Четвертая глава.
Глава четвертая. Попала в страшную сказку.
Я как будто бы лечу. Не могу открыть глаза. Я чувствую, что дышу в воде. Не понимаю, что происходит. Слышу голос. Приятный, женский и он говорит.
Жили-были дед да баба, а у них были две внучки-сиротки. Такие хоршинькие да смирные, что дед с бабушкой не могли ими нарадоваться. Вот раз дед вздумал посеять горох; посеял – вырос горох, зацвёл. Дед глядит на него, да и думает: «Теперь буду целую зиму его есть пироги с горохом». Как назло, деду, воробьи и напали на горох. Дед видит, что худо, и послал младшую внучку прогонять воробьёв. Внучка села возле гороха, машет хворостиной да приговаривает:
-Кишь, кишь, воробьи! Не ешьте дедова гороху!
Только слышит: в лесу шумит, трещит – идет Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол аршина, на голове щитина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылем подпирается, сам страшно ухмыляется. У Верлиоки была уже такая натура: завидит человека, да еще смирного, не утерпит, что-бы дружбу не показать, бока не поломать; не было спуску от него ни старому, ни малому, ни тихому, ни удалому. Увидел Верлиока дедову внучку – такая хорошенькая, ну как с ней не поиграть. Да той, видно, не понравились его игрушки; может быть и обругала его – не знаю. Только Верлиока убил ее костылем.
Дед ждал-ждал – нет внучки, послал за нею старшую. Верлиока и ту убрал. Дед ждёт – пождёт. Нет внучки. И говорит он жене:
- Да что они там опозднились? Пожалуй, с парубками заигрались, как трещетки трещат, а воробьи горох едят. Иди-ка ты старуха, да тащи их за ухо.
Старуха с печки сползла, в углу палочку взяла, за порог перевалилась, да домой не воротилась.
Дед ждёт внучек да старуху – не дождётся; нет как нет! Дед и говорит сам себе: «Да что за лукавый! Не приглянулся ли и жене парень чернявый? Сказано: от нашего ребра не ждать нам добра; а баба всё баба, хоть и стара» Вот так мудро размысливши, встал он из-за стола, надел шубу, закурил трубку, помолился Богу, да и поплелся в дорогу. Приходит к гороху, глядит: лежат его ненаглядные внучки – точно спят; только у одной кровь, как та алая лента, полосой на лбу видна, а у другой на белой шейке пять синих пальцев так и оттиснулись. А старуха так изувечена, что и узнать нельзя. Дед зарыдал. И долго бы про плакал, да слышит: в лесу шумит, трещит – идёт Верлиока, ростом высокий, об одном глазе, нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина, на одной ноге – в деревянном сапоге, костылем подпирается, сам страшно ухмыляется. Схватил деда и давай бить; на силу бедный вырвался да убежал домой. Прибежал, сел на лавку, отдохнул и говорит: «Эге, над нами строить шутки! Постой брат, у самих есть руки…Языком хоть что рассуждай, а рукам воли не давай. Мы и сами с усами! Задел рукой, поплатишься головой. Видно тебя, Верлиока, не учили сызмала пословице: делай добро – не кайсяЮ а делай зло – сподевайся! (ожидай отплаты)!» Долго рассуждал дед сам с собой , а наконец наговорившесь досыта, взял железный костыль и отправился бить Верлиоку.
Идёт-идёт и видит пруд, а на пруду сидит куцый селезень. Увидел деда селезень и кричит:
-Так, так, так! Ведь я угадал, что тебя сюда поджидал. Здоров, дед, на сто лет!
- Здорова, селезень! От чего же ты меня поджидал?
- Да знал, что ты за старуху да внучек мстить пойдёшь.
-А тебе кто сказал?
-Кума сказала.
-А кума почём знает?
-Кума все знает, что на свете делается; да другой раз еще дело и не сделалось, а кума куме уж о том на ухо шепчет, а нашепчутся две кумы – весь мир узнает.
-Смотри какое диво!
-Не диво, а правда.
Продолжение следует…