Дина поняла, что это он, ещё до того, как открыла дверь. По стуку. Осторожному, неуверенному — не так, как стучат почтальоны или соседи. Она посмотрела в глазок и на секунду замерла. Семнадцать лет — это много. Или мало. Смотря для чего.
— Привет, — сказал он, когда она открыла. Голос изменился, стал хриплым. Лицо осунулось, волосы поседели. — Можно?
Она молча отступила в сторону. Он прошёл, оглядываясь по сторонам, словно запоминал. В прихожей остановился, снял куртку. Движения медленные, осторожные.
— Кофе? — спросила Дина, направляясь к кухне.
— Не откажусь.
Она поставила турку на плиту, достала чашки. Руки не дрожали. Странно. Когда-то от одного его голоса по телефону у неё начиналось сердцебиение. Сейчас — ничего. Пустота. Даже не неприятная.
Он сидел за столом, смотрел в окно. На кухне пахло кофе и чем-то ещё — лекарствами, что ли. Или болезнью.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал он, когда она поставила перед ним чашку.
— Спасибо.
— А я — нет.
Дина пожала плечами. Он действительно выглядел плохо. Кожа серая, глаза запавшие. Руки — жилистые, старческие. Ему пятьдесят два. Выглядит на все шестьдесят.
— Рак, — произнёс он просто. — Лёгкие. Четвёртая стадия.
Она кивнула. Не «как страшно» или «мне жаль». Просто кивнула.
— Сколько времени?
— Месяц. Может, два.
— Понятно.
Помолчали. Он пил кофе, морщился — видимо, горячий. Дина смотрела на свои руки. На обручальное кольцо. Вышла замуж восемь лет назад. За хорошего человека. Спокойного. Надёжного. Того, кто не уходит.
— Где Женя? — спросил он наконец.
— На тренировке. Волейбол.
— Высокий?
— Метр восемьдесят пять.
— В тебя.
— Нет. В тебя.
Он усмехнулся. Грустно.
— Можно его увидеть?
Дина посмотрела на часы.
— Скоро придёт.
— А если он не захочет?
— Не знаю. Спросим.
Они сидели и молчали. На плите что-то булькало — она забыла выключить турку. Встала, выключила. Села обратно.
— Зачем ты пришёл? — спросила она.
— Не знаю, — ответил он честно. — Наверное, хотел перед смертью... Ну, ты понимаешь.
— Нет. Не понимаю.
Он посмотрел на неё внимательно.
— Ты изменилась.
— Время.
— Не только. Ты... другая. Спокойная какая-то.
Дина пожала плечами. Да, изменилась. Семнадцать лет назад она кричала, плакала, умоляла его не уходить. Хваталась за его рукав, как ребёнок. «Я тебя люблю! Мы справимся! Я не буду мешать!» А он стоял с каменным лицом и повторял: «Я не готов. Прости. Я не готов к семье».
Она помнила каждое слово. Каждую интонацию. Как он собирал вещи, а она сидела на кровати с животом в шесть месяцев и не понимала, что происходит. Как он сказал на прощание: «Не обижайся. Так лучше». И закрыл за собой дверь.
Потом были месяцы, когда она засыпала, обнимая подушку. Роды — одна, без него. Ночи с младенцем — одна. Детский сад, школа, болезни, праздники — всё одна. Годы работы на двух работах, чтобы свести концы с концами. Усталость, одиночество, медленное привыкание к тому, что больше никто не придёт.
А потом боль начала утихать. Сначала по часам, потом по дням. Потом она поняла, что может думать о нём спокойно. А потом — что не думает вообще.
— Женя знает про меня? — спросил он.
— Знает, что у него есть отец. Знает, что ты ушёл, когда он родился.
— И как он это... воспринимает?
— Никак. Это просто факт. Как цвет глаз.
Ключи в замке. Шаги в прихожей.
— Мам, я дома! — крикнул Женя.
— На кухне, — отозвалась Дина.
Он появился в дверях — высокий, широкоплечий, в спортивной форме. Увидел незнакомца, остановился.
— Женя, это... — начала Дина.
— Я понял, — перебил сын. Посмотрел на гостя внимательно, оценивающе. — Здравствуйте.
— Привет, — сказал тот. Голос дрогнул. — Ты... красивый парень.
Женя пожал плечами. Такой же жест, как у матери.
— Садись, — предложила Дина.
Сын сел напротив отца. Молча разглядывал его. Никакого волнения, любопытства, радости. Просто изучал, как экспонат в музее.
— Ты на меня похож, — сказал мужчина.
— Угу.
— Играешь в волейбол?
— Играю.
— Хорошо играешь?
— Неплохо. Меня в областную команду зовут.
— Поедешь?
— Не знаю ещё.
Разговор не клеился. Мужчина пытался расспросить сына о школе, друзьях, планах. Женя отвечал коротко, без интереса. Дина смотрела на них и думала, что они — чужие люди. Совершенно чужие. У них нет ничего общего, кроме ДНК.
— Ты на меня не сердишься? — спросил отец наконец.
Женя посмотрел на него с удивлением.
— За что?
— Ну... что ушёл. Что не был рядом.
— А зачем сердиться? — пожал плечами парень. — Это же ваш выбор был.
— Но ты же без отца рос...
— И что? У меня отчим есть. Хороший. Он меня в хоккей водил, на рыбалку. Учил машину водить.
Лицо мужчины дрогнуло.
— Понятно.
— А вы зачем пришли? — спросил Женя прямо.
— Я болен. Умираю. Хотел тебя увидеть перед... ну, ты понял.
— Понял. — Женя встал. — Ну, увидели. Мам, я в душ схожу, потом уроки делать буду.
— Иди.
Сын вышел. Послышался шум воды.
— Он меня ненавидит, — сказал мужчина.
— Нет. Он тебя просто не знает.
— Это хуже.
Дина молчала. Да, наверное, хуже. Ненависть — это хоть какая-то связь. А равнодушие — это пустота.
— Он хороший парень, — продолжал гость. — Умный. Красивый. Спокойный, как ты. Ты хорошо его воспитала.
— Мы. Мы с мужем.
— Да. С мужем. — Он замолчал, потом добавил: — Прости.
— За что?
— За всё. За то, что ушёл. За то, что не помогал. За то, что...
— Не надо, — перебила Дина.
— Надо. Я должен был сказать.
— Должен кому?
Он растерялся.
— Ну... тебе. Ему.
— Зачем?
— Чтобы... попросить прощения.
Дина посмотрела на него долго, внимательно.
— Ты хочешь, чтобы я сказала: «Ничего, я тебя прощаю»?
— Ну...
— Зачем тебе это?
— Чтобы легче умирать было, — признался он честно.
Дина кивнула.
— Понятно.
Они помолчали. В ванной всё ещё шумела вода.
— Я тебя прощаю, — сказала она наконец.
— Правда?
— Да. Но это ничего не меняет.
— То есть?
— То есть я тебя прощаю, но это не значит, что я забыла. Или что мне не было больно. Просто... это неважно уже.
Он кивнул. Допил кофе.
— Мне пора, — сказал он.
— Да.
Они встали. Он надел куртку в прихожей. Дина стояла рядом, смотрела, как он застёгивает молнию. Руки у него дрожали.
— Можно я иногда буду звонить? — спросил он. — Узнавать, как дела. У Жени.
— Можно.
— Спасибо.
Он повернулся к двери, потом обернулся.
— Дина...
— Что?
— Я любил тебя. Правда любил. Просто... не умел.
— Знаю.
— И жалею. Что ушёл.
— Знаю.
— Ты была права тогда. Мы бы справились.
— Наверное.
Он открыл дверь, вышел на лестничную площадку. Обернулся ещё раз.
— Прощай.
— Прощай.
Дина закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. Слушала, как он спускается по ступенькам. Шаги медленные, тяжёлые. Потом хлопнула дверь подъезда.
Из ванной вышел Женя — в халате, с мокрыми волосами.
— Ушёл? — спросил он.
— Ушёл.
— Странный он какой-то.
— Больной.
— Да не в этом дело. — Женя подошёл к матери. — Мам, ты как?
— Нормально.
— Правда?
— Правда.
Сын обнял её, поцеловал в макушку.
— Хорошо. А то я думал, ты расстроишься.
— Нет. Не расстроилась.
И это была правда. Она не расстроилась. Не разозлилась. Даже не разжалобилась. Семнадцать лет назад она рыдала и кричала: «Как ты можешь?!» А сегодня просто закрыла дверь и подумала: всё правильно. Всё, как должно быть.
Он пришёл попросить прощения — она простила. Не из великодушия, не из жалости. Просто потому, что обида больше не помещалась в её жизни. Места не было.
Дина прошла на кухню, убрала чашки, вымыла турку. На подоконнике стояли цветы — фиалки, которые подарил муж. Скоро он придёт с работы, они поужинают всей семьёй, посмотрят новости, лягут спать. Обычный вечер. Обычная жизнь.
А где-то идёт по улице больной, одинокий человек и думает о том, что было семнадцать лет назад. Жалеет. Боится смерти. Хочет прощения.
Она его простила. Но не потому, что он этого хотел. А потому, что ей так легче. Прощение — это не подарок для того, кого прощаешь. Это подарок для себя. Возможность отпустить. Перестать носить в сердце чужую тяжесть.
Дина посмотрела в окно. Внизу горели фонари, шли люди. Жизнь продолжалась. Её жизнь. Настоящая. Без боли, без обид, без того, что было когда-то и прошло навсегда.
Она даже не заплакала.