Писал картину - вспоминая о тяжелом детстве. Валерий Ярош

Работаю над картиной с ориентировочным названием «Эвакуированные», а в памяти моей всплывают сцены из жизни в те далёкие военные и послевоенные годы. На первом плане картины — моя добрая бабушка, Пелагея (Полина) Ивановна, и суровый дед Демьян Андреевич, пережившие революцию, гражданскую и две мировые войны. Иногда дед вспоминал морскую службу. Как мимо матросов, стоявших неподалёку на корабле, близко к ним пролетала шаровая молния. К счастью, никого она не задела. Как спасал тонущую подводную лодку. Стажёры оставались флажки в люке, что привело лодку к затоплению. Показывал медаль, полученную за спасение. На его руках умер юнга с крейсера «Варяг».

— Найти бы родственников моряка. Я бы всё им рассказал, — говорил дед.

Мое детство в эвакуации. 89х90. 2020 Ярош В.И.

Я с восхищением слушал, когда он вспоминал о зимнем купании в проруби в Петербурге. Для меня статью привить себя, а смогу ли я сознательно войти в ледяную воду. Ведь я иногда и без воды замерзаю.

Такая возможность представилась в Кингисеппе. Работа с чрезмерной школьной нагрузкой в четырёх общеобразовательных школах одновременно, нужен был стресс, нужно было переключиться на ночной отдых. А тут подвернулся случай. Стояла хорошая погода и мы со Славой Тутовым, соседом по коммунальной квартире, поехали гулять по берегу Луги. За профилакторием, на противоположном берегу, мужчина полностью раздевается, его сверкающее белизной тело погружается в холодную воду. Оказалось, он проверял рыбацкие сети.

«Давай окунёмся, только ты первый» , — предложил Слава. Я согласился. Вода «обжигала» тело. Плавали недолго. Приятное ощущение холодной воды сохранялось до самого дома. Понравилось. И мы вечерами стали ходить на речку. Сначала плавали в просто холодной воде, постепенно река замерзала, затягивалась льдом. На изгибе реки, среди мелких льдинок, продолжали испытывать себя, помогая друг другу выбираться из воды. Постепенно наши, из-резанные льдинками, тела привыкали к хо-лоду. Мерзли только стопы ног и кисти рук.

До первой мировой восемь лет дед служил во флоте в Кронштадте и Санкт-Петербурге на Дворцовой площади за себя и за брата. На мой вопрос видел ли он царя дед отвечал, что по площади проезжали кареты, а кто там царь или не царь, не знает. Временами посещал Морской Никольский собор в Кронштадте, в котором в то время служил Иоанн Кронштадтский. На корабле ходил вокруг Европы. Побывал в разных странах. Так во Франции увидел обувь на деревянной подошве и сам стал прибивать верх обуви к доске, вырезанной по форме ступни.

Целое лето в ней ходил. Дед рассказывал причину демобилизации: правительство страны дало возможность отдохнуть опытным ратникам, чтобы в нужный момент призвать их на войну с Турцией за проливы Босфор и Дарданеллы.

Осуществлению планов помешали события внутри страны. После демобилизации жили в г. Любава (Лиепая). Раз в месяц оттуда пароход увозил эмигрантов в США (Новый Свет). На вопрос, почему не уехали, дед ответил, что хорошо там, где нас нет. С Любавы вернулись на чернигов-щину в родной хутор Бильмачёвка возле Бахмача. Там они встретили гражданскую войну. Моя мама, Нина, со слезами вспо-минала это время. Ее, маленькую девочку, допрашивали: «Где отец прячет зерно?»

А самого отца уводили на кладбище расстреливать. Ничего не добившись - отпускали. Часто приходили по ночам к дому, требовали открыть дверь, иногда мяукали по-кошачьи. Дед с топором стоял у окна в ожидании.

В конце тридцатых годов мама уехала в г. Днепропетровск. Работала в столовой, благодаря чему она всю свою жизнь прекрасно готовила, с большой выдумкой и разнообразием. Как художник подбирает цвета красок, перед тем, как положить их на холст, так мама относилась к приготовлению пищи. Бывало я учу уроки, мама подходит с ложкой борща: «Попробуй, чего не хватает?» Многое, что она делала, я никогда не встречал. Хотя бы взять «накотки». На доску насыпается мука, на неё пшено и ладонью круговыми движениями накатывается мука на пшено. Получаются маленькие шарики из муки, а внутри шарика зёрна пшена. Затем варится в молоке.

В Днепропетровске мама ходила в театр. Она знала и дома пела женские и мужские партии из оперы «Наталка Полтавка». Мне повезло увидеть эту оперу в Краснодаре на гастролях Киевского театра. Почему-то в моей памяти отложилась песня про казака Голоту, особенно слова "к... пили наливку, пили горилку, тай мед будем пить, а кто с нас браться будет смеяться, того будем бить". Училась мама играть на бандуре. У нас, как память о пропавшем без вести дяде Константине, хранили балалайку. Мама показывала мне элементы игры на ней.

В 1940 году родился сын. В начале войны с ребёнком на руках, спасаясь от бомбёжек, вернулась к родителям и вместе с большим потоком беженцев в товарных вагонах отправились на восток в Россию.

Быстро наступали немецкие войска. Нужно было спасать армию. На станции Поныри в Курской области всех гражданских с поезда высадили. Вагоны заполнили военными, и поезд отправился дальше. Люди разбрелись по окрестным селам. Мы попали в село Брусовое, через которое проходила Курско-Орловская дуга с рядом значительных, вошедших в историю, битв. Впоследствии я ощутил эхо войны, побывав на местах сражений, запечатлённых в многочисленных памятниках.

На пьедесталы поднялись танки, пушки; на воинских захоронениях - скульптуры солдат с автоматами. Но это уже после войны.

А воспоминание о войне, из-за моего маленького возраста, обрывочное, несвязанное. В памяти отпечатались отдельные эпизоды того тяжелого времени. Хорошо помню бомбоубежище, вырытое на два дома в стороне между избами, и хозяев, приютивших нас. Земляные чёрные ступеньки вели внутрь совершенно тёмного убежища. Вход был открытый, и через него я видел светящиеся ракеты в ночном небе. Мне почему-то казались огненными столбами. Услышав приближающийся гул самолётов, маме я говорил, что летит «нема». Все бежали в бомбоубежище. В соседнем доме жили, как мне тогда казалось, старенькие люди «дядя Коля» и «тётя Катя». У них вся стена была в маленьких иконах. До сих пор помню приятные и непривычные для меня цвета на иконах, которых в природе я не видел. При нарастающем гуле самолёта все спешно бежали в укрытие. Дядя Коля первым прибегал в бомбоубежище и громко жене кричал: «Катюш, Катюш! Сюда! Скорей сюда!»

Трудно представить, что чувствовали во время бомбежки собравшиеся из двух домов взрослые люди в неосвещённом, сыром убежище, больше похожим на крытую яму. Из детей я был один. Страха не чувствовал. Рядом была мама.

Так мы оказались на оккупированной немцами территории. Немцев не помню. Мама говорила, что они давали маленькому мне водку и называли коммунистом..

Помню в деревне большой переполох: В наше бомбоубежище провалилась корова. Как мамонт в далёкие времена, перепуганная стояла в глубокой яме. На улице темнело. Забегали люди по посёлку в поисках крепких верёвок или ремней.

Нашли. В полной темноте в двух местах подвели под корову верёвки и её подняли. К счастью, в тот момент людей в убежище не было.

После освобождения Брусового от немцев меня крестили. Крестной была приютившая нас хозяйка, Катя. Церкви в деревне не было. Мы шли пешком в другую деревню со знакомой девочкой, которую тоже крестили.

Был голод. У нас ни продуктов, ни денег. Дядя Гриша, тогда ещё мальчишка, ходил по деревне, побирался. Мне приносил посиневшие оладьи и блинчики. Они не были горькими, как то, что пекла мама.

Видимо добавляла горчицу. «Лучше дайте мне меньше, только не горькое», - просил я

Мама устроилась на работу в открывшуюся единственную в селе сапожную мастерскую в конце деревни у огромного заброшенного сада. Для меня оставаться дома одному был конец света. После ухода мамы на работу я выходил из избы и незаметно на определённом расстоянии шёл за ней и, к её удивлению, показывал-ся в мастерской. Отводить меня назад далеко, и я оставался на маминой рабо-те. Мастерская представляла большую; освещённую солнцем комнату. Несколько человек сидели за столами, на которых лежали заготовки к обуви и готовые изделия, потемневшие деревянные колодки разных размеров, сложенных из двух частей, и много мелких других предметов:

Мне понравился маленький, с ладонь, деревянный сапожок для заглаживания швов на изделиях. От частого применения он смотрелся блестящим и гладким.

С интересом наблюдал за работой мамы, когда из берёзовых заточенных пластинок она делала гвозди и прибивала ими подошвы к сапогам, или как подшивала валенки двумя иголками или шилом и иголкой одновременно снаружи и изнутри.

Сколько ни пытался повторить, у меня не получалось.

В ожидании мамы играл в саду среди прыгающих зелёненьких кузнечиков и разноцветных бабочек. Здесь были вкусные мелкие разных сортов дикие груши, кислые душистые яблоки - антоновка.

Светило яркое ослепляющее солнце, и в воздухе от цветов и трав стоял приятный, завораживающий запах.

Однажды мне, гуляющему возле дома; почтальон дал письмо, не треугольник, как раньше, а обычный четырёхугольный конверт с наклеенными по краям небольшими красными полосками - отнеси домой. Это было письмо от дяди Сергея, воевавшего на Сахалине. В начале письма нарисована ёлочка. Мама написала ответное письмо.

Положила сверху мою детскую ручонку, и мы вместе карандашом обвели и послали дяде. Это был первый мой рисунок.

Под конец войны мы решали: остаться в Брусовом или возвращаться на родину Мама со мной съездила на Украину, навестила родственников. Всё, чем мы владели до войны, было занято. В доме жили другие люди. С мамой мы поселились у её знакомой или родственницы. В большой избе у входа стоял чёрный, в половину тёмной комнаты, с приятным запахом агрегат для изготовления подсолнечного масла. В центре второй комнаты лежала туша огромной свиньи. Не помню, чем нас кор-мили, но с тех пор много лет не мог есть сало, даже переносить его запах.

Уже в десятом классе меня попросили после уроков оформить класс. В школе буфета не было. На обед домой идти далеко, и учительница литературы привела меня к себе домой, налила полную тарелку супа, поставила на стол. В тарелке было одно сало. Маленькие поджаренные кусочки плавали, покрывая всю поверхность тарелки. Сказать, что я сала не могу есть, постеснялся. А есть хочется. Долго ковырялся в супе, налегая на хлеб.

Вспоминается ещё эпизод. Хата, в которой мы жили, находилась на окраине села. Дальше до горизонта золотистое поле пшеницы. У полуразвалившейся изгороди я играл с новым другом Витей, таким же, как я, мальчиком. И вдруг со стороны поля мы увидели инвалида на костылях с одной ногой. Для нас, маленьких, горизонт был совсем низкий. Поэтому инвалид возвышался над полем, и его тёмная фигура на фоне неба казалась огромной. Он шел в нашу сторону, заметно к нам приближаясь. Нам было страшно. Тем более, что Витя сказал, что инвалиды люди злые. Мы спрятались и через узкую щель в плетне наблюдали за ним. Это был первый увиденный мной результат войны.

С Украины возвращались в поезде, в котором ехали солдаты домой. Я капризничал. Чтобы меня успокоить, солдаты дали мне немецкие бумажные деньги.

Вернувшись, на семейном совете решили остаться в Брусовом. Нам выделили на станции Возы, находящейся в четырёх километрах от деревни, пятнадцать соток земли, участок весь в глубоких, больше роста человека, длинных ямах. На меже в углу огорода у большака были ровно уложены авиационные бомбы. Сначала сапёры сказали, что бомбы шевелить нельзя, тем более перевозить. Их необходимо взрывать на месте. Это метров двадцать от избы. Всё-таки их увезли в поле и там взорвали. Вокруг хаотично валялись снаряды, мины, порох, ржавые диски от автоматов, бесчисленное количество гильз от снарядов. Всё это «богатство» войны зарастало травой и постепенно входило в землю. В одной яме дед сделал землянку, остальные засыпал землёй. Вместо двери на разной высоте повесил гильзы от снарядов - защита от волков.

К зиме дед построил избу. Стены и потолок из плетня, с обеих сторон обмазанного глиной. Крышу покрыл толстым слоем соломы. Пол земляной бабушка мазала желтой глиной каждую субботу. Посреди избы стояла русская печка. Внутри было чисто и уютно. В святом углу висела приобретенная в церкви икона, по краям свисали вышитые мамой рушники, маленьким огоньком слегка освещала угол, висевшая лампадка, сделанная из медицинской банки. Чуть ниже, на уровне груди, крепилась полочка, покрытая куском белой ткани. На полочке лежали зачитанные книги: библия, евангелия на русском языке и несколько с потемневшими страницами и «засаленными» уголками тоненьких книг на старославянском языке.

Книги иногда читались стоя у икон.. Рядом с огородом в углублении лежала колёсная пара от вагона, место, облюбованное пленными немцами. Они там чистили картошку, а мы у них брали очистки для животных. Долго не мог понять, что могли делать пленные немцы на нашей маленькой станции. Оказалось они работали на железной дороге. Вместо своей узкой колеи возвращали нашу широкую колею (1524 мм между рельсами).

Пленные жили в вагонах, стоявших в тупике. Рано утром в одно время они поднимались. Слышалась громкая, нам непонятная речь. По ним мы определяли время, да и по семафору, стоящему перед нашими окнами. Перед подходом поезда семафор поднимал крыло, обозначающее, что путь свободный.

От дома вокзал был близко, и я наблюдал, что там происходит. Дежурный по станции со скрученным на короткой палочке жёлтым флажком встречает проходящий поезд. От цвета флажка зависело действие машиниста поезда. При экстренной остановке скорого поезда красный флажок раскручивали, для лучшей видимости. Запомнил, как дежурный, подойдя близко к приближающемуся поезду, набрасывал проволочное кольцо с ручкой, похожее на гимнастический обруч, на вытянутую руку одного из машинистов. Вскоре кольцо машинистом выбрасывалось на землю. «Зачем это всё?» - не раз думал я.

В дальнейшем узнал, что в то время была жезловая система. В кольце находился металлический цилиндрической формы жезл, разрешающий локомотиву движение до следующей станции. У подножия высокой насыпи железнодорожного тупика лежал каркас сгоревшего вагона. Тут же у железобетонного забора с пробоинами от снарядов возвышалась огромная куча побелевших костей. Тогда у меня и в мыслях не было, что это кости людей. Я их понемногу сдавал старьёвщику, как тогда его называли тряпичником, за свисток и переводные картинки. Дед сдавал ему по одной латунной гильзе от снарядов и получал несколько листочков бумаги для писем.

По периметру огород дед оплёл лозой.

Вдоль плетня посадил тополя, берёзы.

Постепенно обзаводились животными

Из-за них меня поднимали очень рано для выгона, а потом нужно было их пасти. Иногда под яркими лучами летнего солнца я засыпал на бугорке. Проснулся, животных не было. Что делать? Идти домой? Будут ругать. Искать? Где? Может, они уже дома.

Шёл домой. Моё стадо состояло из коровы с телёнком и овцы с ягнёнком. Мне ка-залось, что ягнёнок всегда будет маленьким. Играл с ним. Нажму рукой его лоб и отбегу. Мама предупреждала: «Не учи его биться!» К моему удивлению, ягнёнок быстро вырос, выросли витые рога, стал настоящим, готовым к бою бараном.

Вскоре я ощутил результат моей первой педагогической практики. Помню, была плохая погода, дул северный ветер и моросил мелкий дождик. Безлюдно на улице. За ошейники вёл телёнка и барана. Они, как сговорились, непонятно за что поочередно лбами били меня. Корова и овца, наблюдая за нами, шли сзади. Вдруг баран вырвался и с разбегу сбил меня с ног. Пока я поднимался, он успевал разбежаться и ещё ударить. Несколько раз баран практиковался на мне, пока я решил не подниматься, а приготовиться и, при приближении барана, схватить его за рога.

Удалось. Крепко удерживая, поднялся и повёл его домой. Весь в крови. Напрасно ожидал сочувствия, меня только обругали:

Грустным был первый день, когда я пошёл в школу. Знакомясь с перво-классниками, первая моя учительница, Вера Васильевна, предложила наизусть рассказать стихотворение. Каждый ученик поочередно выступал. Я знал только на украинском языке вирши: «Курочка чубарочка по двору ходила, двадцать трое за собою цыпляток водила...» Довольный первым днём занятий, иду домой, обдумываю, что я скажу интересное маме. В этот день животные паслись одни в нескольких метрах от огорода. Подхожу к дому, и что я вижу: мама плачет, бабушка тоже в слезах. Возле входа в избу, на земле лежит овца, точнее половина овцы. Вторая половина от головы до хвоста сьедена волком, и так ровно, как ножом отрезали. До сих пор мне не понятно, почему со мной, ребёнком, волк не трогал ни животных, ни меня. А как остались они одни - напал. Через день к вечеру волк подошёл к нашему огороду за оставшейся частью овцы.

Он неподвижно стоял у изгороди и внимательно смотрел в нашу сторону, как бы обдумывая свои действия. Мы с таким же вниманием смотрели на него, тоже думая, что будет дальше. Он стоял до тех пор, пока дед не зазвенел гильзами. От сильного металлического звука волк повернулся и спокойно, будто здесь он был хозяин, пошёл в поле и скрылся за капониром.

Изредка над горизонтом низко, обычно по одному, пролетали самолёты. Меня мучил вопрос, как в таком маленьком самолёте помещался человек. Однажды в Брусовом, по неизвестной мне причине, сел самолёт. Как на экскурсию потянулись к нему люди. Оказался таким огромным, что внутри помещалось несколько человек. Можно было там ходить.

Второй случай встречи с самолётом был на Возах. Тихий солнечный день. Случайно посмотрел вверх. Вижу: бесшумно летит самолёт, да так низко, что видно в тесной стеклянной кабине пилота. Лётчик рукой машет, чтобы близко никто не подходил. У самолёта колёс не было, и он сел на «брюхо» возле большака на белое поле цветущей гречихи. Первыми подбежали к нему дети. Оказалось, это был планер, выбившийся из воздушного потока. Пилот опустился, чтобы определить местность, и не смог подняться. По просьбе пилота я принёс ему линейку, измерил он расстояние до Курска: Сорок три километра. Попросил нас покараулить планер и направился в дежурку вокзала сообщить в Курск о случившемся.

Вокруг планера собрался весь посёлок. В диковинку было видеть такое чудо.

Люди о чём-то громко говорили, спорили, внимательно рассматривали каждую его часть. На следующий день рано утром прилетел «кукурузник». У леса на большой, усеянной многочисленными земляными кочками, поляне, решили поднять планер. Пилот «кукурузника» выразил недовольство выбранным местом для взлёта. В дальнейшем согласился с планеристом, и они волоком потащили планер к месту подьёма. По просьбе лётчиков двое рослых парней при подъёме планера бежали, придерживая его крылья. Первая попытка была неудачной. Планер, качаясь, задевал крыльями земляные кочки. Планерист отцепил трос. Самолёт поднялся высоко. Лётчик увидел, что планер на земле, и снова опустился на землю. Со второй попытки поднялись оба.

Единственный раз в жизни я видел всё небо в самолётах. В безоблачном небе стоял длительный гул. Группами, ровными рядами самолёты летели со стороны Курска на Москву. Летели над Возами и Брусовом. Спустя годы, понял, что они могли лететь в Москву на парад 1945 года.

Не стираются из памяти события тех лет. Война нанесла людям неизгладимый отпечаток. Страдания людей продолжались ещё долго и после победы.

В поездах, по сёлам один за другим шли калеки - недавние солдаты - победители, просили у населения милостыню. Шли на костылях, протезах, безрукие, контуженные, со странными движениями, о которых трудно говорить. Кто-то играл на гармошке, играли и на других музыкальных инструментах. Один крутил шарманку, издававшую грустную мелодию. Они переходили из одного селения в другое.

Бабушка, потерявшая на войне старшего сына Костю, сама испытавшая ужасы войны, понимала этих людей и отдавала им всё, что было. И когда из продуктов ничего не оставалось, видя, что не может больше помочь этим несчастным людям, со слезами говорила: «Хлопцы, я всё, что было, отдала. Не могу ничем помочь...».

А они всё шли и шли.

После окончания войны с Японией с Сахалина вернулся дядя Сергей. Было темно. Мы только легли спать, и вдруг слабый стук в окно. Мама тихо пошла к двери.

Слышу: «Кто там?» Громкая речь, слёзы радости. Мама быстро открыла дверь, и в избу вошёл дядя Сергей. Все поднялись с лежанок, зажгли семилинейную керосиновую лампу. Радости не было предела. Бабушка стала собирать на стол. Дядя положил красную рыбу, привезённую с самого Сахалина. «У меня там вещи», - сказал и вышел. В избу занёс ещё две больших ко-робки, как потом оказалось, с красками. На следующий день коробки он распаковал.

Там находились сверкающие серебристые железные баночки с масляными красками разных цветов. Баночки закручивались такими же металлическими крышками.

В одной коробочке лежали разноцветные палочки. Это была пастель. Дядя стал писать портреты своих родителей, соседей, знакомых. Но больше копировал репродукции с картин В. Васнецова «Богатыри», «Аленушка» и др. Наблюдая за работой дяди, я впервые почувствовал запах красок, разбавителей. Эти запахи превосходили все запахи цветов и трав в нашем районе. Впервые увидел художника за работой. Наблюдал за каждым движением, восхищаясь тому, что выходило из-под его кисти. Иногда штрихами или точками он намечал профиль деда и давал мне обвести. Тогда и обвести толком не мог. Жил у нас дядя недолго. Вскоре он завербовался на восстановление полуразрушенного Ленинграда. Начал работу паркетчиком и закончил мастером.

Вечерами посещал изостудию в Доме культуры им. Ленина. Получал похвалу от руководителя.

С тех пор я и дня не проводил без рисования. Пытался рисовать бабушку за прялкой с натуры и перерисовывал картинки из книг. В школу носил тетради; среди которых находилась тетрадь с рисунками. Там много было «ленинов», «сталинов». Знакомые, видевшие рисунки, предупреждали меня не показывать их никому, - могут маму посадить. Вождей разрешено рисовать только профессиональным художникам.

Альбома для рисования у меня не было. Да и ни у кого их не было. Одна знакомая женщина, мама одноклассницы, надумала поехать в Евпаторию за мукой. (Это с Курской области!) Про муку не знаю, а альбомов для рисования привезла много. Чтобы их купить, дети образовали очередь.

На Возах была только начальная железнодорожная школа. Она находилась у переезда. Это небольшой, барачного вида деревянный дом красного цвета Раньше была казарма. Со временем её потеснили. Выделили комнату под школу и очень маленький ларёк с ситро и разноцветными горошками из сахара, почему-то называемыми витаминками. В школе занимались в две смены. В каждом классе по четыре-пять учеников, располагались на двух рядах. Вера Васильевна сначала даст задание одному ряду и переходит к объяснению второму ряду, второму классу. В класс приносил человек коробку с хлебом. Вера Васильевна по кусочку раздавала ученикам, но только детям железнодорожников. Их было половина.

Пористые кусочки хлеба серого цвета, похожие на резинку. Их можно было есть, не запивая. Дети железнодорожников ели, остальные на них смотрели.

Мама устроилась уборщицей в казарму и считалась железнодорожницей. Да и дед, бабушка, два дяди в разное время работали на железной дороге. Дядя Гриша вырос и стал работать путевым рабочим до армии.

А когда его призвали в Армию, призывникам в военкомате велели с собой иметь железную кружку и ложку. Кружку нашли; а железную ложку во всём посёлке не могли найти. У нас были ножом вырезанные деревянные ложки. Наконец нашли железную ложку, наполовину со сломанной ручкой. С такой ложкой дядя отправился к месту службы на Дальний Восток в Уссу-рийск. Года через два из его части пришёл толстый конверт. В нём письмо командира части, документы, письма, фотографии с похорон дяди. Не забыть, как бабушка без крика, без всяких причитаний ушла в сени, в чулан и долго там была одна, пока не вы-плакалась. Потерян был второй сын.

Вспоминается, как бабушка вечерами доила Бурёнку, а мы: я с тяжёлой медной кружкой (до сих пор бережно храню, использую при составлении натюрмортов) и кот у своей из-под консервы баночки, с нетерпением ждали молока. И вот бабушка через марлю молоком заполняла нашу посуду, и мы его пили, тёплое, парное. В отличие от кота, я пенку сдувал.

Медная кружка была единственной на всю семью. Из неё мы пили воду, кислое молоко, узвар (компот). Бабушка постоянно её чистила до блеска золой, и кружка всегда сверкала новизной. Бывало, бабушка наливала кувшин молока, завязывала его сверху белой тканью и давала мне: «Отнеси соседу... У него нет коровы, а детей много». Из Мелитополя бабушкина сестра Клавдия иногда присылала посылки с абрикосами. Бабушка отбирала несколько штук и посылала меня кому-то из знакомых отнести.

Насколько я помню, бабушка всегда занималась хозяйством. Хорошо готовила. Даже простой, но обязательно с зажа-ренным луком, суп с галушками был очень вкусным. Возможно потому, что питались точно в одно и тоже время и все вместе.

При варке супа внимательно следили за состоянием картошки в нем. Она не должна терять острых краёв. Тогда суп считался самым вкусным. Переваренную картошку со скруглёнными краями отдавали живот-ным. Иногда, попадая в общественную столовую, вспоминаю это время. Да и животные без зажарки ничего не ели. Бабушка даёт свинье суп, она визжит, но не ест, пока ей не размешают зажарку. К продуктам от-носилась экономно. Подсолнечное масло она капала на сковородку и гусиным пе-ром, хранящимся в консервной баночке, размазывала по всей сковородке. Бабушка сама делала сливочное масло. Долго трясла бидон со сливками до появления в нём мелких желтоватых крупинок. Затем ложкой крупинки собирались в один комок.

Для меня забавным было наблюдать, как бабушка молотком на табуретке била картошку до тех пор, пока вместо картошки не появлялась тянущаяся масса. Так получался клей для склеивания конвертов к письмам родственников, «разбросанным» по всей стране. В семье любили кисели: фруктовые, молочные. Для этого нужен был крахмал. Его делали сами. В корыто натирали картошку, промывали водой. Белый крахмал оседал на дно, высушивали и использовали в пищу.

У нас, да и у всех в посёлке, картошка и молоко занимали особое место. Из них готовили все блюда. Поэтому в основном огород был засажен картошкой. При посадке моей обязанностью было раскладывание по лункам кусочков картофеля глазками кверху. Лунки делались длинными ровными рядами. На краю каждой лунки добавлялись горох, фасоль, бобы, укроп. Выращенная фасоль шла в суп и пироги. А бобы были незаменимы в украинском борще. С вареных бобов снимали упругую кожицу и добавляли в борщ. Для борща нужна свёкпа. Её выра-щивали трёх видов. Столовая (красная) использовалась в приготовлении различных блюд. Особенно вспоминаю вкусный квас и такой до слёз резкий. Сахарную (конусообразную, белую) чаще половинкой добавляли в компот вместо сахара или резали на кусочки и ели. Скоту давали кормовую, большую, круглую. В семейной кулинарии широко использовался мак. Высушенный мак бабушка толкла в ступе до тех пор, пока он становился влажным и появлялась белая пенка. Им мазали испечённые булочки, обкатывались комочки, сваренные из проросших зерен ржи, и добавляли в начинку пирогов.

Прибавлялись животные и получали клички совершенно случайно, но точно по своему соответствию. Так, услышав от меня про путешественника Миклухо Маклая, бабушка назвала своего любимого огромного лохматого кролика Маклаем. Он неуклюже прыгал по огороду, надолго скрываясь в зелени картофеля. Летом бабушка готовила еду возле избы на таганке, представлявший собой маленький металлический обруч на трех ножках, на который ставился чёрный закопчённый чугунок. Под ним разводился костер. Дров было мало, использовали собранный в поле сухой коровий кизяк. Он горел как торф. Больше дыма, чем тепла.

Голодные послевоенные годы на Украине. Тётя Паша, жившая в Мариуполе с маленькими двумя сыновьями Витькой и Славкой, попросила своих родителей взять детей. После их приезда в 1949 году мне стало веселее. Их сразу включили в работу: помогать по хозяйству. И я уже не один чистил картошку, а втроём. Сама собой проявлялась игровая форма работы. Мы устраивали соревнования, например, у кого тоньше и длиннее очистки, кто быстрее почистит картошку. Нас учили разным способам чистки круглой и продолговатой картошки. Вместе собирали в лесу веточки для топки или уголь вдоль железной дороги. Однажды шли с ведром угля по дороге к дому, увидели у стоявшего танка людей.

Они стучали массивными молотками, что-то старательно крутили. Машин не было, и мы поставили ведро среди дороги, пошли к незнакомым людям просить колёсики, чтобы их катать. Откуда она взялась, эта грузовая крытая машина? Водитель посигналил. Мы бегом к ведру. Не успели добежать, как стоявшая перед ведром машина проехала через наше ведро и смяла его.

Тут стало не до колёсиков. Братья были постарше меня. Они сообразили снова идти к танку и просить что-нибудь сделать с ведром. Иначе как идти домой? Один человек с кувалдой направился к ведру. Двоюродные братья поняли, что он хочет сделать, и забрали ведро. Другой небольшим молоточком долго стучал, пока не придал куску металла форму ведра. Получилось гофрированное ведро.

В нашей семье верили в приметы. Считалось, если корова легла и положила голову набок, будет дождь. На окне стояла баночка с солью. Если соль стала влажной, то на следующий день пойдёт дождь. Не разрешали пить воду из ведра, чтобы куры не пили свои яйца...

Зная тяжёлое материальное положение в семье, я никогда не просил денег у мамы. Однажды в первом классе учительница Вера Васильевна велела ученикам принести несколько копеек на перо. Конечно, денег я не попросил. И вот иду в школу, низко опустив голову. Представляю, как одноклассники получат по перу, а меня учительница будет ругать. Настроение совсем никакое. Вдруг вижу передо мной на дороге лежит перо, правда, слегка потемневшее. В средней части пера расширение, отчего оно было похожее на лягушку. Его так и называли «лягушкой». Радость была неописуемая. Обычно ученики писали перьями коричневого цвета.

На перьях был выдавлен номер со звёздочкой. Вот такой интересный был случай. Недаром говорят, если чего-то очень хочешь, сбывается.

Вспоминаются уроки рисования B третьем классе. На одном учительница дала задание перерисовать картинку с учебника. Подобное я делал и сам много раз. На картинке изображены дети, работающие в саду. В тетради в клеточку я нари-совал, как мне казалось, удачно, сохранил пропорции фигур детей. Приятно удивлена моему рисунку была учительница: «Что ты листок в клеточку взял? На тебе чистый лист». И дала обложку тетради синего цвета. Как я ни старался, точно повторить не смог. В этот период мне почему-то захотелось переводить картинки в книгах. Много книг попортил, но зато потом рука стала уве-ренней, послушной, и рисунки получались точней.

Прошло больше двух лет, как закончи-лась война. На полях остались её следы: воронки от взрывов, капониры от военной техники, окопы, множество снарядов и мин, от последних гибли, калечились и взрослые, и дети. То тракторист наскочит на снаряд и взорвётся, то дети, доставая порох и шарики для рогаток. Чтобы увезти раненых в г. Курск, останавливали скорые поезда.

Среди моих сверстников у двоих были отцы. Матери работали. Дети чаще всего оставались одни. Собирались группами.

Занятия наши были связаны в основном с оказания помощи родителям по дому или в огороде, но обстановка и условия жизни были такие, что война напоминала о себе постоянно. Мы часто играли со снаряда-ми. Разбирались, в каком из них какой порох. А он был разного вида, от мелкого - в патронах, до больших, похожих на макароны. В хвостатых минах порох был в виде длинных узеньких пластин. Даже в школу приносили снаряды сдавать в металлом.

Вы школу взорвёте! Уносите, где взяли, - возмущались учителя.

Мы послушно уносили, выжигали тол и снова несли в школу.

От балки, называемой Большим Верхом, в сторону нашего посёлка отходил овраг. Возле этого оврага была маленькая воронка, даже не воронка, а углубление от падения самолёта. В нём и вокруг него валялись мелкие кусочки алюминия и плексигласа. Не раз я с друзьями бегал туда за волшебными кусочками оргстекла. Ведь эти стёклышки могли гореть. Мы зажигали их и наблюдали за горением. Пламени почти не видно, а заметно, как плавятся края.

Прошли годы, десятилетия. Я бы и не вспомнил о сбитом самолёте, если бы не случай. В 2005 году пишу портрет ветерана войны, потомка князей Всеволожских Евгения Георгиевича Капитонова, в прошлом юриста. В разговоре узнаю, что он воевал в Сталинграде и на Курской дуге, что ежегодно на праздник Победы приезжает в Поныри. Это мой районный центр.

Поделился и я, сказав, что во время войны жил в Брусовом, а после на Возах. Евгений Георгиевич оживился, услышав знакомое место.

А на Возах один солдат из противо-танкового ружья сбил немецкий самолёт.

И дал мне с автографом свою тоненькую книжечку «Падение Цитадели» (2004 год), в которой на репродукции фотография молодого солдата, сидящего на обломках самолёта. Имя его - Александр Филягин.

Он подбил ещё и вражеский танк, и с войны вернулся к мирной жизни..

Так через десятилетия узнал имя этого солдата и познакомился с человеком, освободившим мой край и защитившим меня в детстве - Капитоновым Евгением Георгиевичем. Возможно, это его вместе с другими солдатами увозили с Понырей на нашем поезде, на котором ехали гражданские, эвакуированные беженцы.

Я представил Евгения Георгиевича в то время молодым, как на фотографии, солдатом и решил на фоне изобразить моего собеседника в военной форме.

Натурный портрет послужил основой для другого портрета-картины, написанного и подаренного областным комитетом по культуре городу Волгограду к юбилею Победы. Сейчас он находится в Волгограде в художественном музее имени художника И. Машкова. На этой картине Е. Капитонов изображён на фоне горящего Сталинграда.

Хочется ещё добавить, что его дочь Люба, художник-прикладник, посвятила мне стихотворение. Выдержка из него..

Прозреньем счастлив!

Этот мир увидеть

Ты одержим, пылаешь и горишь,

Ведь, у мольберта стоя молчаливо,

Ты маленькое чудо сотворишь.

Снова возвратимся в то далёкое послевоенное время. Взрывы продолжались. На этот раз нарушали тишину сапёры. Рамками, штырями они обследовали каждый метр зем-ли. Собирали и увозили в поле снаряды. мины, бомбы и вблизи посёлка, в сделан-ных углублениях, взрывали. Предварительно солдаты ходили по поселку и пред-лагали населению выйти из изб и встать с обратной стороны от взрыва. Однажды раздался взрыв, о котором я не знал. На самом высоком месте посёлка появился чёрный дым, и со свистом в мою сторону полетел большой осколок. Я побежал в одну сторону, кажется, и он ко мне летит. Побежал в другую, и он сюда. «Будь, что будет», - подумал я и побежал в сторону дома, пока оско-лок, задняя часть снаряда, не врезалась в землю в нескольких метрах от меня.

Вспоминается случай в школе, когда учительница не поняла предупреждения сапёров и поставила учеников у стенки школы со стороны взрыва. К счастью, осколки пролетели выше и ни один в нас не попал. Видимо, спасла разделяющая нас железнодорожная насыпь. В школе сменилась учительница. Приехала после учёбы Анна Григорьевна Гнездилова На уроке пения запела, да так затянула мелодию, что ученики не выдержали и дружно громко засмеялись. Мы были воспитаны на песнях типа «Три танкиста, три веселых друга», да на народных песнях, и сами пели, чаще украинские, исполняемых взрослыми на вечеринках. А такое пение слышали впервые.

В школе была перемена. Ученики бегали, играли. Под ногами валялись осколки от взорванных снарядов. Одноклассник бросил такой осколок в меня, попал в нос.

Хлынула кровь из носа. В это время мимо проходила группа солдат. Один подошёл ко мне, открыл сумку с красным крестом, полную сверкающих металлических предметов. Стал поочерёдно доставать их и что-то делать в носу. Затем начал разматывать бинт. В это время вышла учительница позвать нас на урок и видит такую картину. Подошла к нам. «Бинт вам нужней», - сказала солдату и дала мне беленький носовой платок. А я уже пред-ставлял, как с перебинтованной головой покажусь в классе.

Ученики нашего четвёртого класса готовились к выпускным экзаменам. Странно готовились. Писали лозунги типа «Сдадим экзамены на пять и четыре». Вокруг цвела сирень. Мы, вместо подготовки, лазили по веткам в поисках пятиконечного лепестка, надеясь, что это поможет сдать экзамен на пять. На экзамен был приглашён начальник станции Иван Васильевич, чепо-век очень высокий и стройный. Мы трепетали, для нас был первый экзамен, а главное; присутствие самого начальника станции. Мне казалось, что значимей его был только Сталин.

Работая над картиной о военном времени, я вспоминаю нужные мне детали.

Вода. На весь посёлок Возы была одна колонка-водокачка с длинной ручкой.

Каждому, коснувшемуся её, нужно было накачать по два ведра воды. Те, кто уже не смог взяться за ручку, стояли в очереди. Колонка иногда ломалась. Приходилось с вёдрами идти в соседнюю деревню Чер-тановку на расстоянии более двух кило-метров, по глубокой балке. Чтобы вода не расплёскивалась, клали лист лопуха или сломанную с дерева веточку, и с полными вёдрами поднимались по крутым буграм.

Дома ждала корова по кличке Бурёнка. Поднесешь ей ведро и с ужасом наблюдаешь, как быстро уменьшается вода. Хотя бы на этом ведре остановилась: Но нет, корова подходит ко второму ведру и продолжает всасывать воду. Ещё полведра Ничего не остаётся, нужно снова по жаре идти в деревню. Чтобы корова далеко не убегала, иногда я слегка подсоленной водой сбрызгивал траву. В знак благодарности она подходила ко мне и своим шершавым языком до боли лизала мой лоб.

Для стирки брали воду в толкаче. Толкачом называли паровоз, толкающий поезд, груженый в основном углём: блестящим антрацитом, иногда коксом. Уголь везли с Донбасса. На участке Золотухино - Возы крутой подъём. На этом участке курсировал толкач. В момент стоянки паровоза жители поселка прямо набрасывались на толкач. Лезли на тендер, черпали для технических нужд ведром воду и по це-почке передавали друг другу вниз. Дела-лось это быстро. Вода расплескивалась, стоял грохот ведер об паровоз. Для своих знакомых машинист давал горячую воду внизу паровоза. Вспоминая это время, я написал картину «Вода на станции Возы», получившую диплом первой степени на областном конкурсе.

Вода на станции Возы. 90х100. 2021 Ярош В.И.

Чуть в стороне от нашего дома, напротив вокзала, стояли три громадных коричневых подбитых немецких танка.

Иногда местные трактористы что-то там доставали для трактора. Слышался стук молотков. Детям давали плоские колёсики зубьями внутрь. Мы с помощью проволоки катали их, бегая по поселку.

Так как уголь везли на платформах, он рассыпался, и вдоль железной дороги валялись куски, а я ходил по шпалам со старым ведром и за полдня набирал полное ведро угля. Кроме угля с Украины иногда везли на платформах соль. Я проходил вдоль состава и видел, как один парнишка возле платформы с солью посмотрел вокруг. Никого нет. Залез и набрал кепку соли.

Вдруг из танка выскочил охранник и помчался за парнем. Они скрылись за складами «Заготзерно». Через некоторое время охранник вел парня в дежурку вокзала. Так появлялись кандидаты в Соловки.

Вскоре танки увезли. Видел, как тащили их к железной дороге. Танки были такие тяжёлые, что два гусеничных трактора не могли сдвинуть с места. Помогала танкетка, маленький без ствола танк. Он разгонялся и таранил большой танк. От удара тот вздрагивал, и трактора тянули.

Разные были паровозы в грузовых и пассажирских поездах. В грузовых поездах - обычного вида, чёрные паровозы.

Спереди на торце были большие буквы «ФД» (Феликс Дзержинский). Паровозы в пассажирских поездах внешне менялись, становились более обтекаемыми, с буквами «ИС» (Иосиф Сталин). Начали появляться тепловозы. Свисток паровоза менялся на протяжный гудок тепловоза. Услышав далёкий сигнал тепловоза, я подбегал к железной дороге ближе и ждал, чтобы посмотреть, как без паровоза на большой скорости проносятся скорые поезда. Спереди внизу паровоза находилась решётка:

На путях бродили куры. Увлечённо что-то клевали. При приближении поезда

ОНИ подпрыгивали и отлетали. Много раз приходилось видеть, как курица, подпрыгнув, не успевала отлететь, попадала в решётку. Перепуганная, прочно застрявшая курица уже не кричала, а ехала до следующей станции. Бывали случаи, когда, в отличие от куриц, люди, не замечающие поезда, погибали.

От проходящих поездов дрожали пол, кровати, звенела посуда. Постепенно мы привыкали. На многих вагонах скорых поездов было написано: «Спальный вагон прямого сообщения». Я не мог понять, для чего нужно это писать и для кого. Наша изба становилась тесной, а рядом пустовали пятнадцать соток земли. Маме разрешили взять эту землю себе и построить из самана маленькую избушку.

Дед помогал. Потолок был из плетня, заштукатуренный и побелённый, но с сучками и неровностями. Гости высокого роста головой натыкались на сучки. Наружные двери открывались на улицу. Зимой избу с крышей заметало снегом. Дверь не открыть. Приходил с лопатой дед и у двери выкапывал в снегу яму чуть больше дверного размера. Дверь открывалась, и мы выползали наверх. Вспоминаю это как сказку, а тогда было обычным делом.

Никто не проявлял недовольства такой жизнью. Из своей избы дед выходил через сделанный в снегу тоннель.

Мама всегда стремилась разнообразить нашу жизнь. Приобрела козу Мусю.

Мы с двоюродным братом Славой ради забавы научились её доить. Муся жила в сенях, не привязанная, могла свободно гулять, а то и по ящикам, стоящим у стены, залазить на чердак. Там находилось сено. Оттуда с грохотом спрыгивала снова на ящики. К такому шуму ночью трудно было привыкнуть. Всё казалось, что ходят посторонние люди. Дед ненавидел Мусю.

Она объедала листья на им посаженных молоденьких яблонях. Он даже молоко козье не пил.

Летом после дождя я бегал по лужам, а вечером в луже мыл ноги, и мама несла меня в избу. Вместо мыла использовали траву с мелкими листочками. Она хорошо отмывала грязь, даже создавала пенку.

В избе было чисто и уютно. На день всегда аккуратно заправлялась кровать с кружевным покрывалом. Кружева мама плела сама. Наверх клалась большая подушка, затем меньшая и самый верх завершала думочка. В избе два обычных окна и одно, у печки, маленькое окошко. Поздно вечером совсем темно. Мама работала сторожем. Мы со Славкой оставались одни.

Славка посмотрел в окошко и мне предложил заглянуть. «Что он там в темноте увидел?» - подумал я и - носом к стеклу.

И вдруг вижу: тоже носом к стеклу с другой стороны лицо деда. От касания нас разделяла только толщина стекла. Я сильно испугался. Дед проверял, чем мы занимаемся. Не балуемся ли? Перед окном стоял столик. На нём делал уроки, как обычно вечерами. До девятого класса моё пространство освещала десятилинейная керосиновая лампа со стеклом. Для того, чтобы свет ярче освещал моё рабочее место, я в чистом тетрадном листке вырывал дырочку и надевал лист на стекло. Рядом с тетрадями лежал альбом. Начинал учить уроки с рисования в альбоме.

Деду, как железнодорожнику, выделяли один пролёт для покоса травы вдоль железной дороги. От сильной жары трава выгорала и много сена не получалось.

Для коровы этого было мало. Мы с дедом заготовляли сено в лесу, в кустах, он всегда работал серпом, а я рвал руками.

Повзрослев, меня научили косить. Собирали траву в вязанки, приносили домой, возле огорода на свободном месте расстилали и сушили. Недалеко от нас жил лесник. Бывало, подходил к расстеленной траве и долго смотрел на нее, потом обращался к деду: «Дед, ты видишь у тебя скошено дерево. Нужно на тебя составить акт. Из этой веточки могло вырасти дере-во. А ты его срезал». Выходит бабушка, называет по имени-отчеству и предлагает зайти в избу. Там уже ждал дежурный стакан самогонки, купленной в деревне, и яичница. Высушенное сено складывалось в копну у дома. Мне нравилось, когда дед предлагал ночевать на сене, побыть для копны прессом. Душистый запах сена в сочетании со звёздным небом не забыть никогда.

Ночную тишину посёлка нарушали временами проходящие поезда и лай собак.

Ночная жизнь посёлка особая. С началом темноты она оживлялась. Кто-то что-то тащил, скрипели тачки. Что нельзя взять днём, уносили ночью. От соседей узнал, что в поле недалеко от Возов запахивают клевер. С косой и тачкой помчался на то поле: Действительно, под светом фар пахал трактор и рядом в полной темноте с косами суетились люди. Скошенный клевер быстро вытаскивали на ближайшую опушку балки.

Подростки вечерами собирались на вокзале и решали: идти в кино в своём поселке или в деревню за три-четыре километра. Если поступало предложение «очистить» сад, лезли в сады. (Я точно могу сказать; что в детстве ни разу в чужой сад не лазил. Всегда был под наблюдением взрослых. Мама всегда знала, где я нахожусь.) На жалобы родителям этих детей, почему бы не посадить вам свой сад, те отвечали, что долго ждать урожая.

Из нашей избы был вход в погреб.

За овощами бабушка по деревянной лестнице спускалась в низ. С пучком лучин за ней спускался я. Тусклый свет от лучин освещал небольшой погреб. Приятным был запах горящей лучины.

Шло время. Люди вылезали из зем-лянок. Кто хотел и мог построиться, по-ставили простенькие избушки. Недалеко от нас несколько лет семья Моргозовых жила в сырой, холодной землянке. Ста-рушка иногда обращалась ко мне с просьбой прочитать письмо. От кого-то услышал или сам придумал, как мне тогда казалось, забавной фразу: «станция Возы, где живут Моргозы».

Помню послевоенные вагоны со множеством труб, надстроек на крыше. На этих крышах с узелками сидели люди. Потом их стали сгонять. На ходу поезда от охранников люди убегали. В памяти осталось, как спускающегося с крыши человека охранник ногой бил по голове. Один раз, не имея денег на билет, я вынужден был так же возвращаться с Понырей на крыше. Как тронулся поезд, вскочил на лестницу между вагонами, поднялся на крышу. Сидя на ней, добрался до своей станции. Вперёд смотреть было нельзя. Из трубы паровоза вместе с густым дымом летели мелкие частицы угля. Поездка была удачной.

Часто без остановки на станции в сторону Москвы шли грузовые поезда с заключёнными. Через маленькие решётчатые окна частично видны были лица людей. В каждом вагоне, на переходных площадках, стояли с винтовками конвоиры. На площадке последнего вагона часовой с пулемётом.

Заключённых везли и в пассажирском поезде Курск-Москва. Для них специально был выделен вагон с маленькими решётчатыми окнами, который находился между локомотивом и багажным вагоном.

На нашей маленькой станции отражалась жизнь страны. Помню, как в 1953 году, в день похорон Сталина, пять минут на Возах стояли два поезда и в течение трёх минут гудели паровозы. Мы с дядей Сергеем находились у своей избы, слушали и смотрели на поезда. Приходил в школу, там учителя плакали. Ощущалась потеря близкого всем человека.

в товарняках везли не только заключённых, но и новобранцев в Армию. На нашей станции поезд с новобранцами останавливался, видимо из-за отсутствия туалетов в поезде. Остановка таких поездов жителей посёлка приводила в ужас.

Обезумевшие новобранцы, как саранча, разбегались по огородам, рвали всё, что попадалось. Люди забегали в свои дома и закрывались. Сопровождающие сержанты с необузданной массой новобранцев сделать ничего не могли.

Цыгане. Однажды в обычной тишине посёлка услышал далёкие ритмичные звуки, похожие на бой барабана. Звуки усиливались. И вдруг на большаке показались два всадника. Проскакали мимо посёлка, с галопа перешли на шаг, остановились на большой площадке, окруженной лесом, и поскакали обратно, оставляя после себя полоску поднятой на дороге пыли. Вскоре появилась нескончаемая вереница подвод, кибиток и направилась на выбран-ное всадниками место. Одновременно женщины пошли по избам. За обман, воровство дед не любил цыган, да и за то, что они не работали, как все люди. А тут, незаметно пройдя коридор, сени, на пороге комнаты появилась цыганка. Дед мгновенно вскипел и с криком накинулся на неё. Она бежать. Вдруг из-под широкого, многослойного платья с шумом вылетает курица. По пути в избу в коридоре, где был насест, цыганка ловко и тихо её прихватила. Цыганский табор занял всю выбранную территорию и начал «выкачивать» из населения всё, что мог. На видном месте поста-вили горн. Виден был извилистый дымок, на весь поселок слышны удары кувалды по металлу. Мужчины лудили старые вёдра, корыта, для колхозных лошадей изготовляли подковы. Женщины ловко «прилипали» к жителям, гадали, с детьми на руках. Мне казалось, что дети у них общие. Кто хотел, тот их и брал на дело. Прошли дни, и табор продолжил покорять просторы стра-ны. Жизнь посёлка восстановилась. Двери в избах перестали запираться. Даже солнце казалось ярче

На картине дед сидит босой и в соломенной шляпе. Летом в основном ходили босыми. Подошвы на ногах у нас были такие крепкие, как на обуви. В окрестностях поселка среди травы много было колючек и, как наступал вечер, мама с помощью иголки доставала занозы из моих ступней. Этот эпизод художники прошлого изображали в своих произведениях. Спустя десятилетия, посещая Эрмитаж, у единственной в нашей стране скульптуры Микеланджело «Скорчившийся мальчик» вспоминаю и своё босоногое детство. Что касается шляпы, то дед плёл сам. С лета заготовлял солому, тщательно отбирая, связывал в пучки и подвешивал у печки. Зимой соломку распаривал, уплощал, разглаживал и плёл. Он не только шляпу носил, но и ею прикрывал лицо, когда во время обеденного часового отдыха лежал в тени на сене. В семье каждый знал свое занятие.

В церковные праздники не работали.

Это мне нравилось. А поход в церковь, что находилась в семи километрах в деревне Верхняя Смородина, был для меня пыткой. Поднимали очень рано, чтобы прийти в церковь до начала службы. Голодный, уставший, да ещё полдня приходилось стоять. В определённое время службы все прихожане дружно становились на колени. У меня возникал вопрос: «За что?» Бабушка дёргает меня за штанину: «Вставай».

Думаю - ни за что не встану. Рассматриваю иконы, сверкающий позолотой иконостас, ловлю взгляд на меня священ-ника. Очень хочется сесть. Долгожданный час настаёт. До причастия выхожу на улицу, сажусь на белёсые деревянные скамейки и, наблюдая за взбудораженными от колокольного звона грачами, жду дальнейших указаний бабушки.

Особенно неприятный момент был, когда священник протягивал для поцелуя свою старческую пятнистую, с выпуклыми венами, красно-фиолетовую руку.

Священника не помню, а она до сих пор перед глазами. После небольшого перекуса снова километры пути. Осталось в памяти, как дед на крещение приходил из церкви. Весь в снегу. Вместо бороды сплошная ледяшка. жутко было на него смотреть. С бабушкой дед пел песни, как бы повторяя церковное богослужение.

Копотью от свечки рисовал кресты на дверных проёмах и на окнах. В праздники через круглое с ручкой увеличительное стекло дед читал Библию, Евангелие (Ветхий и Новый заветы). Часто просил меня почитать, чтобы у него отдохнули глаза. Я читал на русском и древнеславянском языке с сокращениями в словах.

Дед, бабушка да и мама молились много: утром, поднимаясь, - молились, перед едой, настраивая себя, - молились, после еды благодарили - молились, и перед сном тоже молились. Я видел в их действии несоответствие со святым писанием. Деду вопросы не задавал. Он мог отстегать меня верёвкой. «Кто не бьёт детей, тот их не любит», - не раз повторял дед. Иногда меня он очень «любил». Вопросы я задавал бабушке. «Каждое дыхание да хвалит Господа», а вы эти дыхания режете, едите. В заповеди «Не убей» - вы убиваете животных, птицу. Как это понять? А святой взял в руки меч. Не играть же с ним? Если он на самом деле святой, то у него должна быть сила мысли, и ею он должен воздействовать на людей.

Бабушка не долго думала и отправляла меня к деду.

Вспомнился случай, когда группа возовских ребят с вечера носила в церковь святить крашенные яйца и куличи (дома называли пасками, возможно по-украински). Для детей предстояла дорога длинная. Хотелось поиграть и поесть. До церкви терпели, не ели. Под утро, возвращаясь обратно, кто-то сказал, что у него курица несёт самые крепкие яйца. Решили проверить. Разбили по одному. Съели. За семь километров пути несколько раз проверяли, пока они не кончились. Домой принесли одни куличи.

На старый Новый год мама готовила меня колядовать. Давала несколько горстей зерна, и я шёл к дедушке с бабушкой и, рассыпая по избе зерно, уверенно, громко говорил: «На счастье, на здоровье, на новый год, на ново лито (лето) роды боже жито, пшеницу и всякую пашницу. С праздником, с Новым годом!» После я получал подарок в виде чего-то испечённого вкусного или конфет, что было в семье редкостью.

На какой-то весенний праздник мама пекла жаворонков из теста. Мне не нравилось, что во время еды нужно было откусывать то голову, то другие части птицы. В прощёные воскресенья дед, всегда строго относящийся ко мне, вдруг перевоплощался и просил у меня прощения. Такая сцена мне казалась неестественной, каким-то притворством. Но я отвечал, как учила мама: «Бог простит и я прощаю». Через два дома от нас жила Полина.

У неё муж Григорий - инвалид. Работал бухгалтером в «Заготзерно». За то, что я пас их козу, он мне давал свой большой, единственный в посёлке велосипед, покататься. Так как я был мал и никогда на велосипед не садился, меня катали на раме старшие ребята. А ещё у них был красный петух. Для проверки своих бойцовских возможностей петух искал жертву, чтобы, разбежавшись, на неё наброситься и по-бить. Почему-то для этого он выбрал меня.

Может быть, потому, что больше никого не было, а может, по весовой категории я был ближе к нему, чем взрослые. Не забыть, как по пыльной дороге, слегка расставив кры-лья, изо всех сил ко мне мчался петух. Рас-стояние было очень большое, и оно меня спасало. Так как с петухом состязаться у меня никакого желания не было, я успевал прибежать к своей избе.

Однажды у Полины «обновилась» икона: Слух пошёл далеко за пределы Возов. Шли женщины из сёл. Толпились у дома. Желающие помолиться перед иконой в избе не вмещались. Приезжающие на поезде люди меня спрашивали: «Где обновилась икона?» Я показывал на дом Полины. Возможно, надоело принимать «гостей», постепенно всё стихло, забылось. Моя версия: видимо, Полина протер-ла растительным маслом старую икону, жухлость исчезла, краски стали ярче, и она увидела совершенно другую икону. Так и художники свои старые картины покрывают лаком, защищая их от пыли и влажного воздуха. Картины становятся звонче. Возвращается начальное состояние.

Когда я был в старших классах, мне мама из церкви принесла несколько тём-ных, покрытых копотью икон на реставрацию. Не имея никакого представления о технологии иконописи, да и о живописи, я взялся за дело. Трудно сказать, что я наделал. Увидев мою грубую работу над древними иконами, священник маме сказал, что ему (это мне надо учиться.

Соседи. С одной стороны от нас жил поляк Мироныч, человек вежливый. Проходя далеко от маленького меня, он первым со мной здоровался, кланялся и шёл дальше, Он был состоятельней нас. Внешне его дом в посёлке заметно выделялся своей опрятностью, строгостью, благодаря дощатой обшивке. Коридор выкрашен ярко-синей краской. На станке, привезённом из Польши, сосед делал двухсторонние гребешки из коровьих рогов и продавал. На крыше его дома возвышалась радиоантенна, единственная в посёлке.

Иногда приглашал нас послушать радио.

Помню, как я слушал по голосу Америки дочь Льва Толстого. - Здравствуйте мои земляки, - начинала она. Однажды к его дому подъехала большая крытая машина - «Чёрный ворон» и увезла Мироныча. Долго его мы не видели, долго ждала его жена Анна. Потом он появился. Сын их стал офицером, а дочь учителем математики. Дочь вышла замуж за начальника станции, того Ивана Васильевича, который присутствовал в четвертом классе у нас на экзаменах. Бывало, что я обращался к ним за помощью по математике.

С другой стороны от нас жил белорус с семьёй. Отношения с ним были тоже хо-рошие. Белорус приходил к деду, брал для чтения тоненькие книжечки с маленькими поучительными рассказами Льва Толсто-го, предназначенные для простого люда и изданные в 1903 году с портретами Толстого на обложках. К примеру «Много ли человеку земли надо?» Эту статью иногда вспоминаю, когда иду на свою дачу мимо большого, добротно выложенного белым кирпичом, заброшенного дачного дома, так похожего на своего хозяина. Хозяина уже нет давно. Несколько лет назад видел его с палочкой, а до этого состоялись баталии за землю. Доходило до суда с Администрацией района. Суд он выиграл и построил дом на берегу Луги. Сейчас эта земля и Администрации не нужна, и дом с землёй стоит пустой.

Между домами поляка и белоруса был наш - украинцев. Остальные в поселке жили русские. Жили дружно

На нашу станцию в пригородном (рабочем) поезде привозили три больших ящика с хлебом. Продавали его в буфете на вокзале. К прибытию поезда за хлебом приходили жители всего посёлка и из бли-жайших деревень. В первую очередь хлеб давали железнодорожникам. Если железнодорожник стоит далеко и не может подойти, он кричит: - Маш, дай мне буханку! Передаёт деньги, и буханка хлеба по рукам доходит до него. Хлеба на всех не хватало, и многие уходили ни с чем.

Хлеб - проблема взрослых, а детей

больше волновали коньки, лыжи.

Популярны были коньки, с помощью верёвки палкой прикрученные к валенкам.

Коньки двух разновидностей: «снегурки» с закрученными носами и «дутыши» - трубчатые, с острыми носами. Катались часто на ледяной дороге, раскатанной грузовыми машинами. В гору они поднимались медленно, и мы цеплялись за них и на подъёме ехали, пока машина не увеличивала скорость. Выехав на бугор, мы отцеплялись и долго продолжали путь. На коньках съезжали с горок в балку со льдом и с огромной скоростью мчались по ней.

Мы с мамой сами делали лыжи. Для задержания снега вдоль железной дороги ставились щиты из нестроганных досок.

Из этих щитов брали две доски, в выварке на плите распаривали, сгибая один конец, привязывали к табуретке и высушивали.

Рубанком строгали скользящую сторону.

Прибивался ремешок для ноги, и лыжи были готовы.

Играя зимой на улице, приходил домой в снегу, в сосульках. Часто простывал.

При высокой температуре дед лечил меня своими методами, взятыми из книги немецкого доктора Кнейппа «Водолечение».

Он рукой проверял ноги и голову. Делал компрессы. Если все тело горячее, он ставил меня у кровати полностью раздетого, в холодной воде мочил грубую, самотканую простынь-рядно (мне кажется, слово «рядно» более созвучно с материалом) и обвёртывал меня. Было очень холодно. Я ложился. Меня укрывали шерстяным одеялом, сверху накидывали ещё что-то. Эта процедура оказывала исцеляющее дей-ствие. И все-таки мама решила совершенно здорового положить меня в ближайшую больницу в Брусовое. На всю деревню единственный дом из красного кирпича.

Как бы на лекарство, мама дала главному врачу двадцать пять рублей. В огромном холодном зале нужно было вымыться и надеть больничный халат. С потолка на тело падали холодные капли. Я замерзал, начинал кашлять и в палату шёл готовенький к лечению. Поместили в женскую палату.

Палата была большая, со стоящими по краям койками. Они были все заняты.

После меня в палату принесли мужчину. Он не двигался. Положили на пол и под пристальным наблюдением раздели догола, и два человека в белых халатах начали над ним «мудрить». Помню, как один мужчина просил врача что-то сделать, чтобы его шестидесятилетняя мама поправилась. «Что ты хочешь, чтобы она сто лет жила?» - ответила врач. Если говорить о врачах, спустя многое время приглашал врача к больному своему деду. Нужно было пройти метров двести, но одна врач раз сказала, что это не ее участок, вторая, что от старости нет лекарства, и не пришла.

До появления клуба вокзал был культурным местом в поселке. Здесь люди встречали знакомых, приходили к пригородным поездам просто посмотреть на людей, уезжающих или приезжающих.

Может, кто-то появится из знакомых со свежими новостями. Ходили с песнями девушки по перрону. Не только девушки пели, как мне казалось, все жители посёлка пели. Сейчас я не слышу, чтоб люди сами пели. Иногда слышен был звук маг-нитофона. А сейчас и этого не слышно.

Весь мир человека помещается в смарт-фоне и наушниках. «Живая» песня доно-силась из изб на различных вечеринках, в гостях, в одиночку. Не раз видел, как женщины в светлых косынках шли с косами или граблями в поле и пели. Мама любила петь. Когда собирались у неё подруги, то разговоры заканчивались пением. Пели больше старинные, очень мелодичные украинские песни.

Для подруг и знакомых мама была до-вольно интересным человеком. К ней тянулись за советом. Она многое умела де-лать. Хорошо шила, вязала на спицах или крючком, вышивала гладью. Помню, как один знакомый мужчина упрашивал маму помирить его с супругой, работавшей с мамой. Был период, когда мама увлеклась гаданием на картах. Делала предсказания подругам, но узнав от священника, что это плохо, выкинула карты и больше о них не вспоминала.

Вечерами в вокзале показывали фильмы. Как «затарахтит» на перроне движок, люди со своими табуретками направлялись к вокзалу. В нем посреди зала с одним окном на столе стоял киноаппарат и показывал чёрно-белые фильмы. «Трансвааль в огне», «Неуловимый монитор», две серии « Тарзан», «Великий воин Албании...», позже

«Дело было в Пенькове» и т.д. Люди пели понравившиеся новые песни после просмотра кинофильма. Мы - школьники, чтобы не платить десять копеек на билет, подходили к высокому окну, под ноги подкладывали валяющиеся куски кирпича и смотрели фильм. На самом интересном месте фильм обрывался. В зале раздавался свист, выкрики: «Киномеханика на мыло!».

Киномеханик снимал большой диск с лентой и на его место вставлял другой. Фильм продолжался. Шум утихал.

На несколько дней к нам приезжал вагон-клуб. Внутри чистенький, с ковровыми дорожками, с лекционным залом.

С осторожностью и особым волнением мы шли по этим дорожкам. Днем можно было играть в шахматы, шашки, читать газеты, журналы. А вечером, когда люди после работы приходили в вагон-клуб, по-казывали кинофильм и читали лекции, которые сводились к тому, что мы (страна) самые умные, самые сильные.

На мой взгляд, интересным был призыв ребят в Армию. Из деревень шла толпа людей к вокзалу. Далеко, еще никого не было видно, только чуть слышались частушки под однообразную мелодию гармошки. Постепенно звук нарастал, показывалась длинная вереница людей.

Люди, поднимая пыль, плясали, шумели.

Ощущение было такое, будто вся деревня провожает. У матерей слёзы. Пляски с «острыми» частушками продолжались до прихода пригородного поезда. Называли его «рабочим».

После начальной школы пошёл в пятый класс Нижнесмородинской средней школы, в трёх километрах от станции Возы.

А в ней уже другие требования. Было не-привычно, что там были учителя предмет-ники. Половина учеников с Возов была второгодниками, но они и здесь не хотели учиться, порой до школы не доходили.

Их привлекал большой полуразваленный скирд соломы по среди поля. Там они находили развлечения до нашего возвращения из школы.

Между тем в школе была своя радио-газета. Мы сидели в классе, в определённое время слушали о школьной жизни, успеваемости, спорте. Назывались знакомые фамилии. Вся школа знала отличников, спортивные успехи и внешкольные мероприятия. Подводились итоги работы школы. Ученики старших классов шефствовали над младшими. Шефы, насколько я помню, были девочки. Мне казались они серьёзными, вежливыми. Учились отлично. Вот почему мы относились к ним так же, как и к учителям.

Особенно помню наши школьные ве-чера. Чудный был отдых: каждый учитель со своими учениками всегда что-то готовил для вечера. Обычно вечера начина-лись с доклада директора школы, Александра Сергеевича Ковалёва, яркого по своим делам человека. Не забыть, как он спокойным уверенным шагом поднимался на возвышающую у сцены на краю актового зала кафедру и перед полностью заполненном зале начинал говорить о текущем международном положении. На вечере с гордостью читал письма выпускников, уехавших на целину в Казахстан или на «стройки коммунизма» в Сибирь. Подчёркивал, что они там становились сильными. чувствовали себя героями своего времени. Долго ходил он по школе в красивых белых фетровых сапогах и в военной форме, только без погон. На груди красовался орден Красной Звезды. Он много рассказывал о недавно прошедшей войне. Был он на фронте артиллеристом. Мы внимательно слушали его. Представляли, как он с солдатами тянул старую пушку на деревянном лафете, вязнущую в болоте.

Классом ставили спектакли. Школьный опыт пригодился, когда, уже будучи директором детской художественной школы, я играл в спектаклях в Кингисеппском театре. На гастроли выезжал в Калининград. Мне приходилось играть роль ка-зачьего офицера, митрополита в исто-рических событиях времен Александра Невского. И всё это было во мне заложено нашими школьными спектаклями.

Уникальность директора-историка, Александра Сергеевича, была в том, что он создал два хора - один ученический, другой - учительский. Сам же он и руководил ими, дирижировал, одновременно играя на скрипке, помогая вытягивать высокие голоса. Кроме скрипки мог играть на пианино, баяне. В хор ходил мой школьный друг, Чевычелов Валентин, просто Валик. Чтобы одному не идти домой, я ожидал его в коридоре. Идёт мимо меня директор.

Что здесь стоишь??

Жду Валентина, - отвечаю.

Пойдем, будешь петь, - сказал он мне.

Так у меня нет голоса, - отвечаю я ему.

Но у тебя хороший слух

Так я стал участником школьного хора.

Не забыть репетиции, да и выступления хора. Особенно любил песню «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» за её мелодичность и за соответствие слов и музыки.

Вспоминается, как мы с Валентином выступали даже в учительском хоре в Доме культуры в посёлке Золотухино. Нас на вокзале встретил А.С. Ковалёв и предложил поехать в составе учительского хора.

В нём не хватало голосов, так как некоторые учителя из-за весеннего разлива реки не смогли перейти через затопленный мост. И тут я увидел учителей на сцене как говорится, с «изнанки». Всегда серьёз-ные, иногда строгие, они вдруг оказались такими же, как и мы, - детьми: никто из них не хотел стоять впереди, и потому они начали выталкивать друг друга вперёд. Ви-димо, стеснялись или плохо знали текст песен. Каждый хотел встать во второй ряд, т.к. там можно было прикрепить тексты песен на спины впереди стоящих.

А.С. Ковалёв, обращаясь к ученикам, советовал нам оставаться людьми скромными, без вредных привычек, быть Человеком с большой буквы, всегда нужным другим. Он боролся с курением в школе, объясняя мальчишкам о вреде курения.

В одежде девочек особой требовательности не было, т.к. одевались тогда очень скромно. Поэтому помню его слова: «Я не против залатанной одежды, но она должна быть чистой и без дыр». Интересно, что бы он сказал, увидев современную молодёжь с разорванными коленями и светящимися бёдрами?

Александр Сергеевич учился в аспи-рантуре в Москве. Нам он советовал учиться, пока мы молоды, ибо в его возрасте запоминать материал очень не про-сто. Однажды он вернулся из Москвы не один. С ним была женщина симпатичная, полная и мальчик лет десяти. Часто мальчика я видел за пианино. Видимо, женщина не выдержала условий сельской жизни и вскоре уехала. А потом директор нам дал совет: «Ребята, не женитесь на полных девчатах. Они ленивые»

Наконец, жену выбрал в своём коллективе, стройную, круглолицую учительницу немецкого языка.

Последняя моя с ним встреча была в пригородном поезде. Мы ехали из Понырей на Возы. Узнав о моей учёбе в механическом техникуме в Ленинграде, Александр Сергеевич спросил меня: «Что такое расстояние между передней и задней бабками у токарного станка?» (Он как раз приобрёл для школы токарный станок и изучал его.

В руках у него был технический паспорт станка.) Я ответил, что это расстояние, определяющее размер заготовки, а в дальнейшем размер выточенного изделия.

Он сообщил мне о трагической гибели моей одноклассницы, Светланы Тарабриной, после окончания школы уехавшей на «комсомольскую стройку» в Казахстан, г. Темиртау. Она училась лучше всех в классе, на всех вечерах пела. Наша с Валентином подруга. Мы собирались у меня дома или у Валика. Допоздна пели песни под гитару. Потом четыре километра провожали её домой в Брусовое или на квартиру в Нижнюю Смородину, где она жила в учебный период.

Вспоминается один случай. Зима.

Сильный мороз. Тёмные тени от яркой луны. Под ногами скрипит снег. Провожаем на квартиру Светлану. Это не менее трёх километров. Прошли огромное поле, осталось метров триста до её дома.

Впереди что-то среднее между речкой и ручьём, затянутое льдом и присыпанное снегом. Я пошёл вперёд, твёрдо ступая на лёд, показывая, что лёд крепкий. Где-то на середине лёд затрещал, и моя нога погрузилась в воду. Опираюсь на вторую ногу, и та, ломая лёд, пошла за первой.

По грудь оказался в воде. Мои попутчики каким-то чудом перешли ручей и помогли мне выбраться на берег. От мороза одежда превратилась в непродуваемый панцирь. От внезапности холода не чувствовал. Наоборот было тепло.

В просторной деревенской избе меня раздели и поместили на теплую русскую печку. По всей комнате развесили одежду.

К утру она высохла, и мы пошли в школу. Наши матери успокоились, когда мама Ва-лика пришла в школу, увидела нас. Второй случай был летом. Тихая тёмная ночь. Иногда слышен нарастающий шум проходящего скорого поезда и постепенно исчезающего вдали. Провожаем Светлану в Брусовое. Дорога вела через балку, называемую Большим Верхом. Перед балкой у дороги заросли тёрна. По слухам в кустах пряталось жульё (раньше называли разбойниками). Они грабили проходивших с поезда людей.

Вдруг на той стороне балки, слегка качаясь в такт шагам, показался огонёк фонаря. Глубокой ночью с фонарём мог идти только железнодорожник на дежурство.

Свету осенила странная мысль, а если напугать? Предложила громко кричать. И в ночной тишине раздались душераздирающие крики. Огонёк исчез. Потом поя-вился очень далеко. Чувствовалось, что он удаляется. Мы пошли за ним. Подходя к деревне, увидели как в первом доме зажёгся свет. Прошли мимо. Вскоре был дом Светланы. Светало. После песни «А рассвет уже всё заметнее..» мы с Валиком возвращались домой.

Как-то моя мама спросила: «Светлана, мальчики тебя не обижают?»

«Да я сама кого угодно обижу», - ответила она. Всё-таки один раз обиделась на нас. Причину не помню. Вместе мы шли под проливным дождём со школы. Тогда ни зонтов, ни плащей не было. Одежда прилипла к телу, стекала вода, к ногам налипали громадные куски чернозёма. Мы делали резкие движения ногой, и куски грязи отлетали далеко. Так прошли три километра до Возов. Светлане предстояло пройти ещё четыре. Как мы ни уговаривали остаться на Возах, обсохнуть, а на следующий день пойти домой, а там и дождь перестал бы, - она не согласилась. Большими шагами, мокрая пошла в Брусовое.

Люди, приезжающие на поезде поздно вечером на Возы, боялись идти домой в деревню мимо страшных, непредсказуемых кустов тёрна, ночевали у знакомых Приходили и к нам. Делились новостями.

При свете керосиновой лампы рассматривали фотографии на стенах. В то время принято было не в альбомах держать фото, а на стенах в деревянных рамках чтобы все видели. История семьи. Вокруг фотографий шёл разговор. В один из приездов к маме я написал большой натюрморт, на котором показал часть стены между окнами с висящими в рамках фотографиями. Внизу, как пьедестал, стоят в банках цветы. Мне не хотелось ничего менять. Всё как было. Назвал натюрморт «Память». В 1978 году на первой областной выставке в залах Союза художников его показал зрителям.

Считаю второй фигурой по значимости в нашей школе завуча, учителя рисования, географии и астрономии Николая Ильича Калужского. Помню его всегда деловым; спокойным, добрым человеком. Я не слышал, чтобы он кого-то ругал или хотя бы повысил голос. Ко мне он относился особо. Давал мне дополнительные задания на уроках рисования. В общеобразовательной школе знаний о живописи, о цвете я не получал. Для этого надо учиться у художника. И мне приходилось самому добиваться, изучать секреты искусства, для себя делать открытия. Например, был сильно удивлён, когда, рисуя початок кукурузы, я в тени случайно изменил цвет и початок «ожил». Тогда я понял, что свет и тень должны отличаться не только по тону но и по цвету. Для меня это было открытием. Николай Ильич больше был хорошим оформителем. Лихо писал шрифты с закруглёнными окончаниями букв. Я любовался, как он заканчивал букву поворотом кисти. Мы вместе с ним оформляли все школьные праздники, выпускали стенгазеты, расписывали для сцены громадные задники к спектаклям. Часто меня сни-мали с занятий. Трудно назвать учителя, кому я не оформлял кабинеты, стенды:

Даже для учителя военного дела изобразил погоны от рядового до маршала всех родов войск.

в школе я считал, что художник должен рисовать как можно точнее. И стремился к этому. Как-то у девочки дома делали классную стенгазету. Рисунок на ней нужно было сделать по открытке. Я решил точно скопировать открытку, даже размеры её. Возможно, чтобы удивить окружающих. Подходит мама девочки и говорит:

«Зачем вы наклеили открытку? Лучше бы нарисовали». В одно время популярны были индийские фильмы. Одноклассник попросил меня нарисовать портрет Раджа Капура из фильма «Бродяга». Я нарисовал, и он дал мне за рисунок один рубль.

Это был мой первый заработок искусством.

В шестом классе с Николаем Ильичом ходили в поход по местам боевой славы.

Он чертил маршрут движения, ориентировался по компасу. Ночевали в школах на матах в спортивных залах. Первая ночь была в Бобровке. На подходе к Понырям прошли по полю, где было большое танковое сражение. На пьедестале стоял танк. В Понырях впервые попал в столовую. Нам дали гречневую кашу-«размазню». Некоторые ребята по незнанию или по шалости насыпали в неё всю стоящую на столе соль, добавили весь горький перец и, чтобы было ещё вкусней, заправили горчицей. Есть было невозможно. Продолжали свой путь через деревню Самодуровка. Прошли по опушке леса, сплошь усыпанной ржавыми патронами, круглыми погнувшимися дисками от автоматов и многими другими железками.

Там даже трава не росла. Нас предупредили в лес не заходить, так как ещё сапёры не прошли. Следующей на пути была деревня Теплое. Издалека показалась большая стела, а рядом на высоком пьедестале возвышалась пушка.. По брёвнышкам мы забрались к пушке и сфотографировались. Николай Ильич проводил с нами зарядку, научил плавать на спине ногами вперёд. Пароходиком. До сих пор помню этот приём и потому плаваю именно так.

Особенно, если плаваю в бассейне. Тогда не приходится ударятся головой об стенку бассейна. Видно куда плывёшь.

Не забыть, как Николай Ильич всем ученикам школы объявил, что над нашим районом будет пролетать первый искусственный спутник Земли. Вечером к назначенному часу пришли к школе дети из всех близлежащих селений, в том числе и возовские ребята преодолели три километра, чтобы посмотреть на первый спутник Земли. Собралось много людей.

Внимательно смотрели на чистое темнеющее безоблачное небо. Ждали. И вдруг на небе появилась летящая маленькая звёздочка. В отличие от самолёта, она летела тихо. У всех было столько радости и восторга. Шумели, что-то кричали.

Снежной зимой Николай Ильич попросил меня изобразить наш вокзал. Лежал снег, была оттепель. Я тепло оделся, взял акварельные краски, бумагу, баночку с горячей водой и пошёл писать. Бумага была рыхлой и впитывала краску. Получались пятна. Я волновался. Как покажу работу учителю? Показал. Николай Ильич одобрил акварель, сказав, что это здорово, что пятна. Так должно быть, так материальней.

Вспоминая своего учителя, хочется сказать о его отце и о редчайшем случае, который с ним произошёл. Отец работал сторожем на Возовской нефтебазе: В тупике стояла цистерна. Что его натолкнуло залезть на цистерну с керосиновым фонарём «летучая мышь», открыть крышку, опустить внутрь фонарь и посмотреть:

Вдруг раздался мощный свист, затем удар.

Любопытного сторожа откинуло далеко.

Но он остался жив, благодаря удачному падению на склон насыпи, на котором стояла цистерна. В это время я находился дома и услышал оглушительный звук.

Будто огромный метеорит на землю упал.

На следующий день пошли смотреть, что произошло. В ста метрах от вокзала стояла цистерна без торцевой круглой стенки, а перед перроном у колонки, в стороне от железной дороги, лежал круглый торец цистерны. Ребята сразу его превратили в карусель. Рядом с «каруселью» - согнутый, вкопанный в землю рельс, спасший жизни людей и строений, находящихся на перроне. Какая должна быть сила удара о рельс, чтобы его согнуть!

Колесов Валентин Николаевич - учитель физкультуры и военного дела. С благодарностью вспоминаю, как он нас «мучил». Урок проходил очень напряжённо.

Бегали все дистанции. От 100 метров до пяти километров. Моя дистанция на рай-онных соревнованиях была 800 метров.

Помогал тренироваться мой двоюродный брат Слава. Он ехал на велосипеде, а я рядом бежал. Значительных результатов не показывал. На районных соревнованиях Валентин Николаевич предлагал своим коллегам из других школ: «Давайте пустим забег на пять километров. У меня берите любого». Но те не рискнули; так как нам тогда не было восемнадцати лет. Зимой он с нами ходил на лыжах. Бывало, пустит нас на десять или пятнадцать километров; отнесёт в учительскую классный журнал, наденет из ленточных полосок шапочку, прикрывающую только уши. Встанет на лыжи, догонит, перегонит, возьмёт журнал и ожидает нас. Хотя мы старались. Шли быстро. Не забыть его слова на уроках: «Что вы, как старики пятидесятилетние. Давайте быстрее».

Сейчас я вижу школьные стадионы огорожены и на замках. А у нас стадион был через дорогу от здания школы. Мы даже на большой перемене выскакивали на стадион, метали диски, учебные грана-ты, бегали в «догонялки». Кто хотел, мог прыгать через деревянных коня, козла, всегда стоящих на краю стадиона. В коридоре, возле учительской, висели канат и шест. По шесту на одних руках поднимались до потолка. Соревновались друг с другом.

в памяти отпечаталось плавание в реке возле школьного сада. В то время плавки были узенькими, с застёжкой на боку. Очень удобно снимать и надевать их даже в одежде. После уроков одноклассница Маша Кондратова подошла к классному руководителю и эмоционально говорит: «Анна Фёдоровна, у Валентина Николаевича что есть плавки, что их нет.

Одинаково», «Ну что. Такая форма», - ответила Анна Фёдоровна.

На школьных вечерах выступали боксёры, гиревики. Моим пределом было поднимание пудовой гири шестнадцать раз. Рекорд школы - 55 раз. На площади у школы чемпион ходил на руках. Автор рекорда окончил школу с золотой медалью.

В то время отношение к спорту было особое. Перед занятиями Валентин Николаевич выстраивал на улице всю школу на зарядку. После физических упражнений ученики расходились по классам.

Было много секций. Да и самостоятельно занимались. Так, на Возах постоянно была натянута волейбольная сетка. Вечерами играли навылет. Это значит, что две команды играют, третья формируется играть с победителем. Ещё игра в лапту была особо популярна. Она вырабатывала многие спортивные качества: умение палкой точно бить по мячу, мячом попасть в противника, убежать от мяча. Игра в «догонялки» не требовала больших команд, достаточно было двух человек.

Почему-то весной, как сходил снег, мы играли в «клёп». Где-то называли «игра в чижика». На земле чертился квадрат, в середине клали сам пятнадцатисантиметровый деревянный клёп, заточенный с двух сторон. Требовалось по одному концу ударить палкой, чтобы клёп подпрыгнул, и сильным ударом послать его в сторону противника, а тот должен или поймать, или поднять, бросить и попасть в квадрат.

Таюке весной играли не только дети, но и взрослые парни, в деньги. По договорённости клали стопкой монеты на кон и битой на определённом расстоянии нужно попасть в стопку. Перевёрнутые монеты забирались.

Биту отливали из свинца в баночках из-под вазелина. Некоторые ребята для игры приносили старинные медные пятаки.

Фетискин Александр Карпович - учитель черчения. Внешне отличался гладко выбритой головой. Человек немногословный, спокойный, в какой-то степени за-бавный. Проходит мимо группы учеников, увидев среди них Гаврила, говорит: «Все чижики и один Гаврик». Проверяя чьё-то домашнее задание - технический рисунок катушки из-под ниток с выревом четверти, долго смотрел на меня поверх очков, как бы думая, что сказать. Потом называет мою фамилию и приглашает меня к столу:

«Иди смотреть свои ошибки», - говорил он мне. И я понимал, что в работах моих товарищей он видел именно мою руку.

Действительно, всем, кто просил меня, я рисовал катушку.

Малышкина Анна Фёдоровна - учитель химии и биологии, классный руководитель. С теплом и уважением вспоминаю её. С учениками говорила тихо, спокойно.

Внимательно выслушивала каждого, всегда стараясь помочь, казалось, получала огромное удовольствие от этого. Обратил внимание на неё ещё до классного руководства, когда впервые увидел её в школе. Она была стройная, отличалась подчёркнутой тонкой талией, чем-то напоминала институток девятнадцатого века. Анна Фёдоровна для нас, учеников, была второй мамой. С ней мы готовили классные спектакли. К одному из них я изобразил на переднем плане клумбу цветов. После спектакля подошла ко мне и попросила: «Валер, можно вырезать цветы на память?»

К Новому году я готовил для себя костюм бравого кота. Из папье-маше выполнил маску со сверкающими глазами. Мне дали сапоги с высокими бортами, шпагу, которую на вечере об кого-то сломал. Не было только плаща. Тогда Анна Фёдоровна предложила свою зелёную юбку «солн-це-клёш». Она мне хорошо подошла. Костюм кота занял на вечере второе место.

Детушев Дмитрий Иванович - физик.

Грузный, с одним протезом ноги, часто кричал на учеников своим сильным пронзительным голосом. Он не терпел авто-ручек. Приходилось делать из проволоки маленькие пружинки и вставлять их в пёрышко. Макая такое пёрышко в чернильницу, набиралось много чернил. Можно было писать долго. Носили чернильницы из дома. Хоть и назывались непроливайками, мы были в чернилах, особенно, когда выяснялись отношения между учениками. Потом появились на партах в специальных дырочках чернильницы. По утрам уборщица наливала в них чернила.

На Возах все знали Колю-пьяницу с одной ногой. Какое у меня было удивление, узнав, что наш Дмитрий Иванович и Коля - родные братья, и у обоих по одной ноге.

Память выхватывает из прошлого эпизоды, теряя последовательность. Так, вспоминаются подробности, как мы ходили в школу. Она работала с восьми часов утра.

Поднимались в шесть. В тёмное время выходили рано. Делали факелы из ветоши На железной дороге её было достаточно.

Высоко поднимая факел над головой, выкрикивали: «Данко, Данко». По дороге в школу играли, делились прочитанными сказками. Любили произведения Жюля Верна. Книги передавали друг другу. 3и-мой, в пургу, возвращаясь домой, теряли дорогу, даже направление, Огней на Возах не было видно. Под свежими сугробами дорога не ощущалась. Мы расходипись по сторонам. Нашедший кричал: «Я столб нашёл!» Все бежали на крик. Потом ис-капи следующий телеграфный столб. Так добирались домой. А дома ждал тазик с водой. Замёрзшие руки, чтобы не болели, опускал в холодную воду. Летом, осенью путь домой проходил через кукурузное или конопляное поле. Мелкие круглые семена конопли просеивал с одной руки на другую и ел. Дома семена конопли поджаривали и кидали в суп. Превосходный аромат и вкус. Обычно у нас супы зажаривали луком. В старших классах нас, возовских, оставалось только двое. Зимой в школу - на лыжах, весной и осенью - бегом.

Иногда Валентин остановится, примет какую-нибудь позу: «Нарисуй меня вот так Я рисовал.

Был период, когда мы увлекались стихотворчеством. У меня были тетради со стихами. Даже сочинения на свободную тему писал в форме стихов. Так было меньше ошибок. Девочки тайно от меня утаскивали тетради со стихами и читали.

Сам я стеснялся кому-то показывать. Слава Гладких, глядя на пишущих, сам попробовал выдать рифму: «Я хоть не Евгений, но великий Гений».

С тех пор его стали называть не по имени, а Гением. Слава ежедневно приезжал в школу на велосипеде. Однажды на районных соревнованиях по велогонкам он занял призовое место. Удивительно, что комплекция у него была совершенно не спортивная, а такой успех. Он объяснил, что на неровностях приподнимался от седла, другие этого не делали. Валентин Николаевич повёз новоявленного спортсмена на областные соревнования в Курск, но там не оказалось неровностей.

Сплошной ровный асфальт был причиной неудачного заезда.

В школе увлекались игрой в шахматы.

Для этого в вечернее время выделялся свободный класс. Брали в учительской шахматы и часами играли. С Валентином мы играли одинаково. В домашних матчах каждому хотелось закончить последнюю партию победителем, отчего матч затяги-вался на всю ночь. Шахматную позицию предвидели на несколько ходов вперёд В шахматы играли и во сне. Знали и использовали в игре ряд защит. Спустя много лет, учась в институте, мне предложили сыграть в шашки на первенство вуза. Согласился. В большом подвальном помещении шестого корпуса, куда я пришёл, за одним из столиков с расставленными на нём шаш-ками сидела девушка. На вид серьёзная; сидела ровно, в ожидании противника.

Меня направили именно к ней. «Девушку то я обыграю», - думал я. Начали играть.

К моему удивлению, она сразу же повела игру. Ни одного хода не смог сделать по своему желанию. Подставленную шашку я должен бить, а она бьёт несколько. Так я быстро проиграл. Чувствовалось, что у неё заучены, хорошо отработаны ходы.

После поинтересовался, с кем играл. Оказалось сестра Бориса Спасского - чемпиона мира по шахматам.

Вспомнился ещё забавный случай.

Почему-то мы с Валентином пошли домой по Чертановке. Спустились вниз, идём по балке. Тишина. Вверху на склоне тихо пасётся стадо коров. Для комплекта рядом ходит пастух. Валентин посмотрел на пастуха и мне говорит:

Он сейчас запоёт.

Откуда ты знаешь?

Вот смотри.

И запел сам. Через некоторое время пастух стал громко подпевать. Валентин за-молчал. Мы тихо уходили, а пастух всё пел.

Снова в памяти мои учителя. Тогда мне казалось, что некоторые из них полу-чали удовольствие, если кого-либо поймают с невыученными уроками. Один ученик даже из-за тройки боялся идти домой:

«Меня отец убьёт». На дороге к дому перепуганный мальчик в окружении сверстников аккуратно убирал «тройку» из дневника.

Совсем другими были учителя математики и литературы. К сожалению, имени учителя литературы не помню. Он выразительно читал стихи, готовил чтецов к конкурсам. Нас всех приучал к красивому письму, как аккуратно зачеркнуть неправильно написанное слово. От него учились делать словарики, их переплетать; как книгу. Странички словарика делили по вертикали на две части. Вверху нумеровали страницы с чёрточками по обеим сторонам цифры. Заполняли словарики незнакомыми словами из прочитанных книг. Внешне учитель отличался большим ростом и длинным носом. Временами странно поворачивал голову, казалось, нос ему мешал.

Математик Артёмов Виктор Васильевич. Бывший лётчик. Самое лучшее объяснение материала из всех математиков, которые учили меня. Было просто и понятно.

На полянке в лесу Валик, Света и я готовились к выпускным экзаменам. Я рисовал и слушал. Они по очереди читали ответы на билеты. Запомнился выпускной вечер. Волнующие слова директора, поздравления, вино, роскошный стол, за годы полюбившаяся музыка гремела весь вечер и ночь. Танцевали до пяти утра. Казалось всё хорошо, но аттестат зрелости на вечере нам не вручили. Выдали потом, после отработки в колхозе по прополке нескольких борозд в поле. Прополкой заменили и вождение трактора.

После окончания школы несколько раз приезжал на День встречи. Встречался с одноклассниками. Виктор Малеев. Он работал на Возах на подстанции электриком.

Меня пригласил показать «чудо» техники, электрические разряды. Жуткое зрелище.

С Сергеем Вялых нормально поговорить не удалось. Одни цитаты из Библии. Больше ничего не услышал.

Много лет собирался посетить места моего детства. Особо благодарен моей дочери Леночке. Она настояла на том, чтобы мы вместе с ней и с внуком Мишей в 2017 году поехали туда. Мой одоклассник Володя Вялых встретил нас, и мы жили у него в Нижней Смородине.

Он внешне мало чем изменился. Такой

же маленький, худенький, только мышцы бегали по загорелому телу. С 1958 года мы с ним не виделись. Сохранилась фотография, на которой я с Кофановым Виктором в боксёрских перчатках замерли перед боем, а Володя стоит рядом в строю. Это был девятый класс. С Виктором мы ред-ко, но переписывались. У меня было желание через 60 лет втроём встретиться и в перчатках сфотографироваться, как на фотографии. Тем более, что Виктор приезжал к сестре из Саратова в Нижнюю Смородину. Долго я собирался. За год до моего приезда Виктора не стало. Успел встретиться с Володей. Как-то я, гуляя по деревне, спрашивал жителей, и никто не мог сказать, где живёт Володя Вялых. Когда назвал его «Максимычем», сразу показали дом. Помню, ещё в школе называли его Максимом, а я не мог понять почему.

Оказалось, его отчество Максимович. Он по путёвке комсомола работал в Казахстане. В Нижней Смородине он вручную для всей деревни бурил глубокие скважины для воды. С Володей мы вспоминали школу, учителей, общих знакомых, одноклассников, которые оставались в тех местах.

Никого уже не было. Сходили на Возы.

Там, где когда-то садился планер на цветущую гречиху, ровными рядами расположи-лись асфальтированные улицы. На месте копаниров стоит завод. Откуда со свистом в мою сторону летел осколок, там стоит школа десятилетка. Сменились поколения.

И я, находясь среди людей, но не встречая знакомых в посёлке, где прошло моё детство и юность, чувствовал себя одиноко, как в пустыне.

Нас с Володей на машине отвёз в Коренную учитель физики Владимир Николаевич Кучерявенко, составляющий летопись школы. Мы познакомились с большим, красивым церковным комплексом, расположенным на высоком склоне горы.

Поплавали внизу в святом пруду среди больших старых деревьев. А в церкви подошли и постояли у иконы, которую писал И. Репин в картине «Крестный ход в Курской губернии». С этой иконой до сих пор ежегодно совершают Крестный ход из Курска в Коренную.

Из десяти моих пейзажей, привезённых в подарок для нашей школы, Володя выбрал один себе на память. Я сделал с натуры маленький карандашный рисунок портрета Володи и подарил ему. А через год от Владимира Николаевича узнал горькую весть.

Оцифровка журнала "Невский Альманах" "работаю над картиной" 15 страница https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/3_2022/magazine/#page/16