Михаил Меньшиков: "Победонос­ные до еврейского внедрения армии наши..."

Работаем, братья!

Из статьи «Охраны нет».

20 сентября 1911 г.

Если есть хоть часть правды в том, что пишут теперь про охрану (во время покушения на П.А.Столыпина - Ред.), - то напрашивается ужасно горькое сознание. Уж если в высочайшем и абсолютном интересе, каким представляется безопас­ность Монарха, охрана оказывается чудо­вищно-неисправной, то что же говорить об охране общегосударственной! Стало быть, и по гражданскому, и по финансово­му, и по дипломатическому ведомству, как по всем иным, государственная охрана поставлена так же, если не более, небреж­но.

Стало быть, вход во все государствен­ные службы тоже настолько не охраняется, что властям лень, быть может, даже взглянуть на билет и оторвать контра­марку. Стало быть, и в чиновники, и в офицеры, и в дипломаты, и в судьи, и в священники, и пр., и пр. могут про­никать разные крещёные и некрещёные инородцы, нередко отравленные жгучей ненавистью к России, как Мордка Богров. Что такое образованное русское об­щество? Ведь это тот же театр, только раздвинувшийся на всю страну, театр политической власти, окружающий Трон.

Обыкновенным пропуском в этот пра­вящий круг служит диплом, но разве мы не видим безчисленное множество лю­дей с весьма сомнительными дипломами, выданными из жалости, по протекции, из страха нажить неприятности и т.д.? Раз­ве не открыта недавно правильная и ши­роко распространенная фабрикация Евреями гимназических дипломов? Разве дав­но уже не практикуется сдача экзаменов одними студентами за других? Разве профессорам и учебному начальству не из­вестны безчисленные, начиная с шпар­галок, способы учебного подлога, выкра­дывания тем и т.п.? Разве не все хо­хочут над цинической комедией, с ко­торою Евреи крестятся в христианство, чтобы «пройти контроль» и затем сей­час же наплевать на всякое христиан­ство? Всё это и многое другое мы, мирные люди, ясно видим, видит и начальство на всех ступенях, кроме разве верхней, отрешённой от жизни бюрократии. Все это длится долгими десятилетиями, и мудрено ли, что государственная служба у нас переполнена единомышленниками Мордки Богрова и даже кровными единоплеменниками его? Мудрено ли после это­го, что священная когда-то государствен­ность наша никнет и «золотой трон, от которого некогда неслись грозы»,— сам колеблется от яростных покуше­ний и атак?

Империя наша, воспитанная в тысяче­летнем православии, ещё недавно звала себя «Святою Русью». Расположенная на одной из лучших территорий света, она возбуждала зависть народов.

Победонос­ные до еврейского внедрения армии наши совершали легендарные походы на про­странстве от Парижа до Пекина и от Стокгольма до Константинополя.

Процве­тали наша поэзия, литература, искусство.

Освобождённый и ещё не спаиваемый до потери совести народ имел полную на­дежду занять почётное место в ряду культурнейших арийских народов.

И что же,—вместо всего этого великая стра­на разлагается в анархии, русская слава в унижении, народ в унынии и страхе за своё ближайшее будущее.

Как сквозь неохраняемые двери театра, в блестящий зал государственности проникло безчи­сленное количество всевозможных Мордок и все они совершают менее треску­чее, но столь же преступное разрушение всего, чем была жива Россия.

Охрана пло­хая—вот истинный секрет нашего национального изнеможения. Властей, как в киевском театре, в России безчислен­ное множество, и сам министр полиции налицо, но на всех постах заметно ша­танье, на всех их открыт почти «сво­бодный пропуск» к центральнейшим твердыням государственности.

Предводимые богами богатыри,—Ахил­лесы, Аяксы и Диомеды,—не могли взять Трою очень долгие годы, пока не подделали деревянного коня, наполненного предате­лями, и пока не привезли его в город в качестве «жертвы» богам.

Чтобы взять Россию, не требуется такой хитрости.

В дряхлой черте оседлости, как и на всех линиях нашей национальной обороны, са­мо правительство наделало множество ши­роких проломов, сквозь которые безпре­пятственно врывается враждебная Империи волна «данайцев».

Забыто древнее проро­чество Лаокоона: «Timeo Danaos et dona ferentes!» (бойтесь данайцев, дары приносящих - лат. - Ред.). К дарам Сирийцев, как по­казывают позорные интендантские процессы, у нас протягиваются многие высоко­родные и даже превосходительные руки. В тысячах видимых и невидимых то­чек священная Троя народа русского, го­сударство наше, разрушается чужеродным нашествием, ибо охрана государственная призрачна и её слишком часто нет со­всем.

Чудовищное злодейство, от которого не может опомниться Россия, доказывает с дьявольской иронией, до чего дошло могущество еврейского засилья. Является Ев­рей в разгар торжественного спекта­кля, подходит к первому после Монарха лицу власти и убивает его, как го­лубя на садке.

Мордка хвастался, что мог бы убить и Государя, и даже хотел было это сделать, но постеснялся причинить затруднения своим единоплеменникам.

Вот до чего беззащитна несчастная Рос­сия в своих центральных носителях судьбы народной.

Хищные насекомые, на­пример осы и пауки, отлично знают, где помещаются нервные узлы своих жертв, и именно в них прежде всего погружают отравленное жало. В Столы­пина стреляли, как в центр нашей на­циональной воли, с целью вызвать пара­лич огромного организма, и кто ещё зна­ет, каковы окажутся последствия фа­тального выстрела...

Чем объяснить упадок национальной самообороны? Неужели погас в нашем племени первобытный инстинкт самосо­хранения? Как мне уже приходилось объяснять, ослабление государственности вы­зывается совершенно теми же причинами, какие, по теории Мечникова, создают дряхлость организма.

Изнеженные элемен­ты занимают место крепких, не­благородная (соединительная) ткань вы­тесняет нервную протоплазму.

Весь секрет государственного рамолиссмента в том, что правящий круг у нас рекрутируется в течение дол­гих десятилетий из кузенов и бофреров, потомков очень тесного и уже значительно выродившегося круга. Физически обедневшие, эти потомки ещё сохраняют титулы и иногда состояния отличившихся предков, но совершенно разорены в отношении характера, основ­ной государственной способности.

Если не останавливаться на редких исключе­ниях, а взглянуть на весь круг правя­щей бюрократии, вы будете поражены, сколько тут погибает хороших способ­ностей, часто образованности и даже та­ланта, погибает по недостатку воли, того жизненного упорства, которым варвары покоряли мир.

В огромной стране, столь ещё варварской, как наша, конечно, на­шлись бы гениальные характеры, но они не вводятся в политический оборот. Зо­лота в земле сколько угодно, но или лень выкопать его, или не умеют это сде­лать, предпочитая заключать займы у Евреев за большие проценты.

В толще великого народа русского есть все стихии власти, но Империя пробавляется без­властными элементами, умеющими при­казать, но потерявшими способность на­стоять на приказании. Изнеженная и малодеятельная аристократия не одно дер­жавное племя низводило до края пропасти.

Чтобы не отдаляться от темы, прошу читателя разобрать со всею строгостью смерть Столыпина. Если бы вместо миллионной охраны с множеством чинов Петру Аркадьевичу дали одного верного «телохранителя», как практиковалось встарь, то, пожалуй, он защитил бы министра от Мордки Богрова более успешно. Если бы Столыпин вовсе остался без охраны, он более верно уберёг бы жизнь свою—не ездил бы в опасное место, надел бы панцирь и т.п.

Как Столыпина, так и всё атакуемое злодеями государство слабая охрана во­влекает в ловушку. Призрачною силой своей она понижает осторожность, огра­ждает щитом, разлетающимся при первой опасности, как паутина.

Самая ко­варная черта нашей государственности - её крайнее многовластие, — при безлюдье—излишнее многолюдье. Благодаря этому каждый чиновник считает себя не человеческой единицей, а лишь мелкой дробью, и соответственно с этим себя и ведёт.

В государственной и специаль­ной охране действует один принцип — ничего не решать одному, а непременно комиссией, непременно толпой людей, кото­рой трудно не только сговориться, но ино­гда даже понять друг друга. Кроме одно­го простого решения вопроса, указываемо­го здравым смыслом, у нас непремен­но хотят учесть все неясные, все запу­танные решения вопроса. Обдумывая де­ло, руководствуются не только истиной, а и всеми возможными отступлениями от неё. Полагают, что если смешать все краски мнений, то получится, как в физике, белый цвет. На самом деле по­лучается «нечто серое», чем чиновный «некто в сером» в Петербурге и за­меняет живое творчество страны.

Сто­лыпин погиб от того, что доверился толпе охранителей,—толпе, в которой сенатору Трусевичу не легко будет вы­делить ответственных лиц. Столыпин дважды погиб жертвой толпы, ибо ране­ный был отдан на попечение комиссии врачей. Теперь в Петербурге доктора громко говорят, что Столыпин мог бы выздороветь от раны, если бы медицин­ская помощь была оказана своевременно. Охрана была так поставлена, что после революционного покушения раненая власть очутилась на попечении акушера.

Проф. Рейн почтенный человек, но всё-таки он не более, как сведущий акушер и санитар. Хирурга в университетском городе не оказалось, или он не был уполномочен лечить больного, между тем с первой же минуты было ясно, что тут нужна хирургическая помощь, при­том возможно поспешная.

Доктора с большою хирургическою практикой гово­рят, что нельзя было предполагать рану благополучной, раз налицо были признаки внутреннего кровоизлияния и тяжелого разрыва тканей.

Зная несильное сердце Столыпина, следовало пользоваться ещё неистощённой свежестью этого сердца, чтобы сделать лапаротомию, удалить кровяные сгустки, дезинфицировать канал раны и привести печень в условия, при которых возможно заживление.

Несмотря на дефекты сердца и почек, в общем сильный организм Столыпина выдержал бы операцию, если бы она была произведена своевременно. К сожалению, не ока­залось налицо двух вещей: авторитет­ного хирурга и решимости кого-нибудь из докторов взять ответственность за лечение на себя. По общему лозунгу комиссий, у постели тяжело раненого все стали прятаться за спину друг друга, стали поджидать хирурга из Петербурга, и по­ка тот ехал, наиболее благоприятный момент для операции был уже упущен.

Тайна киевского консилиума нам неиз­вестна, но ходят слухи, что решение не делать операцию вовсе не было единодуш­ным. Стало быть, находились врачи, кото­рые сознавали необходимость произвести немедленную операцию. Очень может быть, что именно это мнение принадлежа­ло наиболее сведущим и опытным вра­чам, но их мужественный голос пото­нул в «большинстве» трусливых, ис­пугавшихся «ответственности». А вдруг операция не удастся! А вдруг Столыпин умрёт под ножом! Что тогда скажут о докторах?

По-видимому, под гнётом этих малодушных соображений врачи предоставили главе власти умирать есте­ственной смертью, точно безпомощному охотнику, раненому в глухом лесу.

Я не врач, чтобы иметь в этом вопросе собственное суждение, но слышал мне­ния врачей, осуждающих своих знаме­нитых коллег за бездействие у постели больного. Что толку в том, если группа известных имён подпишет бюллетень о смерти?

Могучий организм Столыпина боролся с последствиями раны четверо суток, но медицинская охрана не оказала ему должной поддержки, как до покуше­ния—полицейская охрана. Случись не­счастье где-нибудь в уездном захо­лустье, может быть простой земский врач спас бы Столыпина для России, решившись на то, чего требует от врача наука и присяга.

У семи нянек дитя без глазу. Нет в России охраны потому, что её чрезвы­чайно много, и она вследствие того анар­хична. Как всякая толпа, она безответ­ственна и равнодушна, неспособна на своевременное воздействие, вследствие че­го теряется драгоценнейшее из условий успеха—время. Мы вступили в XX век с разстроенной государственностью, обезсиленной не недостатком, а избыт­ком средств. Разобраться в них, опростить, свести к возможному единовластию во всём—важнейшая из за­дач времени. Надо высвободить ин­стинкт народного самосохранения из трясины безвольных комиссий, иначе мы погибнем.

-------------------------------------

Рад добрым словам, но помощь каналу нужна, - Сбер №2202 2007 7016 6997 Игорь Викторович Д.