Воспоминания Людмилы Ивановны Рикорд
Прошло четыре месяца после моего замужества. Муж мой, Петр Иванович Рикорд, с производством в чин флота капитана 1-го ранга, назначен был начальником Камчатской области, сроком на 5 лет, кроме проезда туда и обратно, на что требовалось более полутора лет.
16-го февраля 1817-го года, на Васильевском острове, по 14-й линии за Малым проспектом, уложив все свое имущество в просторную дорожную кибитку, мы с мужем уселись в ней и тройка удалая с колокольчиком из Валдая, с веселым ямщиком, быстро помчала нас в заставе, где, простившись с друзьями, нас провожавшими, мы пустились по московскому тракту, по ухабистой дороге.
Кибитку нашу бросало во все стороны и нередко выбрасывало нас из нее в снеговые сугробы. При такой беспокойной езде, мы ехали день и ночь до Москвы, где пробыв одну неделю, снова в той же кибитке поехали далее по сибирскому тракту к Иркутску. Ночлеги имели только по городам.
24-го марта, накануне св. Пасхи, мы въехали в Томск, на расстоянии от Петербурга в 4527 версты.
В Томске, радушный прием губернатора, г-на Илличевского, и его супруги сохранится навсегда в моей памяти с благодарностью. Заботливость их доставила нам, утомленным мучительным путем, покойное помещение и всевозможные увеселения по случаю праздника Светлой недели; всё выказывало их образованность, доброту души и сочувствие к заезжим, у которых сердца томились тоской по родным и родине, особенно в такие торжественные дни, какими почитаются дни святой Пасхи.
В конце Фоминой недели мы оставили, не без сожаления, Томск, и в полуоткрытом, без рессор, тарантасе, по дороге, еще не совсем просохшей, мы двинулись в дальнейший путь. Трава стала показываться, лес начинал распускаться и на обширных полянах красовались группами развесистые березы огромной высоты; на ветвях их сидели стаи куропаток и тетеревов; вообще места были приятные для глаз, но безлюдные и пустынные.
Дикие козы часто перебегали через нашу дорогу. Таким путем, безостановочно, проехали мы 1500 верст и остановились на берегу реки Ангары.
В сторону от дороги нашей виден был мужской монастырь Иннокентия, с красивою церковью и каменными зданиями; мы туда отправились, чтобы приложиться к мощам. Возвратившись оттуда, взошли на паром, который и перевез нас через реку Ангару, необыкновенно быструю, с прозрачною, чистою водою; мы сошли с парома на пристань у каменных триумфальных ворот, роскошно и красиво устроенных при въезде в столицу Сибири - Иркутск, где, по делам службы мужа моего, остались более месяца.
Город этот довольно обширный, есть каменные двухэтажные дома, но большая часть одноэтажные деревянные. Высшее общество, в которое я должна была с мужем являться, состояло из чиновников и их семейств, было в заметном подобострастии в первенствующим лицам; своеобразие в приличиях и действиях немало меня поразило (дамы, приезжающие с визитами или по приглашению, войдя в гостиную, где на диване сидела супруга губернатора, низко ей кланялись, а она, сидя, протягивала им руку, которую те целовали).
Из Иркутска до Якутска расстояние до 3000 верст нужно было плыть по величественной реке Лене, на простого устройства барке, - с весьма незатейливым помещением. Выбирать было не из чего: эта барка была единственным судном для пользования проезжающих по реке Лене, и местное ее название было "павозок"; перебравшись на нее, мы нашли помещение свое довольно сносным и плаванье наше по ней составляло самое приятнейшее из всех наших разнообразных путешествий.
Берега реки Лены вычурно красивы; я почти не сходила с палубы барки, и на протяжении 3-х тысяч верст пути мы видели только два небольших уездных городка, у которых приостанавливались на короткое время.
27-го мая, в теплый праздничный день, по 14-тидневном плаванье, павозок наш остановился у правого берега реки Лены, на котором красовался город Якутск.
Здесь ширина Лены, как мне сказали, доходит до 15-ти верст. Берег реки был усеян народом, всё обозначало праздничное гулянье и ожидание прибытия первого военного судна; городская полиция и сам начальник Якутской области, г-н Миницкий (Михаил Иванович), с семейством, стояли на берегу, будучи дружески знаком с моим мужем.
Когда перекинута была с береговой пристани на наше судно обитая красным сукном дощатая половица, то г-н Миницкий приблизился к нам, радостно обнялся и поздоровался с моим мужем, и потом, взяв за руки его и меня, ввел на парадную перекладину, которая вдруг под нами переломилась пополам и мы все полетели в реку, глубиною до трех саженей! С этой минуты я более себя не помнила, и, очнувшись, увидела, что нахожусь в коляске окутанная, в чужом платье и салопе; в таком виде привезли меня в дом начальника, где были приняты все меры, чтоб меня успокоить и уложить в постель.
На другой день я была уж на ногах; тогда пересказали мне обо всей опасности нашего падения, об удивительном и отважном действии жителей и полиции для нашего спасения.
В дружеском к нам семействе г-на Миницкого мы пробыли в Якутске, в приятном времяпровождении более двух недель, время, которое потребовалось для приготовления на необычный, в 1500 верст, переезд верхом на лошадях; багаж наш увязывали в тюки, обшивали кожей, связывали ремнями, чтобы перекладывать их через спину лошадей; для такого переезда нам понадобилось около 100 лошадей. Для всех были приготовлены лошади с казацкими седлами: дамское седло не годилось для такой дороги.
На загородную площадь, где всё было готово к отправке нас и нашего имущества, мы приехали из города в коляске: казаки рассадили нас на осёдланных коней и в сопровождении, их одна лошадь за другою, потянулись вперед.
Здесь не было того, что называем мы "дорогой": по выбитым в разных направлениях тропам брели лошади по своей воле. Таким же неудобным путем производилось снабжение и продовольствие двух областей, Камчатской и Охотской. Нам сопутствовал негоциант-американец г-н Пигот; при мне была моя горничная.
Когда нас на площади рассадили на лошадей, то надели на наши головы что-то вроде фонаря, сшитого из прозрачной ткани, вытканной из конского волоса, нарочито, для сего употребляемой для защиты от комаров; кроме того, дали еще в руки по махалке из конских волос, чтобы отмахиваться от этих кусливых насекомых, наполняющих воздух и не дающих ни днем, ни ночью покоя.
В таких донкихотских костюмах мы путались по тропинкам, подвергаясь ежечасным опасностям.
Этот наш ужасный переезд окончился в городе Охотске, у самого Восточного океана. Яблоновый хребет, растянутый на 800 верст, загромождает это пространство вязкими болотами, местами усыпанными крупными камнями, быстрыми реками, через которые я переплывала, будучи опоясана поясом, концы которого по обеим сторонам возле меня держали казаки; лошадь плыла, а я крепко держалась за ее гриву.
Переплыв на другой берег, остановились, сняли с себя все мокрое и, переодевшись в сухое, снова пустились в путь. Во весь переезд я не видела ни одного жилья. Служащим, вместо станций, земляным юртам с дымными очагами, даже и в дождливую погоду, мы предпочитали палатку, которая была с нами.
Перебираясь через знаменитый Яблоновый хребет, мы приостановились на высочайшей из его гор под названием Юникон, и высотой до 6000 футов высоты. Мы сошли с лошадей. Величественный и ужасающий вид был перед глазами моими! Весь горизонт застилали густые облака, сквозь которые, высунувшаяся вершина горы казалась островом этого облачного моря.
Небольшая площадка, на которой мы остановились, была вершиной горы Юникон, где, вместо зеленой травы, черный, густой мох выстилал крупные камни. Ни птицы, ни червя, и даже ни одного комара! Вид этой величественной и вместе грустной, ужасающей пустыни навсегда впечатлялся в моем воображении. Мы оставались более часу в этом вышеоблачном месте, и к концу дня спустились на низменность, оставив все горы за собою.
20-тидневный путь своей верховой езды мы окончили в самом городе Охотске, где остались ожидать прибытия казённого судна, чтобы на нем отправиться к полуострову Камчатка, в Петропавловский порт.
Охотск стоит на низменном берегу океана. Постройки в городе весьма бедные, климат самый суровый: в июле еще топят печи; постоянный шум от высоко вздымающихся на берег волн, неумолкающий ни днем, ни ночью, не давал мне спать и я от тоски заливалась слезами.
Из Охотска на двухмачтовом военном бриге мы, довольно благополучно выдержав несколько порядочных бурь, в 25 дней проплыли более 3000 верст и 25-го августа вышли на берег полуострова Камчатки.
Петропавловск, порт, назначенный для пребыванья начальства, находится между двух высоких и длинно протянувшихся гор, в ущелье коих стояла низенькая убогая церковь; близ нее не более 50-ти хижин с травяными крышами (там нет соломы), без дворов, без ворот и пристроек, без улиц; постройки в беспорядочном виде разбросаны были по берегу гавани, составляя городское заселение; казённые здания выказывались более, нежели в скромном виде.
Нас проводили в дом, назначенный для начальника области. Взошедши туда с мужем моим, мы нашли четыре небольшие комнаты; стол и стулья простого дерева составляли весьма скудную обстановку назначенного для нас жилища. Но всего грустнее для меня было то, что в оконных рамах небольшого размера не было стекол, а вместо них была вставлена слюда, кусочками сшитая.
Свет через слюду в комнату проникал тускло, а вид через окна был неясный. Дом этот стоял близ морского берега, и в тихой воде гавани отражались, как в зеркале, вершина дымящейся Авачинской сопки и хижины городского селения на берегу. Воды здешнего океана изобилуют разного рода рыбою, морскими зверями и, между прочими, китами; я часто выходила на морской берег, любуясь плывущим густым стадом.
Порода тамошних рыб похожа на осетров, весьма вкусная и жирная; мелкая рыба, похожая на сельдей, появляется густыми стадами, и тогда-то кит, открыв пасть, захватывает массами эту рыбу. Нередко, сидя в своей комнате у окна, я вздрагивала, когда кит, подплыв, выбрасывал фонтан воды из высунувшейся головы и, страшно фыркнув, проворно уходил прочь.
В одно лето, жители известили мужа моего, что мертвый кит выброшен на берег моря в 5-ти верстах от нашего жилища.
Я не хотела отстать от компании, которая состоялась для поездки к киту, и рано утром мы туда отправились верхом. Этот небольшой переезд был соединён со значительным затруднением и неудобством: трудно было пробираться по местности, где не было никакого сообщения; при нас было 4 солдата с заряженными ружьями, для обстреливания нашего шествия от нападения медведей, которые в значительном числе везде разгуливали и собирались на ночную работу около кита: обрывать с него жир.
6 человек тащили легонький, из коры березы сшитый, челночок, чтобы переплывать быстрые, узенькие речушки; кроме того, они несли за плечами палатку, самовар и провизию; два солдата были с топорами, чтобы устраивать мосточки и застилать ручьи.
На этом пятиверстном расстоянии мы переплыли в челноке, по одному человеку вмещавшем, две реки; осторожно переходили по сделанным тогда же перекладинам через быстрые ручьи; пробирались по тундре, поросшей такою высокою травою, что я, сидя на лошади, должна была руками отбрасывать голову от опутывающих её травяных стеблей, которые удивляли меня своим роскошным ростом.
Каждые полчаса, солдаты отстреливались от медведей, а большая часть нашей дороги была не более, как вытоптанные ими тропинки.
Наконец, после 6-часовой езды, мы выбрались на простор и свободно вздохнули, увидев, перед собою сливающийся с небом океан и спустились на низменный его берег. Пройдя не более 100 шагов, мы были остановлены значительною возвышенностью, закрывшею от нас и море и горизонт. Это лежал мертвый кит, волнами моря выброшенный на песчаный берег! Объём этого морского чудовища нелегко было окинуть главами. Кит этот был в длину 12 саженей (около 25 м).
Меня поразили его огромность и безобразие! У него все тело покрыто короткою, серого цвета, щетиною, которая лоснится от проникавшего через тонкую кожу жира. С помощью провожатого, я поднялась с хвоста на спину и прошла по ровной спине кита 48 шагов. Я ступала по нем, как по туго набитой подушке; ноги скользили и вдавливались в его мягкое и жирное тело, которое нисколько не было испорчено и не имело никакого запаха.
Пройдя два раза по ровной поверхности спины, я спустилась к голове и к отверстию на ней, из которого он выбрасывает фонтан воды, саженей до трех высотою. Я опустила палку, длиною до трех аршин, нарочито для этого изготовленную, которая и ушла вся туда. По обеим сторонам головы кита лежали длинные (более трех саженей) усы его, чёрного цвета, более трех вершков толщиною, доски; по краям их висели, как бахрома, издерганные временем края усов; кит лежал спиною вверх; от головы я прошла еще раз по спине и спустилась с хвоста.
Выкинутый кит составил для тамошнего бедного края Богом данную манну. Такие случаи бывают очень редки: во все 7-летнее наше пребывание там, это случилось только один раз; поэтому со всего полуострова Камчатки собрались жители с женами и детьми. Все население торжественно пировало, берег усыпан был людьми всех возрастов. Разводили огни, в котлах булькал жир, и жители, засыпав его мукою или крупою, аппетитно кушали такую своеобразную похлебку.
Дети бегали с кусками белого жира в руках и смаковали их с большим удовольствием. Множество собак, которые заменяют там лошадей, обрывали у кита с боков кожу с жиром.
По виду китовый жир походит на свиной: он очень белого цвета; но вкус его неприятен.
Работа около кита кипела. Приехавшие за добычей взбирались на спину кита и вырезали квадратные куски жира величиною в аршин; и такой-то величины кусками изрезывалась спина в глубину на три яруса! И все это был чистый белый, плотный жир, а затем уже оставалась жидкая внутренность, в которую рабочие остерегались попасть. Чтоб не соскользнуть, они опоясывали себя веревками и опускались по лестнице, чтобы не утонуть во внутренности кита.
Иностранцы-китоловы вытапливают жир с одного такого кита более 250 бочек. Неуклюжее это животное терпит от преследований других мелких морских зверьков, которые вырывают у него для своего лакомства язык в тот момент, когда ким растворяет свою огромную пасть, чтоб схватить мелкую рыбу для своей пищи. Камчадалы сказывали, что и этот кит был без языка.
Работа над китом продолжалась более месяца; жители были вполне осчастливлены этою легкою и богатою добычею и благодарили за то Бога.
День склонялся к вечеру, а потому мы, оставшись совершенно довольны зрелищем, возвратились тем же путем домой.
Примечание. Значительной величины китовые усы находятся в Стрельне, у дворца его императорского высочества великого князя Константина Николаевича. Усы эти представлены были мною его высочеству, в исполнение "завещания покойного моего мужа, после его смерти" (1855). Они и теперь стоят там, в саду, близ дворца, у гимнастики для детей.
С.-Петербург, 1878 г.