приезжайте с вещами. Нас переводят». Это было промежуточное отделение, этап после реанимации и перед отделением патологии новорожденных. Казалось, взошло первое солнце после долгой полярной ночи.
Мы пролежали там чуть больше недели. Мои первые дни рядом с ним были наполнены не только радостью, но и страхом. Он был такой маленький, весь в проводах и датчиках, в кувезе, с кислородной маской. Мне предложили выбор: кормить через зонд или попробовать со шприца. Конечно, я выбрала шприц. Это было мое первое дело, моя помощь, мой вклад в его выздоровление. Я ждала, когда нас переведут в отделение патологии, и каждый день дважды в день взвешивала его. Он набирал вес очень хорошо, мой маленький боец.
Потом был еще полтора месяца в отделении патологии недоношенных. Кислородозависимость сохранялась, его легкие еще не могли справляться сами. Но остальное потихоньку приходило в норму. И нас перевели в пульмонологию, где мы провели еще больше двух месяцев. Два месяца, пока он учился самому простому и самому сложному — дышать. Самостоятельно. Без помощи аппаратов.
И вот, спустя почти пять месяцев после тех роковых родов, мы наконец-то приехали домой. За нашими плечами был пройденный ад, а в карте оставались самые главные диагнозы — бронхолегочная дисплазия (БЛД) и открытое овальное окно в сердце.
Первый год был самым важным и самым напряженным. Мы жили по строгому расписанию: каждые два месяца — курс массажа, три раза в день — ингаляции (пульмикорт и беродуал) из-за БЛД. Мы постоянно следили за глазками — был высок риск ретинопатии недоношенных. Нашими постоянными спутниками были невролог, инфекционист (из-за множественных переливаний), хирург (у него обнаружили паховую грыжу, которую удалили в год), кардиолог, окулист, пульмонолог. Лекарства, осмотры, процедуры… Все это проходило на автомате: так надо — значит, делаешь. У меня не было времени думать о плохом, бояться или паниковать. Я была просто мамой, которая верит, что все будет хорошо. По-другому не может и не должно быть.
И он доказывал это каждый день. Он сел в восемь месяцев. А в год, к моему невероятному счастью, сделал свои первые, самые шаткие и самые прекрасные шажочки без всякой поддержки!
К полутора годам случилось то, во что многие не верили вначале: он полностью догнал своих сверстников и в физическом развитии, и в умственном. Он был просто ребенком — ярким, любознательным, активным.
Сейчас ему четыре года. Все диагнозы сняты. Открытое овальное окно закрылось. Его легкие крепки и здоровы. Врачи, изучая его карту, только качают головой: «Не может быть! Вы родились в двадцать шесть недель? Не верю!». И я счастлива видеть это удивление.
А я с каждым годом все глубже осознаю масштаб случившегося чуда. Я смотрю на своего невероятного сына и понимаю, какой это сильный, настоящий боец. Он прошел через то, что не каждому взрослому под силу, и победил. Он — мое самое большое чудо, мой герой, мой богатырь. И эта история навсегда останется в нас как напоминание о том, что даже самая маленькая жизнь способна на огромную победу.