Вчера я нашла его кружку. Она стояла за моей любимой, синей в белый горошек, словно пряталась. Чёрная, с надписью «Понедельник — это состояние души». Мы купили её вместе на каком-то дурацком маркете возле метро, смеялись, что это самая депрессивная кружка на свете. А потом он пил из неё кофе каждое утро, когда оставался у меня. Я держу её в руках и понимаю — прошло уже три месяца. Три месяца, как Андрей уехал в Екатеринбург. И я так и не сказала ему самого главного.
Мы познакомились глупо — в очереди в налоговую. Я забыла паспорт, он предложил подвезти до дома и обратно. Потом был кофе в «Шоколаднице» напротив, потом ещё один, и ещё. Полгода мы кружили друг вокруг друга, как подростки. Он приносил мне книги, которые «обязательно нужно прочитать», я готовила ему пасту с морепродуктами, хотя ненавижу возиться с креветками. Мы гуляли по Чистым прудам, пока ноги не начинали гудеть, сидели на лавочках, обсуждали всякую ерунду — от сериалов до квантовой физики. Он умел слушать. Настоящее искусство в наше время.
За две недели до отъезда он сказал мне про Екатеринбург. Сидели на моей кухне, пили чай с печеньем «Юбилейное». Помню, как хрустело печенье, как тикали настенные часы — мамины ещё, с кукушкой.
— Мне предложили должность, — сказал он, не глядя на меня. — Руководитель отдела разработки. Зарплата в два раза больше. Квартиру дают служебную.
Я замерла с печеньем в руке. В горле встал ком.
— Это же... здорово, — выдавила я. — Когда?
— Через две недели нужно быть на месте.
— Так быстро.
Он поднял глаза, и я увидела в них вопрос. Тот самый вопрос, который висел между нами все эти месяцы. Но я отвела взгляд, стала собирать крошки со стола.
— Ну что ж, надо отметить, — сказала я слишком бодро. — Вино есть?
Следующие дни мы проводили вместе почти всё время. Он приходил после работы, мы готовили ужин. Он резал овощи, я колдовала у плиты. Включали музыку — он любил джаз, я терпела. Иногда он обнимал меня сзади, когда я помешивала что-то на сковородке, и мы стояли так, молча, пока не начинало подгорать.
— Знаешь, в Екатеринбурге красивые закаты, — говорил он как-то вечером. Мы лежали на диване, смотрели какой-то сериал про детективов. — И квартиры дешевле. Можно купить двушку с видом на пруд.
— Угу, — отвечала я, уткнувшись ему в плечо.
— Там есть хороший театр. Ты же любишь театр.
— Люблю.
Он замолкал, а я чувствовала, как бешено колотится его сердце. Или моё. Уже не разобрать.
За три дня до отъезда мы пошли гулять. Был тот редкий московский вечер, когда воздух чистый, небо розовое, и даже пробки кажутся не такими ужасными. Шли по Покровке, он рассказывал про нового начальника, какой он продвинутый, какие у них будут проекты. Я кивала, улыбалась, а внутри всё сжималось.
Возле какой-то кофейни он остановился.
— Маш, — сказал он. Просто «Маш», но я поняла всё. — Я думал... может, ты тоже... ну, в смысле, там правда хорошие возможности. Для дизайнеров тоже. Я узнавал.
Сердце ухнуло вниз. Вот оно. Момент.
— Андрей, я... мне нужно подумать. Это всё так внезапно.
— Конечно, — он улыбнулся, но глаза остались грустными. — Просто подумай, ладно?
В последний вечер он пришёл с вином. Хорошим, дорогим — я видела такое в «Азбуке вкуса» за три тысячи. Мы выпили его почти молча, сидя на полу возле дивана. По телевизору шёл какой-то фильм, но мы не смотрели.
— Завтра в семь утра поезд, — сказал он.
— Я провожу.
— Не надо. Терпеть не могу прощания на вокзалах.
Мы сидели, наши плечи соприкасались. Он взял меня за руку, переплёл пальцы. Его ладонь была тёплой, сухой. Знакомой.
— Маша, — начал он, и я поняла, что сейчас. Сейчас он скажет. Или спросит. Или...
— Хочешь чаю? — вскочила я. — Я заварю свежий.
Он отпустил мою руку. Медленно, пальчик за пальчиком.
— Давай.
Пока я гремела на кухне чайником, он собрал свои вещи. Немного — зарядка от телефона, книга, которую читал у меня, запасная футболка. Всё поместилось в его рюкзак.
У двери мы стояли долго. Он обнял меня, крепко, как будто хотел запомнить. Я уткнулась носом в его свитер — пах его парфюмом, немного табаком (он курил, когда нервничал), и чем-то своим, родным уже.
— Я буду звонить, — сказал он в мои волосы.
— Угу.
— И писать.
— Хорошо.
Он отстранился, посмотрел на меня. В прихожей было темно, только свет из кухни падал жёлтым квадратом на пол. Но я видела его глаза. В них было столько всего — надежда, грусть, ожидание. Он ждал. Давал мне последний шанс.
Скажи. Просто скажи. Три слова всего. Или даже одно — «останься». Или «люблю». Или «поеду с тобой».
Я молчала.
— Ну, пока, — сказал он наконец.
— Пока.
Дверь закрылась. Я прислонилась к ней спиной, сползла на пол. Сидела так, пока не заболели ноги.
Первую неделю он писал каждый день. Рассказывал про город, про работу, присылал фотки. «Вот мой вид из окна», «А это местный Арбат», «Тут такие пельмени делают!». Я отвечала смайликами, парой фраз. «Класс», «Здорово», «Рада за тебя».
Потом сообщения стали реже. Раз в два дня. Раз в три. Он звонил по выходным, мы болтали о всякой ерунде. Как дела на работе, какая погода, что нового посмотрел. Ни слова о нас. Ни слова о том вечере.
Через месяц я увидела в его сторис в инстаграме девушку. Ничего такого — просто компания в баре, она сидела рядом, смеялась. Рыжие волосы, веснушки. Красивая.
Через два месяца она появилась ещё раз. Они были вдвоём в каком-то музее. Он улыбался так, как улыбался со мной.
Вчера он выложил фотку с подписью «Домашний ужин». На столе две тарелки. Паста с морепродуктами.
Я закрыла инстаграм, удалила приложение.
Сегодня утром проснулась в пять. Не смогла заснуть. Пошла на кухню, наткнулась на его кружку.
Помню, как он пил из неё кофе, морщился — я делаю слишком крепкий. Как сидел в моей футболке с Микки-Маусом, читал новости с телефона, комментировал вслух. Как однажды разбил мою любимую тарелку и полдня ездил по городу, искал такую же. Не нашёл, купил похожую. Я сделала вид, что не заметила.
Почему я молчала? Страх? Да, наверное. Страх быть уязвимой, открытой. Мама всегда говорила — не показывай мужчине, что он тебе сильно нужен. Глупость? Тоже да. Думала, у нас есть время. Думала, он никуда не денется. Думала, можно ещё подождать, присмотреться, убедиться.
В чём убедиться-то? Что он хороший? Я это знала с первого дня. Что я его люблю? Знала с того момента, как он принёс мне ромашки — просто так, потому что увидел у бабушки в переходе и вспомнил, что я говорила, что это мои любимые цветы.
Гордость? Может быть. Не хотела бежать за ним в другой город. Не хотела выглядеть той, которая бросает всё ради мужчины. Хотела, чтобы он остался ради меня. Но разве я дала ему повод?
Сажусь за стол, открываю ноутбук. В черновиках висит письмо, которое я пишу уже месяц.
«Привет, Андрей. Как ты? Я тут подумала...»
Стираю.
«Андрюш, помнишь наш последний вечер? Я хотела сказать...»
Стираю.
«Я скучаю. Приезжай».
Стираю.
Достаю телефон. Его номер я помню наизусть, хотя он давно в чёрном списке — сама заблокировала, чтобы не написать пьяная какую-нибудь глупость.
Разблокировать? Позвонить? Сказать наконец?
Кладу телефон. Поздно. Есть моменты, которые не вернуть. Есть слова, у которых есть срок годности. «Люблю», сказанное через три месяца по телефону — это не то «люблю», которое он ждал тогда, глядя мне в глаза в тёмной прихожей.
Беру его кружку, наливаю себе кофе. Горький, крепкий, как он не любил. Сажусь у окна. За окном московское утро — серое, промозглое, november written all over it. Где-то в Екатеринбурге он, наверное, уже проснулся. Может, пьёт кофе из новой кружки. Может, та рыжая девушка делает его не таким крепким, как я.
В телефоне пиликает сообщение. Сердце замирает. Открываю — реклама от сотового оператора.
Усмехаюсь. Допиваю кофе. Иду собираться на работу.
Жизнь продолжается. Просто теперь в ней есть эта пустота размером с одного человека. Пустота размером с несказанное вовремя «люблю».
И его кружка, которую я так и не могу выбросить.