В современном мире политика часто представляется как арена, где идеалы демократии, прав человека и международного права доминируют над грубой силой. Однако реальность международных отношений и внутренней политики государств свидетельствует об обратном: право сильного остается единственным настоящим правилом, определяющим исходы конфликтов, распределение ресурсов и формирование глобального порядка. Эта концепция, известная как "might makes right" на английском, подразумевает, что мораль, справедливость и нормы устанавливаются теми, кто обладает наибольшей властью — военной, экономической или политической. Слабые нации или группы вынуждены подчиняться, а попытки навязать "правило закона" без подкрепления силой обречены на провал. В этом эссе я аргументирую, почему право сильного не только отражает историческую и текущую практику политики, но и является неизбежным принципом в анархичной системе мира. Мы рассмотрим исторические корни этой идеи, ее теоретические основы в реализме, примеры из современной геополитики, контраргументы либеральных идей и, наконец, почему игнорирование этого правила приводит к упадку.
История человечества полна примеров, где сила определяла "право". Еще в Древней Греции Фукидид в "Истории Пелопоннесской войны" описывал, как афиняне оправдывали свою агрессию против Мелоса словами: "Сильные делают то, что могут, а слабые страдают то, что должны". Это классическое выражение права сильного иллюстрирует, что в отсутствие высшей власти государства действуют исходя из своих интересов, а не абстрактных норм. В эпоху Возрождения Никколо Макиавелли в "Государе" развивал эту идею, подчеркивая, что правитель должен быть львом и лисой — сильным и хитрым, — чтобы удерживать власть, а мораль вторична по отношению к эффективности. Макиавеллизм стал основой для понимания политики как игры сил, где добродетель без мощи бесполезна.
В Новое время Томас Гоббс в "Левиафане" описывал естественное состояние как "войну всех против всех", где жизнь "одинока, бедна, беспросветна, зверска и кратка". Государство возникает как монополия на силу, чтобы предотвратить хаос, но на международном уровне такая монополия отсутствует, и государства остаются в гоббсовском состоянии, где право сильного правит бал. Просвещение и либерализм попытались смягчить это: Джон Локк и Жан-Жак Руссо говорили о естественных правах и социальном договоре, но даже они признавали, что без силы эти права не защищены. В XIX веке социальный дарвинизм, вдохновленный Чарльзом Дарвином, усилил эту идею: Герберт Спенсер ввел "выживание наиболее приспособленных", применяя его к обществам и нациям. Империализм европейских держав — от Британской империи до колонизации Африки — оправдывался именно правом сильного, где "цивилизованные" народы имели "право" доминировать над "дикарями".
Двадцатый век, несмотря на создание Лиги Наций и ООН, подтвердил доминирование силы. Первая и Вторая мировые войны были триумфом права сильного: нацистская Германия и фашистская Италия открыто провозглашали превосходство силы, а послевоенный порядок определялся победителями — США и СССР. Холодная война была эпохой баланса сил, где ядерное оружие делало "право" взаимно гарантированным уничтожением. Деколонизация в Азии и Африке не изменила сути: новые государства часто становились ареной для вмешательства сверхдержав, как в Вьетнаме или Конго. В постсоветскую эпоху США, как единственная сверхдержава, навязывали свой порядок — от вторжения в Ирак в 2003 году до поддержки "цветных революций" — под предлогом демократии, но на деле используя экономическую и военную мощь.
Теоретически право сильного лежит в основе реализма в международных отношениях. Ганс Моргентау в "Политике среди наций" утверждал, что государства преследуют национальные интересы через силу, а мораль — это маска для власти. Неореализм Кеннета Вальца подчеркивает анархию системы: без центральной власти государства вынуждены полагаться на самопомощь, что приводит к балансу сил или гегемонии. Джон Миршаймер в "Трагедии великих держав" развивает наступательный реализм, где государства стремятся к максимальной мощи, чтобы выжить, а "право" — это то, что диктует сильнейший. Эти теории контрастируют с либерализмом (Вудро Вильсон, Джозеф Най), который верит в институты и мягкую силу, но даже либералы признают, что без жесткой силы (hard power) институты бессильны. Например, Международный уголовный суд преследует только слабых лидеров, как в Африке, но игнорирует США или Россию.
В экономической политике право сильного проявляется в глобализации: транснациональные корпорации и богатые страны диктуют правила через ВТО и МВФ, навязывая неолиберализм развивающимся нациям. Критики, такие как Джозеф Стиглиц, называют это "глобализацией для богатых", где сильные пишут правила. Внутренняя политика тоже подчиняется этому: в авторитарных режимах, как в России или Китае, власть держится на силе спецслужб и пропаганды, а в демократиях — на экономической элите, как в США, где лоббизм корпораций определяет законы.
Современные примеры подтверждают, что право сильного — единственное правило. Возьмем российско-украинский конфликт: Россия, опираясь на военную мощь, аннексировала Крым в 2014 году и вторглась в 2022-м, игнорируя международное право. Западные санкции — это тоже проявление силы, экономической, но без военной интервенции они не останавливают агрессию. Как отмечается в анализе, "might makes right" возвращается с национализмом, как в политике Путина. Аналогично, Китай в Южно-Китайском море строит искусственные острова, нарушая конвенции ООН, потому что его флот и экономика позволяют это. США под Трампом проводили "транзакционную" политику, где сильные сделки с Украиной или Саудовской Аравией ставились выше норм. В Ближневосточном конфликте Израиль, поддерживаемый американской мощью, игнорирует резолюции ООН по Палестине, демонстрируя, что сила определяет "право" на землю.
В Африке и Латинской Америке право сильного видно в неоколониализме: Китай инвестирует в инфраструктуру, но на условиях, выгодных Пекину, создавая долговые ловушки. Внутренняя политика: в США республиканцы и демократы соревнуются в использовании силы — от иммиграционной стены Трампа до санкций Байдена. Популизм Орбана в Венгрии или Болсонару в Бразилии показывает, как сильные лидеры переписывают конституции под себя. Даже в ЕС, где правило закона провозглашается идеалом, миграционный кризис 2015 года и Brexit выявили, что национальные интересы (сила) превалируют над общими нормами.
Критики права сильного аргументируют в пользу правила закона и этики. Питер Кропоткин в "Взаимной помощи" подчеркивал кооперацию как основу эволюции, а не конкуренцию. Современные либералы, как Фрэнсис Фукуяма, верили в "конец истории" с триумфом демократии, но реальность опровергла это. В статье о кризисе норм против силы отмечается, что атака на принцип ненападения приводит к хаосу, но авторы признают, что без силы нормы рушатся. Этические аргументы, как в либертарианстве, утверждают, что "might does not make right", но в реальности право требует силы для защиты. Конструктивисты, как Александр Вендт, говорят, что нормы социально конструируются, но даже они зависят от доминирующих акторов.
Несмотря на критику, право сильного остается единственным, потому что альтернативы — утопии. ООН бессильна без вето постоянных членов; ЕС борется с внутренними разногласиями. В эпоху климатических изменений и ИИ сильные (США, Китай) будут диктовать правила, а слабые — адаптироваться. Игнорирование этого приводит к упадку: Османская империя или Советский Союз пали, не сумев сохранить силу.
В заключение, право сильного — не циничная доктрина, а реальность современной политики. Оно стимулирует инновации и выживание, но требует этического баланса, чтобы избежать катастроф. Нации, признающие это, процветают; остальные — жертвы. В мире анархии сила — единственный арбитр, и политика без нее — иллюзия.