Ножницы скользили по шёлку, оставляя за собой ровную линию. Я резала медленно, осторожно — ткань была дорогая, привезённая ещё покойной свекровью из той поездки в Китай. Лежала в сундуке двадцать лет, ждала своего часа. И вот он настал.
Сашина свадьба. Через месяц.
Я представляла, как Леночка наденет этот платок — нежно-розовый, с золотистыми нитями, — как он подчеркнёт её светлые волосы, как она улыбнётся той своей застенчивой улыбкой. «Спасибо, мама», — скажет она. Уже два года называла меня мамой, с тех самых пор, как Саша впервые привёл её домой на мой день рождения.
Я отложила ножницы и разгладила ткань ладонью. Шёлк был прохладным, скользким, живым. За окном октябрь серел дождём, а в кухне пахло корицей — утром пекла печенье, Ленино любимое. Она придёт сегодня вечером, как всегда по четвергам, поможет мне с вышивкой наволочек для их будущего дома. Мы будем пить чай из старых чашек с голубыми розочками, и она расскажет, как прошёл день в библиотеке, где работает. Тихая, умная девочка. Саше повезло.
А может, это ей повезло с Сашей. Мой сын был хорошим мужчиной — надёжным, как его отец. Такие редко встречаются нынче.
Я сложила шёлк в коробку из-под конфет, переложила папиросной бумагой. В старом шкафу, на верхней полке, лежала ещё одна коробочка — маленькая, бархатная. Там кольцо его бабушки, моей мамы. Простое золотое колечко с крошечным изумрудом. Мама носила его сорок лет, я — двадцать два. Теперь черёд Лены.
Телефон зазвонил, когда я натягивала чехол на гладильную доску.
— Мам, это я.
Саша звучал устало. Наверное, опять задержался на стройке — мостили дорогу в новом районе, работы много.
— Сынок, как дела? Лена придёт сегодня?
Пауза. Слишком долгая.
— Мам, я... я сейчас приеду. Мне надо тебе кое-что сказать.
— Что-то случилось?
— Нет. То есть... приеду и расскажу. И ещё... я буду не один.
Он повесил трубку. Я стояла с телефонной трубкой в руках и смотрела на дождь за окном. Капли стекали по стеклу медленно, оставляя мутные дорожки. Что-то кольнуло внутри, неприятно и остро. Материнское чутьё — оно никогда не подводило.
Я поставила чайник, достала хорошие чашки. Может, Лена всё-таки приедет с ним? Странно только, что он не сказал прямо. Обычно Саша был точен в словах, как в чертежах — инженерная привычка.
Они приехали через час. Я услышала знакомый звук его ключа в замке, шаги в прихожей. А потом — чужие шаги. Лёгкие, на каблуках.
— Мам, мы здесь.
Я вытерла руки о фартук и вышла встречать. Саша стоял у вешалки, снимал куртку. Рядом с ним — девушка. Незнакомая.
Высокая, темноволосая, в чёрном пальто. Красивая, но какой-то холодной красотой. Она смотрела на меня внимательно, изучающе. Не улыбалась.
— Мам, это Алина. Мы женимся.
Слова повисли в воздухе, как дым от сигареты. Я моргнула, пытаясь понять, что он сказал.
— Женитесь?
— Да. Через три недели.
— А Лена?..
— Мама, давай не будем сейчас об этом. Пожалуйста.
В его голосе была просьба, почти мольба. Я посмотрела на сына — на знакомое лицо, на глаза, которые избегали моего взгляда. На руки, которые нервно теребили молнию куртки.
— Проходите, — сказала я наконец. — Чай поставлю.
В кухне мы сидели втроём за столом, за которым обычно было так уютно с Леной. Алина молчала, изредка кивала в ответ на мои вопросы о работе, о семье. Работала в рекламном агентстве. Семья в Петербурге. Жить будут пока у неё, в съёмной квартире.
— А когда вы познакомились? — спросила я, наливая чай.
— Недавно, — ответил Саша быстро. — Мам, печенье твоё вкусное, как всегда.
Он взял печенье — то самое, с корицей, которое пекла для Лены. Алина печенья не трогала, только пила чай маленькими глотками.
— Странно, — проговорила я, не сдержавшись. — Мы же готовились к свадьбе с Леной. Платье заказывали, ресторан...
— Мама, прошу тебя.
Саша поставил чашку так резко, что чай плеснул на блюдце. Его лицо стало жёстким, закрытым. Я замолчала.
Алина наконец заговорила:
— Извините, что так получилось. Я понимаю, вам трудно.
Голос у неё был тихий, чуть хриплый. Не неприятный, но чужой. Совсем не похожий на Ленин — звонкий, как ручеёк.
— Да нет, что вы, — ответила я. — Просто... неожиданно.
Мы сидели, и тишина наполняла кухню, как вода наполняет тонущий корабль. За окном совсем стемнело, включились фонари во дворе. Их жёлтый свет падал на стол, на незнакомое лицо будущей невестки, на сына, который всё не поднимал глаз.
— Нам пора, — сказала Алина, взглянув на часы. — Завтра рабочий день.
Они собрались быстро. У двери Саша наконец посмотрел на меня:
— Мам, я знаю, ты не понимаешь. Но, пожалуйста, поверь — так нужно.
Я кивнула. Что ещё оставалось делать?
Когда они ушли, я долго стояла у окна, смотрела на их машину, пока та не скрылась за поворотом. Потом убрала со стола, вымыла чашки. В раковине осталась одна — Ленина любимая, с голубыми розочками. Я взяла её в руки, провела пальцем по тонкому ободку.
Где Лена? Что случилось между ними? Почему Саша молчит, словно воды в рот набрал?
Я поднялась к себе, достала коробочку с кольцом. Изумруд тускло блеснул в свете настольной лампы. Для кого теперь это кольцо? Для незнакомой девушки в чёрном пальто? Я попыталась представить его на её руке — но не смогла. Кольцо было как живое, оно выбирало свою хозяйку. А Алину не выбрало.
Ночью не спалось. Я лежала в темноте и вспоминала Лену. Как она впервые переступила порог нашего дома — робко, с цветами в руках. Как помогала мне готовить ужин на Сашин день рождения в прошлом году. Как мы выбирали ткани для штор в их будущую квартиру. Она хотела светлые, с мелким рисунком. «Чтобы утром солнце проходило», — говорила.
А где она теперь? Неужели они просто расстались? Но почему тогда Саша выглядел не как человек, который нашёл новую любовь, а как... как человек, который что-то потерял?
Утром я пошла в магазин за хлебом. У входа встретила соседку с третьего этажа, тётю Галю. Мы поздоровались, поговорили о погоде, о подорожавших продуктах. Она спросила про Сашину свадьбу — все в доме знали, что сын женится.
— Да вот, переносим, — сказала я неопределённо.
— А что с Леночкой? Давно её не видела.
— Лена?..
Тётя Галя посмотрела на меня странно:
— Ой, Нина, а вы разве не знаете? Я думала, Саша рассказал... Леночка же... она же умерла. Полгода назад. Авария была на Московском шоссе. Помните, в мае грузовик выскочил на встречную? Она как раз ехала с дачи...
Слова будто ударили по голове. Я схватилась за перила, ноги подкашивались.
— Что вы говорите...
— Нина, вы как? Садитесь-ка вот сюда. Я же думала, вы знаете! Саша не сказал?
Я сидела на ступеньках подъезда и не могла дышать. Лена мертва. Полгода. Полгода я готовилась к свадьбе с невестой, которой больше нет.
— Он не сказал, — прошептала я.
Тётя Галя всплеснула руками:
— Ну что за сын у вас! Как можно мать в неведении держать! Хоронили её в закрытом гробу, родственники из Твери приезжали. Саша весь белый был, еле на ногах держался. А вы говорите, не знала...
Я поднялась домой как во сне. Руки дрожали, ключ никак не поворачивался в замке. В кухне всё было как вчера — чашки в сушилке, коробка с недошитым подарком на столе. Только теперь я понимала: подарок некому дарить. Некому надевать шёлковый платок. Некому передавать мамино кольцо.
Лена умерла. Моя девочка, которая называла меня мамой.
Я села на стул и заплакала. Плакала долго, не сдерживаясь. По Лене, которую любила как дочь. По сыну, который полгода носил в себе эту боль один. По себе, которая полгода жила в выдуманном мире, где готовила свадьбу призрака.
Почему он не сказал? Почему?
Телефон зазвонил к вечеру. Саша.
— Мам, как дела?
— Сынок, приезжай. Нам надо поговорить.
— О чём?
— О Лене.
Пауза. Долгая, тяжёлая.
— Откуда ты знаешь?
— Приезжай.
Он приехал один. Стоял в прихожей, не раздеваясь, смотрел в пол.
— Почему не сказал? — спросила я.
— Не мог.
— Полгода, Саша. Полгода я жила как дура, готовилась к несуществующей свадьбе.
— Прости.
Он поднял глаза, и я увидела в них такую боль, что сердце сжалось. Мой мальчик, мой единственный сын. Как он выжил эти месяцы?
— Расскажи, — сказала я мягко.
Мы сели в кухне, на те же места, что и вчера. Только теперь нас было двое.
— Она ехала с дачи, — начал Саша тихо. — У подруги день рождения был. Я не поехал, работа... Если бы поехал, вёз бы я, а не она. Другой дорогой, наверное. В другое время...
Голос его дрожал. Я протянула руку, накрыла его ладонь своей.
— Не вини себя.
— Как не винить? Она звонила перед отъездом. Сказала: «Завтра придём к маме, печенье поедим». Я ответил: «Ладно». Даже не сказал «люблю». Торопился, чертёж доделывать.
Он замолчал, стёр ладонью глаза.
— Позвонили из больницы ночью. Я примчался, но... слишком поздно. Она умерла сразу, не мучилась. Это единственное, что меня утешает.
— Почему не сказал мне?
Саша посмотрел на меня:
— Ты её любила. Как дочь. Я не хотел, чтобы ты горевала так же, как я. Одного мне хватало.
— Я имела право знать, — сказала я. — Право горевать.
— Имела. Но я не смог. Прости, мама.
Мы сидели молча. За окном дождь усилился, капли барабанили по стеклу. В старой кастрюле что-то булькало — я поставила картошку и забыла.
— А Алина? — спросила я наконец.
— Коллега. Мы... сблизились. Она знает про Лену. Понимает, что я пока не готов к настоящим отношениям. Но мы подходим друг другу. По-другому, не как с Леной, но... подходим.
— Любишь её?
Он долго молчал.
— Не знаю. Может быть, полюблю. А может быть, любовь бывает только раз, и у меня она была.
Я встала, выключила газ под кастрюлей. Картошка разварилась, превратилась в кашу. Ничего, завтра куплю новую.
— Хочешь, расскажу тебе про папу? — спросила я, садясь обратно.
Саша удивился:
— Про папу?
— Когда я с ним познакомилась, я была влюблена в другого. Студента филфака, красивого, как киноартист. Он читал мне стихи, дарил цветы. Я думала — это навсегда.
Саша слушал внимательно.
— А потом он уехал в Ленинград, в аспирантуру. Обещал писать, звонить. Не писал. Я плакала месяц. А твой отец в это время каждый день приходил к нашему общежитию, ждал, пока я спущусь. Молчал почти всегда, только спрашивал: «Как дела?» И уходил.
— И что?
— А то, что любовь бывает разная. Та, первая, была как пожар — яркая и быстрая. А с папой... медленная, тёплая, надёжная. Мы прожили с ним двадцать два года. И каждый день он спрашивал: «Как дела?»
Саша кивнул.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать.
— Ничего я не хочу сказать. Просто... не спеши. И не закрывайся от меня. Я твоя мать. Что бы ни случилось.
Он обнял меня, крепко, как в детстве, когда чего-то боялся. Я погладила его по волосам — седые нитки на висках, когда появились?
— Прости меня, мам.
— Прощаю. Но больше не скрывай от меня горе. Его легче нести вдвоём.
После его отъезда я долго ходила по квартире. Открыла шкаф, достала коробку с шёлковым платком. Погладила ткань рукой. Может, когда-нибудь Алина его наденет. А может, нет. Не важно. Главное, что Саша живой, что рядом. А остальное... остальное приложится.
Кольцо с изумрудом я отнесла в спальню, положила в шкатулку к другим украшениям. Пусть полежит ещё. Время покажет.
На кухне я заварила чай, достала печенье. Съела одно — всё то же, с корицей. Лена любила такое. И тётя Галя любит, и Саша. А может, и Алина полюбит. Кто знает?
За окном дождь стихал. Скоро выглянут звёзды, придёт утро, начнётся новый день. Я буду печь хлеб, убирать в квартире, может быть, пойду в театр с подругой. Жизнь продолжается. Даже после самых больших потерь.
А Лена... Лена останется в памяти. В запахе корицы, в голубых розочках на чашках, в недошитых наволочках, которые так и лежат в корзине для рукоделия. Останется девочкой, которая называла меня мамой и мечтала о светлых шторах, чтобы утром проходило солнце.
Я допила чай и пошла спать. Завтра позвоню Саше, спрошу, когда мне познакомиться с Алиной поближе. По-настоящему. Может быть, она хорошая девушка. Может быть, они будут счастливы. Другим счастьем, не таким, как с Леной, но своим.
А может быть, и нет. Время покажет.
Главное — сын не один. Главное — он рядом. А всё остальное... всё остальное мы переживём. Вместе.